Джозеф Конрад - На отмелях
Он еще никогда не говорил так с начальством. В эту минуту вырвались наружу его рассудительность, его убеждения, его принципы, сознание своего превосходства и раздражение, копившееся годами против всех плохих капитанов, с которыми ему приходилось сталкиваться.
Еще никогда ему не представлялось такого удобного случая показать себя. Теперь капитан у него на веревочке, и он заставит его поплясать. Шо был убежден, что он при этом совершает весьма смелый акт, ибо считал себя попавшим в лапы отчаянного и беззаконного человека.
К его смелости примешивался и некоторый расчет. Ему пришло в голову, что, может быть, господа с яхты услышат, как он стоял за них. Это могло пойти на пользу человеку, нуждающемуся в протекции. «Хозяин яхты очень напуган. Он джентльмен, и деньги для него ничего не стоят». Поэтому Шо с горячностью заявил, что он не будет соучастником в этом деле. Те, кто никогда не ездит на родину, кому, может быть, и ехать-то некуда, могут поступать, как им угодно. Но он этого не может. У него есть жена, семья, маленький домик, купленный на трудовые деньги. Он совершает по морю правильные рейсы из Англии и в Англию, а не шатается зря, обнимаясь с первым встречным негром и ставя ловушки для порядочных людей.
Один из матросов, державших факелы, вздохнул и переступил с ноги на ногу. Это движение, нарушившее его застывшую неподвижность, было так неожиданно, словно статуя сошла со своего места. Шо злобно взглянул на провинившегося и заговорил о судебных инстанциях, следствиях и правах граждан; затем, с бесстрастием мудреца, он намекнул на неизбежность и неудобство того, что дело раскроется.
— За эту штуку каждому попадет по пятнадцати лет тюрьмы, а у меня есть сын, который еще не видал своего отца. Хорошо ему меня отрекомендуют, когда он подрастет! Невинные пострадают вместе с вами, жена умрет с горя, если не с голоду. Дом продадут.
Он чувствовал, что находится под угрозой какой-то таинственной несправедливости, и начинал терять голову. Чего он хотел, так это остаться нетронутым, чтобы он мог себя чтить и гордиться собой. Это было высоконравственное желание, но в охватившей его тревоге его природная грубость шумно выскочила наружу, как черт из люка.
Он пошлет к черту всю эту комедию, раскроет интригу, встанет за честных людей и, поклявшись на библии, расскажет всему миру… и когда он остановился, чтобы перевести дух, все кругом было безмолвно и тихо. Гонимые порывом благородного воодушевления, его слова мчались, как пыль под ветром, и исчезали в темноте моря. И в великом, невозмутимом мраке раздались его слова о том, что он «умывает руки».
— А бриг? — спросил вдруг Лингард.
Шо смутился. На секунду в нем заговорил моряк.
— Бриг, бриг… — пробормотал он, — С бригом все в порядке.
Про бриг ничего худого сказать нельзя. Конечно, это не большой корабль, с которыми он привык иметь дело, — в своем роде, это лучшее судно, которое он когда-либо… И вдруг, словно спохватившись, он стал утверждать, что его, в сущности, заманили сюда обманом, вроде как опоили. Честное слово! Заманили на корабль, мало чем отличающийся от пиратской шхуны. Да, это настоящая пиратская шхуна. Это так же верно, как то, что его зовут Шо. Он произнес это, широко раскрыв глаза, как сова.
Лингард молча сносил эти оскорбления, не прерывая своего помощника ни одним словом. Глупая суетливость этого человека тянула его за душу.
Судьба точно нарочно посылала к нему дураков со всех концов земли. Человеку вроде Шо ведь ничего не расскажешь. Да и никому не расскажешь. Слепыми они сюда приехали и слепыми уедут. Неохотно, но без колебаний Лингард признал, что если его вынудят обстоятельства, ему придется спасать этих двух. Для этой цели, может быть, надо будет на некоторое время оставить бриг. И тогда придется оставить судно с этим человеком, его помощником. Он нанял его сам, чтобы соблюсти страховое условие, чтобы иметь кого-нибудь около, с кем можно бы перемолвиться словом. И как только такие дураки попадают на море! Оставить на него бриг, этот бриг! Невозможно…
С самого захода солнца на отмелях начал подыматься ветер. Сначала во тьме слышались его терпеливые шепоты, его полузадушенные вздохи; а теперь вдруг он ударил резво и сильно, словно победоносно прорвав тянувшийся на северо-востоке пояс затишья. Пригибаемое книзу пламя факелов горело синеватыми, горизонтальными, шумными струями, похожими на развевающиеся флаги. Тени на палубе затанцевали и затолкали друг друга, точно стараясь убежать с обреченного судна. Тьма, до сих пор отталкиваемая вверх блестящими огнями, тяжело навалилась на бриг, и люди закачались, точно готовые упасть под черными, бесшумно падающими руинами.
Смутные силуэты брига, мачт, снастей, казалось, дрожали перед лицом грозящей гибели — и вдруг тьма опять отпрянула вверх, тени вернулись на свои места, люди стояли прямо, со спокойными смуглыми лицами и сверкающими белками. Гибель миновала. Во внезапно затихшем воздухе тягуче разнеслись окрики трех голосов.
— Эй, бриг, бросьте нам канат!
Это прибыла с яхты первая шлюпка. Она медленно вошла в круг пурпурного света, плававший вокруг брига на черной воде. Двое матросов сидели на веслах, а посредине, на груде парусинных вещевых мешков, неуклюже восседал третий, опершись о груз обеими руками. Висевший на корме фонарь обдавал все зловещим светом, и в его пламени медленно подплывавшая к бригу шлюпка имела почему-то подозрительный и жалкий вид. Наполнявший ее невзрачный груз имел такой вид, точно он был украден этими людьми, похожими на спасшихся после кораблекрушения. У руля стоял Картер и, правя ногой, улыбался с юношеским сарказмом.
— Вот и мы! — крикнул он Лингарду. — Вы таки настояли на своем, капитан. Я решил сам приехать с этой первой драгоценной порцией…
— Правьте кругом! Бриг качает, — перебил его Лингард.
— Хорошо, хорошо… Мы постараемся не сломать бриг. Мы погибли бы, если бы… Отпихивайся, Джон, отпихивайся, старина, если ты дорожишь своей соленой шкурой. Я люблю этого малого, — продолжал Картер, стоя рядом с Лингардом и глядя на лодку, быстро выгружаемую малайцами и белыми. — Мне он нравится. Он не принадлежит к экипажу яхты. Они подобрали его где-то по дороге. Посмотрите-ка на это чучело, — точно вырезан из корабельных брусьев, нем как рыба, мрачен, как идущий ко дну обломок. Он в моем вкусе. Все остальные женаты, или собираются жениться, или не прочь жениться, или жалеют, что не женились. У каждого за спиной юбка. Только и разговору, что о женах и детях. Ну, поторапливайтесь там! Мне не трудно было снять их с яхты. Они ведь еще ни разу не видали, как крадут джентльменов. Это перекувырнуло все их понятия насчет того, что значит сесть на мель. Впрочем, и мои понятия насчет этого тоже несколько спутались, а я ведь видал виды.
В этом ребяческом порыве к болтовне обнаруживалось его возбуждение. Показывая на растущую груду мешков и постельных принадлежностей, он продолжал:
— Смотрите! Они хотят мягко спать. Когда спать хорошо, думается о доме. О доме! Подумайте, капитан, эти ребята не могут забыть о доме. Не то, что мы с вами…
Лингард сделал движение. f — Я сбежал из дому вот таким мальчишкой. Отец у меня лоцман. Из-за такой работы, правда, стоит оставаться дома. Мать иногда пишет, но она обходится и без меня. В семье у нас четырнадцать человек, — восемь еще живут с родителями. Ничего, старуха Англия не обезлюдеет с такими семейками… Пусть умирают, кому надо. Но, слушайте, капитан, довольно уловок! Будем вести дело начистоту.
Лингард уверил его, что так это и будет. Ведь именно для этого он и хотел, чтобы экипаж яхты перебрался на его бриг, прибавил он. Затем спокойно и серьезно он осведомился, все ли еще у Картера в кармане пистолет.
— Нечего об этом говорить, — поспешно заговорил молодой человек. — Вспомните, кто первый начал. Быть застреленным, это еще ничего. Но меня злило, что вы мне грозили. Ну, да это уже все кончилось, и, право, я не знаю, зачем я взял с собой эту штуку. Большего я пока не скажу. Пусть сначала все выяснится так или иначе. На этом пока сговоримся, а?
Густо покраснев, он отложил окончательный приговор и с благородством юности решил на время удержать свою карающую руку.
Лингарда, очевидно, несколько облегчил этот разговор. Он медленно склонил голову. Ничего, так оно и нужно. Ему казалось, что, доверяя свою жизнь поведению этого юноши, он уравновешивает в своем уме множество тайных замыслов.
Это было неприятно и горько, как бывает всякое искупление. Он, Лингард, тоже держал в руках человеческую жизнь — и немало смертей; но на весах его совести смерти эти весили не больше перышка. Он не мог чувствовать иначе, потому что тогда растратилась бы вся его сила, а этого он не мог позволить. Этого не должно быть. Единственное, что он мог сделать, это добавить еще один риск к той массе рисков, которые он уже взял на себя. Он теперь понимал, что капля воды, упавшая в океан, ведет к большим последствиям. Само его желание, непобежденное, но изгнанное, оставило то привычное место, где он всегда слышал его голос. Он видел свою цель, видел самого себя, свое прошлое, свое будущее, — но все это было смешано и неясно, подобно формам, какие видит в темноте напряженный глаз путешественника.
