Григорий Белых - Дом веселых нищих
— Эй, браток! Есть брючки касторовые, есть брючки просторные! Есть венчальные, есть разводные…
— Сколько хочешь?
— Пять косух.
— Много.
— А сколько дашь?
— Любую половину.
Хор пьяных босяков, забравшись в самую гущу толпы, распевал каторжную песню:
Задумал я богу помолиться,Взял котомку и пошел,А солнце за реку садится,А я овраг не перешел.
Ребята сидели на ступеньках около подъезда и подсчитывали, кто сколько продал. Подошел красноармеец. Шинель в дырках, папаха набекрень, лицо широкое, доброе.
— Продаете бумагу, огольцы?
— Продаем.
— А ну, давай всю! — сказал солдат и взял бумагу у Васьки. Посмотрел, улыбнулся — Мало.
И у Женьки забрал. И опять ему мало. Отдал и Роман свою. Заплатил солдат за всю бумагу полбуханки хлеба, а уходя, сказал:
— Коли будет, огольцы, еще бумага, так несите прямо в казармы. Знаете где?
— Еще бы не знать!
— Ну вот. Всегда возьмем, хоть сколько.
На другой день ребята, набрав бумаги, понесли ее в казармы. Не обманул красноармеец, всю бумагу купили в казарме, да еще накормили красноармейцы ребят кислыми щами. Наевшись, ребята не ушли из казармы, а остались слушать, как солдаты поют песню под гармонь. А Васька все с широколицым солдатом сидел, который бумагу в первый раз скупил у ребят, и что-то рассказывал ему.
Ребята стали ходить в казарму каждый день. Котелки с собой брали. Красноармейцы сливали в них жижку от супа.
К казарме привыкли быстро. Тепло было в больших комнатах, весело и людно.
Роман и Женька приносили солдатам папиросы, а Васька помогал дневальному и дежурным убирать казарму, подметал полы, бегал за кипятком. Всегда старался остаться подольше в казармах. Не хотелось возвращаться в землянку, где постоянно скапливались лужи, свистел ветер и была непролазная грязь.
Однажды пришли ребята по обыкновению к ужину в казармы, но в столовой никого не застали. Побежали в спальни. Там шел митинг. Главный комиссар говорил о наступлении Юденича, о том, что надо наступление отбить.
В этот вечер супу ребятам не дали. Красноармейцам убавили паек.
После ужина красноармейцы деловито связывались, чистились, готовились к походу. Из разговоров мальчишки поняли, что ночью полк уходит на Псков.
Выпал первый снег.
Проснувшись утром и увидев побелевший двор, Роман первым делом с испугом подумал о Ваське.
Одевшись, он побежал на пустырь, гадая, найдет там Ваську или нет.
Васька был там. Он сидел около землянки, почерневший за одну ночь. Сжавшись в комок и не в силах удержать трепавшую его лихорадочную дрожь, Васька звонко щелкал зубами. Глаза его блестели.
— Здесь спал? — с ужасом вскрикнул Роман. Васька молча кивнул головой и, бессильно,
по-стариковски пожевав губами, тихо сказал:
— Больше нельзя.
— А как же?.. — начал было Роман и замолчал.
Васька не отвечал.
Около него лежал небольшой узелок и палка. Землянка была полна грязи, и кровать совсем расползлась.
— Уходишь? — спросил Роман.
— Поеду…
— Куда?
Васька махнул рукой.
— Туда, на юг…
— Он сполз в землянку, покопался в разворошенной соломе и вынес карабин.
Карабин был грязен, как и Васька, залеплен глиной, ствол его изрядно заржавел…
Васька поковырял ногтем приставшую глину, потом, не глядя на Романа, тихо сказал:
— Купи… хороший карабин… за косушку отдам…
Роман взял карабин, даже покраснел. Полез в карман и все, что было — четыре тысячи керенками разными, — отдал Ваське.
Васька не взглянул на деньги. Сунул их в карман, поднял узелок, постоял еще немного, глядя на двор, потом протянул Роману черную, покрытую засохшей грязью руку.
— Прощай, — сказал он.
Роман молча пожал руку. Потом долго глядел, как Васька тихонько шел через пустырь, шлепая босыми ногами по не успевшим стаять белым пятнам первого снега. За ним оставалась извилистая лента больших черных следов.
Роман вздохнул и пошел в сарай закапывать Васькин карабин.
КОНЕЦ "СМУРЫГИНА ДВОРЦА
По утрам управдом Григорий Иванович сидел в домовой конторе и отогревал коченеющие пальцы около гудящей буржуйки.
— Значит, выезжаете?
— Стало быть, так.
— Куда же отмечать?
— На родину. В Новгородскую.
— А квартира, значит, пустая?
— Да уж пустая, позаботьтесь.
— Что ж заботиться, — хмурился управдом. — Заколотим, пусть бог позаботится.
И он гнал дворника за досками и гвоздями.
Потом оба шли в опустевшую квартиру, производили осмотр и заколачивали двери и окна.
Каждый день кто-нибудь выезжал.
Большой, когда-то густо заселенный двор затихал. Пустели квартиры, этажи.
В «Смурыгином дворце» занятыми остались только две квартиры. Давно перестала существовать артель мостовщиков. Не работала кузница. Изредка сам хозяин, придя в мастерскую, копался там, починяя какую-нибудь тележку, и робко звякал ручником.
Страшно стало ходить вечерами мимо пустынных корпусов. Жутью веяло от черных дыр дверей. Оставшиеся жители переезжали ближе к воротам, где еще теплилась жизнь. Все жались друг к другу, кое-как коротая скучные серые дни и долгие бессонные ночи. Сторожей не было, поэтому дежурство у ворот приходилось вести самим жильцам. Строго соблюдая очередь, жильцы выходили дежурить, закутываясь в несколько старых рваных пальто. Выходили по двое, по трое. Мужчины, женщины, молодежь.
С наступлением темноты крепко замыкались квартиры. Двери закрывались на засовы, припирались досками, запирались на французские, английские и обыкновенные замки, закидывались цепочками.
Иногда среди ночи оглушительно гремел колокол. Члены домкомбеда выскакивали во двор. На дворе начиналась беготня и крики. В окнах зажигались огни. Встревоженные жильцы сторожили у дверей, но никто не высовывался на лестницу, Потом тревога затихала, и все опять успокаивалось. А утром двор гудел, обсуждал какой-нибудь новый налет на потребиловку или кражу в квартире.
После отъезда бабушки дед совсем затосковал. Целыми днями спал или просто лежал в кровати, разговаривая сам с собой.
— Лежишь, так вроде как есть меньше хочется. А ходишь — аппетит разгуливаешь, а нонче это не годится. На четвертку не разгуляешься, — бормотал он, по обыкновению не обращая внимания на то, слушают его или нет. — Разве мыслимо жить человеку на четвертку хлеба?
Иногда дед начинал мечтать, не замечая, что этим раздражает всех.
— Вот и сейчас бы пшенной каши с маслицем поесть. Чума ж тя возьми! Вот бы Даша догадалась крупки прислать.
— Не больно шлет, — сердито обрывала мать, и дед с испугом замолкал.
Бабушка как уехала, так и пропала. Не было ни писем, ни посылки. Но дед ждал. Дед был уверен, что посылка придет, и через некоторое время начинал говорить о том, как придет посылка, как они развернут и найдут там орловские лепешки со сдобой.
Мать молча слушала его бормотанья и хмурилась.
— Довольно тебе! Иди-ка чай пить, — обрывала она обычно.
Дед, кряхтя, слезал с кровати.
— Чай так чай, — говорил он и, достав из ящика кухонного стола маленькую корочку хлеба, круто посыпал ее солью и пил чай. Пил долго и много, выпивая по нескольку больших кружек.
Когда пошел снег, дырявая крыша «Смурыгина дворца» совсем провалилась. Потолки в квартире покрылись черными сырыми пятнами. Рожновы переполошились.
Дед, обрадовавшись делу, проворно полез на крышу и целый день возился, наколачивая заплаты на проржавевшие листы железа.
Починив крышу, он с Романом вставил рамы и законопатил их паклей. Так приготовились встречать зиму.
— Теперь бы только дров побольше, — говорил дед. — Зиму без горюшка бы прожили, лежи, знай, да бока обогревай.
А в тот день к вечеру пришел Григорий Иванович.
— Уж не знаю, хорошее скажу или плохое, — сказал Григорий Иванович и, надев очки, достал из кармана бумажку. — Вот тут у меня протокол заседания. Правление постановило перевести вас в новую квартиру, потому что в «Смурыгином дворце» жить больше нельзя. Очень он стар.
— Бог с ней и с новой квартирой, — сказал дед, переворачиваясь на другой бок. — Никуда мы, Любаша, не поедем.
— То есть как же не поедете? Тут постановление. Не имеете права ослушаться.
— Нам и здесь хорошо. Все равно дом пустует.
— Не будет пустовать, — усмехнулся управдом. — И на это есть постановленьице. На дрова пойдет «Смурыгин дворец».
Пришлось переезжать.
Поселились на первом дворе, в пустовавшей квартире управляющего.
На другой день под воротами появилось объявление:
"Все жильцы дома не старше шестидесяти лет и не моложе пятнадцати обязаны явиться завтра утром в 9 ч. к деревянному флигелю. У кого имеются топоры, пилы или другие инструменты, пусть захватят таковые с собой.
Ровно в девять часов утра грянул вечевой колокол. Из квартир стали вылезать жильцы, неся с собой топоры, ломы, лопаты и пилы.
