ЛЕОНИД ГРОССМАН - ЗАПИСКИ Д’АРШИАКА МОСКВА

1Мой светлый ангел – истинно прекрасный мужчина, Мой злой дух – нарумяненная женщина (англ.).

Вице-канцлеру графу Нессельроде.

С.-Петербург, 22 мая (3 июня) 1836 года.

Господин граф!

Честь имею известить Ваше сиятельство, что я законно усыновил барона Жоржа-Шарля д'Антеса и что по указу его величества короля Нидерландов от 5 мая 1836 года Верховная дворянская палата королевства признала за ним право на мое имя, мой титул и мой герб.

Я имел честь известить его величество императора всероссийского об этом усыновлении, каковое удостоилось утверждения его величеством.

Обращаюсь поэтому к Вам, господин граф, с просьбой не отказать принять необходимые меры, чтобы названное лицо, состоящее в настоящее время поручиком в кавалергардском полку ее величества императрицы, значилось бы в списках полка и во всех прочих актах под своим новым именем барона Жоржа-Шарля де Геккерна.

Вашего сиятельства, господин граф, смиреннейший и покорнейший слуга

Барон де Геккерн.

IX

В начале мая газеты Петербурга сообщили нам придворную новость. Супруга вице-канцлера графиня Мария Дмитриевна Нессельроде была всемилостивейше пожалована в статс-дамы.

Мы вскоре получили приглашение в министерство иностранных дел на большой обед в ознаменование этого счастливого события.

Праздник в огромных залах полуциркульного здания на Дворцовой площади отличался строгим выбором приглашенных.

Супруги Нессельроде стремились проявить свое прославленное гостеприимство в безукоризненных формах придворного этикета.

Комитет министров и дипломатический корпус были представлены почти полностью. Личные друзья вице-канцлера дополняли состав гостей.

Поздравления принимались в кабинете министра. Густая толпа приглашенных заполняла обширный зал,

145

украшенный огромным портретом дородного мужчины в камзоле, парадном кафтане, пудре и буклях. То был отец вице-канцлера, известный авантюрист прошлого столетья Вильгельм Нессельроде, с беспримерной легкостью менявший страны и повелителей в неутомимой погоне за состояниями и альковными успехами.

Когда мы вышли в кабинет, мне показалось, что в нем находится сам император. Все общество стройно, благоговейно и безмолвно выстроилось вокруг высокого плотного генерала в свитской форме, забронированного бесчисленными почетными знаками и оплетенного вьющимися змеями этишкетных шнуров, портупей и орденских лент. Словно пренебрегая блестящим собранием и ни с кем не беседуя в отдельности, он слегка оперся о цоколь бронзовой статуи Петра I, роняя от времени до времени необходимую светскую реплику принимавшей его хозяйке. Правая рука его, украшенная на указательном пальце крупным массивным перстнем с царским портретом в алмазах, с медлительной легкостью играла серебряными наконечниками его тугих аксельбантов. Необычайно щеголеватый мундир не мог все же скрыть крепкого корсета и ватных подушек, умело выправляющих телосложение этого старейшего гвардейца. Высшие русские ордена Белого орла и Андрея Первозванного блистали на темном сукне его мундира рядом с первыми иностранными отличиями – золотым крестом французского Почетного легиона, прусским черным орлом и чеканными сплетениями австрийского знака Марии-Терезии. Казалось, лучи всеевропейской военной славы исходили от этой статной, но вычурной фигуры с крупной скульптурной головой, резко отмеченной надменной складкою у губ и презрительным взглядом узеньких раскосых глаз.

То был военный министр граф Чернышев. Он считался одним из столпов правительственной системы Николая. На него распространялся отчасти всеобщий трепет перед царем.

В молодости дипломат и боевой генерал, он долгое время состоял при Наполеоне в качестве военного представителя Александра I. Когда в 1808 году он впервые явился на аудиенцию к французскому императору, тот заявил ему:

– У вас знаки Георгия на груди – вы один из моих врагов на поле брани. Где заслужили вы эти кресты?

– При Аустерлице и Фридланде, ваше императорское величество.

– Сколько ошибок сделали русские генералы в этих сражениях!

– Ни одной, сир…

И русский курьер, отстаивая честь своей армии, отважно вступил в сложный стратегический спор с первым полководцем в мире. Это чрезвычайно понравилось Наполеону, и Чернышев стал постоянным посредником в его сношениях с Александром. Он даже получил в эту эпоху от Жозефа де Местра прозвание «вечного почтальона».

Вскоре Чернышев занял такое выдающееся положение в Париже, что министр полиции Савари окрестил его «малой державой». Неотразимый светский лев, первый танцор и «великий сердцеед», он одерживал в гостиных и будуарах не менее блестящие победы, чем на полях битв или в кабинетах министров. Сестра Наполеона, принцесса Полина Боргезе, стала его любовницей.

Из светских успехов Чернышев очень искусно извлекал политическую пользу. Зимою 1812 года, накануне войны с Россией, парижская тайная полиция обнаружила у него ряд копий с важнейших документов военного министерства вместе с секретной таблицей организации французской армии. Наполеон был вне себя, но накануне кампании было немыслимо давать огласку делу. Чернышев был отослан с письмом в Петербург. После его отъезда один из чиновников военного министерства был казнен. Следы подкупов Чернышева были обнаружены в Главном штабе и в министерстве внутренних дел.

Эти способности «героя Шалона и Берлина» были учтены русскими властями в тревожную годину вступления на престол Николая I. Именно Чернышеву было поручено произвести обыск у главы декабристов полковника Пестеля и затем арестовать его. Поручение было выполнено образцово: через полгода Пестель был повешен.

Назначенный в следственную комиссию по делу 14 декабря, Чернышев прославился злобной мелочностью своих допросов. Когда же обнаружилось, что в дело замешан один из его богатейших родственников, он напряг все усилия, чтобы сослать своего кузена в Сибирь и завладеть его майоратом.

– Как, братец, и вы виновны? – с лицемерным участием встретил он в суде декабриста Чернышева.

147

– Виновен – быть может, но братец – никогда!- гневно отрезал ему тот в присутствии всей комиссии.

Не удивительно, что в день коронации Николая Чернышев был возведен в «графское Российской империи достоинство».

Чернышев любил щеголять своими воинскими успехами, – но ему не очень верили. Над ним острили, что он обращал в бегство хлебопеков и отважно переплывал реки в безводных местностях. Уверяли, что он вступил с победоносным громом в опустевший город Кассель и что, заняв неукрепленный Шалон-на-Марне, Чернышев доложил о взятии этого города приступом.

В петербургском свете ненавидели новоявленного графа, но все же пресмыкались перед ним. Только бесстрашная Пиковая Дама не пожелала последовать за общим течением: «Я знаю только того Чернышева, который сослан в Сибирь», – оборвала представление ей военного министра старуха Голицына.

Но гости Нессельроде склонялись перед представителем русской военной мощи. Прочие министры – Канкрин, Блудов, Уваров, Волконский, – казалось, поблекли и угасли в лучах этого ослепительного светила.

Съезд продолжался. Вслед за нами прибыли представители английского и австрийского посольств.

Кабинет Нессельроде продолжал заполняться нарядной толпой приглашенных. Гул приветствий сливался с шорохом нарядов и тонким звоном гвардейских облачений.

Внезапно все общество встрепенулось. Сквозь высокую арку входа стало видно, как по бесконечной галерее легко и быстро в сопровождении трех адъютантов несся на тонких ногах граф Бенкендорф.

Это самое доверенное лицо и лучший друг государя, это его правая рука, первый советник и главный исполнитель. Своеобразный фактический премьер российского самодержца, он опирается не на солидарность министров или сочувствие населения, а на личную близость к императору и безусловную покорность своих преданных жандармов. В то время Бенкендорф был самой крупной силой в политической системе, организованной Николаем. Старый боевой генерал, сражавшийся рядом с Кутузовым и Витгенштейном, он давно променял воинскую славу на организацию тайной полиции в империи. Лишенный громких и торжественных званий, этот шеф жандармов, командующий главной квартирой и началь-

ник Третьего отделения царской канцелярии недавно лишь получил графский титул. У него типичное лицо остзейского немца. Слегка топырящиеся уши и приподнятые зачесы на темени придают ему вид летучей мыши. Жесты его отчетливы и уверенны, но взгляд рассеян, а в равнодушной усмешке чувствуется подчас некоторая утомленность. Бремя царской дружбы, видимо, дает себя знать.