Теофилис Тильвитис - Путешествие вокруг стола
К окнам магазинов, мастерских, парикмахерских и закусочных прильнули сотни людей, в дверях толпились лавочники, которые еще недавно при одном появлении Пищикаса дрожали от страха. Приход его всегда был связан с массой забот и неприятностей. Капризы нежеланного гостя было очень трудно предугадать, а еще труднее удовлетворить. И вот сейчас останки этого человека, заколоченные в дубовый гроб, проплывали перед их глазами. Некоторым даже не верилось, что они никогда больше не увидят весельчака-инспектора в черном котелке и с желтой бамбуковой тросточкой. Но зрители этого грустного спектакля быстро сообразили, что не пройдет и дня, как на место покойника будет назначен новый помощник, возможно, более строгий блюститель закона, и знакомство с ним может потребовать от них гораздо больше усилий и денег. Лавочники уже начинали жалеть о преждевременной кончине третьего помощника балансового инспектора.
То склоняя голову на грудь, то поднимая ее и озираясь по сторонам, медленно передвигал ноги Спиритавичюс, – тот самый Спиритавичюс, который держал в страхе тысячи собственников временной столицы, знал доходы и расходы самого захудалого магазина, мог утвердить или отклонить баланс любой фирмы, стереть в порошок или осчастливить, довести до банкротства или вновь поставить на ноги каждого своего клиента. Эта гроза домовладельцев, хозяев магазинов и мастерских шел за гробом своего подчиненного, как бы демонстрируя свою силу. Начальник балансовой инспекции, на голову которого обрушилось такое несчастье, такой позор, не терял достоинства, отвечал благосклонным кивком на приветствия, испепелял и пригвождал взглядом мелькнувшего в толпе должника, которого полиция разыскивала уже несколько лет. Вся его осанка, казалось, говорила: смотрите, вот я каков. Я еще достаточно силен, чтобы согнуть в бараний рог любого, кто осмелится вырваться из моих лап.
Спиритавичюс редко ходил по середине Лайсвес аллеи, сквозь строй тысяч глаз: разве что в государственный праздник 16 февраля или в день праздника тела господня, да еще иногда после затянувшейся пирушки. Но эта процессия была совсем другого рода: она настраивала на серьезный и строгий лад. Спиритавичюс воочию убедился, что и его жизнь на ущербе, а сделать надо еще немало. У него сейчас было время подумать об этом, и он прикидывал, что нужно предпринять в инспекции по возвращении с кладбища.
На каком-то перекрестке сквозь толпу, заполнившую тротуары, вдруг прорвался бледный Уткин. Он еле держался на ногах и качался из стороны в сторону. Полковник ухватился за катафалк, который вез гроб с останками Пищикаса, и невнятно забормотал:
– Дррруг, ты мооо!.. Сссслушай, дррру-жище, дорррогой… ссскажи… зачем ты умер?… Из-за такого пустяка!.. Наплевать!.. Непрррилично… Стррреляться непрррилично…
Толпа пришла в замешательство. Спиритавичюс заключил Уткина в объятия, а Бумба-Бумбелявичюс с другой стороны крепко взял за локоть. Он принялся успокаивать, а потом стращать Уткина, но тот, повиснув на руках коллег, мотал головой и завывал:
– Не сердись, дррружище… Ага!.. Зачем совал пальцы куда не следует?… Получил и держи… Встретимся, дружок, встретимся! Жди меня… с закуской… с чарочкой…
– Нехорошо, господин Уткин… На людях… Высокопоставленному чиновнику не подобает, – слышалось со всех сторон.
– Плевать мне на высокопоставленных… Понял?! Что мне?… Вон что осталось от высокопоставленного… И ты там будешь… и я… все там… встретимся!..
– Что с ним делать? – волновался Спиритавичюс, обращаясь к своим помощникам. Он махнул рукой, подзывая их поближе; следовало что-то предпринять, чтобы восстановить торжественность шествия.
– Господин директор… – шепнул Пискорскис Спиритавичюсу на ухо. – В катафалк… Там под тряпками никто не заметит… Уложим его за гробом…
– Ты что, спятил, дурень! – отскочил Спиритавичюс от Пискорскиса.
– Называйте меня, как угодно… – поклонился Пискорскис, – но я прав. Взгляните только на него – хорош! Он там мигом уснет… Катафалк покачивает – как в колыбели! До кладбища уже рукой подать… Гроб снимем, а его кучера доставят домой.
Спиритавичюс посмотрел на Пискорскиса, как на сатану-соблазнителя. Придумал же, дьявол! Он словно впервые увидел этого человека, чья находчивость проявилась в такую страшную минуту.
Окружив Уткина, чиновники впихнули полковника в катафалк и выстроились по сторонам, чтобы его никто не увидел. Но измученный, усталый Уткин даже не думал вставать. Он удобно растянулся возле гроба, обхватил его руками и захрапел.
Плоды трудов
Вот уже полгода, как в балансовой инспекции трудятся три новых человека – ревизора. Вот уже полгода, как перед ними на столах разложены пухлые журналы, страницы которых разлинованы толстыми и тонкими линиями, испещрены фамилиями и цифрами. Из шкафов и со склада, где вместе с дровами и вениками хранились плоды десятилетнего труда инспекции, извлечены запыленные и ободранные, сшитые и перевязанные тюки квитанций. Каждая бумажка прочитывается и сверяется с записями в толстых журналах, а расхождения с законами и инструкциями, подчистки и подделки заносятся в акт.
На место трагически погибшего помощника инспектора Пищикаса был временно назначен Плярпа, а на место секретаря (тоже временно) Спиритавичюс поставил Пумпутиса, мелкого чиновника, меньше всех осведомленного и потому наиболее безопасного. В его обязанности входило разыскивать и подавать ревизорам необходимые документы – больше ничего. Ненужные разговоры, как сказал ему Спиритавичюс, могут только запутать господ ревизоров. Если возникнет какая-нибудь неясность, он, Спиритавичюс, самолично все уладит.
Однако Пумпутис, поотиравшись какое-то время возле ревизоров, почувствовал, что его обязанности не могут ограничиться предоставлением документов: ему пришлось открыть незваным гостям глаза на истинное положение вещей. Пумпутис начал мнить себя лицом ответственным: раз с ним беседуют, как равные с равным, незнакомые, но тем не менее высокопоставленные люди, значит, он должен знать себе настоящую цену! Ревизоры вытягивали из него признания, расспрашивали о различных, зачастую непонятных ему, комбинациях, и он своими ответами давал им много ценного материала. Его обязанности показались ему более ответственными еще и потому, что директор со своими помощниками с раннего утра до позднего вечера пропадал в городе, проверяя предприятия, бухгалтерии, жалобы, составляя задним числом протоколы и т. д. Пумпутис на месте должен был решать сложные вопросы, давать ревизорам справки о том и о сем. Все это вскружило ему голову, и он решил, что устами ревизоров само государство требует от него правды.
На вопрос, почему, например, в графе «Гостиница и ресторан „Версаль“ в течение нескольких лет подряд не делалось никаких отметок, Пумпутис, не задумываясь, ответил, что как только приближался последний срок уплаты денег в банк, хозяин гостиницы приглашал господина директора с помощниками в свое заведение и, таким образом, своевременно ликвидировал очаг пожара. Когда же Пумпутиса спросили, почему целый ряд крупных заграничных фирм нарушает законы, а инспекция совершенно не обращает на это внимания, новый секретарь с улыбкой ответил, что господин директор очень часто руководствовался пословицей, которую произносил по-русски: „Закон что дышло, куда повернешь – туда и вышло“.
Пумпутис по молодости был слишком откровенен, прямодушен и не усматривал в этом никакой опасности. Будь он умудрен жизнью, поопытней, он знал бы, что эти три пришельца, присланные свыше, такие же люди, как и все, что, кончив свою работу, они уйдут, а он останется во власти Спиритавичюса и его помощников. Радуясь своему продвижению по службе, Пумпутис забыл о том, что начальство бдительно следит не только за ревизорами, но и за его собственным поведением. Недаром Спиритавичюс с помощниками не раз ломали голову, как сделать, чтобы и волки были сыты, и овцы целы.
Однажды утром Спиритавичюс с помощниками сидел в кабинете и обсуждал план дальнейших действий.
– Господин директор, – многозначительно произнес Пискорскис, – я не могу молчать. Новый секретарь роет нам яму.
– Кто?! – подскочил Спиритавичюс. – Пумпутис?!
– Так точно, господин директор. Например, не далее, как вчера, он в беседе с ревизорами проболтался, что в инспекции нет никакого порядка, что вы отдаете дурацкие приказания, прячете от него некоторые дела, что вы никогда не считались с его мнением…
– Ах, вот где собака зарыта! – задрожали посиневшие губы Спиритавичюса. – Скрывал дела!.. Выродок!.. Ублюдок! С его мнением не считался!.. Молоко на губах не обсохло!..
– Ну и болваны же мы, – сплюнув в угол и растерев плевок ногой, выругался Бумба-Бумбелявичюс.
– Так вот где зарыта собака!.. – повторил Уткин.
– Я его на ноги поставил, – не желая поверить словам Пискорскиса, скрипел зубами Спиритавичюс. – А он ко мне задом?! Небось, явился ко мне в лохмотьях. Вот и положись на подлеца! Если так, господа… надо держаться…
