Джон Стейнбек - Неведомому Богу. Луна зашла
Когда через двор он вернулся назад, небо ещё не прояснилось. Ему показалось, что вокруг луны видно бледное кольцо, но оно было таким тусклым, что уверенности не было.
На следующее утро, ещё до того, как рассвело, Джозеф пошёл в сарай, вычистил двух лошадей и расчесал их гривы, а для придания им окончательного изящества протёр их тела маслом и зачернил копыта.
Томас, войдя, застал его за работой.
— Ишь, как ты хлопочешь, — сказал он. — В посёлок собираешься?
Джозеф втирал масло до тех пор, пока лошадиная кожа не стала распространять блеск, подобный тусклому блеску металла.
— Беру с собой Элизабет покататься, — объявил он. — Она давно уже не садилась на лошадь.
Томас потёр рукой лоснящийся огузок одной из лошадей.
— Хотел бы я съездить с тобой, да работать надо. Я нанимаю человека пробить шурф в водоносном слое. А то скоро с поисками воды для скотины хлопот не оберёшься.
Джозеф прервал работу и с тревогой посмотрел на Томаса.
— Знаю, но под водоносным слоем должна быть вода. Надо только прокопать его на несколько футов глубже.
— Скоро пойдёт дождь, Джозеф. Надеюсь, что пойдёт. А то пыль так забила горло, что от неё уже тошнит.
Подёрнутое тонкой плёнкой облаков, всасывавших тепло и ослаблявших яркость света, встало солнце. Из-за холмов задул устойчивый холодный ветер, который поднял шелестящую пыль и смёл в кучи упавшие жёлтые листья. Томящийся одиночеством ветер с негромким шумом скользил равномерным потоком по поверхности земли.
После завтрака Джозеф вывел осёдланных лошадей, а Элизабет, в разделённой юбке и башмаках на высоких каблуках, вышла из дома, неся в руках сумку с завтраком.
— Оденься потеплее, — предупредил её Джозеф.
Она повернула лицо к небу.
— Наконец-то зима, а, Джозеф? Солнце уже не греет.
Он помог ей сесть на лошадь, она засмеялась от прекрасного ощущения пребывания в седле и с нежностью прикоснулась рукой к седёльной луке.
— Здорово, что можно снова кататься верхом, — сказала она. — Куда мы поедем сначала?
Джозеф указал на небольшую вершину на восточной гряде, которая возвышалась над соснами.
— Если мы поднимемся на ту вершину, мы сможем разглядеть через перевал Пуэрто-Суело и увидеть океан, — сказал он. — И ещё мы сможем увидеть верхушки красных деревьев.
— Как здорово скакать на лошади, — повторила она. — А то я уже совсем соскучилась по этому ощущению.
Сверкающие копыта вздымали мелкую белую пыль, которая долго стояла в воздухе, оставляя за ними след, похожий на дым паровоза. По тонкой худосочной траве они въехали на небольшой косогор, спустились в протоку и быстро выскочили из неё.
— Ты помнишь, с какой скоростью заполнялись протоки водой в прошлом году? — напомнила она. — Вполне возможно, скоро так будет снова.
Вдали, на склоне холма, они увидели мёртвую корову, уже облепленную медленно двигавшими клювами канюками.
— Надеюсь, мы объедем её стороной, Джозеф.
Он отвёл взгляд.
— Они не дают мясу портиться, — сказал он. — Я видел, как они встают в кружок вокруг умирающего животного в ожидании момента смерти. Они знают, когда такой момент наступает.
Холм становился всё круче, и они попали в тёмный, сухой, оставшийся без листьев хрустящий шалфей. Ветки были такими хрупкими, что казались мёртвыми. Через час они достигли вершины и оттуда действительно увидели через перевал треугольник океана. Океан был не синего, а серо-стального цвета, и на горизонте, в тёмном тумане, тяжёлыми валами вставали берега.
— Привяжем лошадей, Джозеф, — сказала она. — Давай посидим немного. Давно я не видела океана. Иногда ночью я просыпалась и слышала волны, сирену с маяка и колокол с бакена в Чайна-Пойнт. И время от времени я слышу их, Джозеф. Они, должно быть, очень глубоко засели во мне. Иногда я их слышу. Я вспоминаю, как рано поутру, когда воздух неподвижен, мне было слышно, как колотятся друг о друга рыбачьи лодки и как перекликаются в лодках люди.
Он отвернулся.
— У меня не было того, что бы я мог потерять, — сказал он. Такое в ней казалось ему немного вздорным. Она глубоко вздохнула.
— Когда я слышу эти звуки, я начинаю тосковать по дому, Джозеф. Долина стала для меня западнёй, у меня такое чувство, что я никогда не смогу освободиться от неё и действительно не смогу услышать ни волны, ни колокол с бакена, не увижу чаек, скользящих по ветру.
— В любое время ты можешь вернуться туда, чтобы погостить, — мягко сказал он. — Я съезжу туда с тобой.
Но она покачала головой.
— Это не будет одно и то же. Мне вспоминается, как меня взволновало Рождество, но ведь такого больше не будет.
Он вскинул голову, вдыхая ветер.
— Я чувствую соль, — сказал он. — Не надо было мне привозить тебя сюда, а то ты загрустила.
— Но ведь такая грусть — добрая, дорогой. Такая печаль светлая. Мне вспомнилось, как блестели поутру лужи, в которых медленно плескалась вода, крабы, ползущие по скалам, и маленькие угри под круглыми камнями. Джозеф, — попросила она, — можно мы съедим завтрак сейчас?
— Да ведь до полудня ещё далеко. Ты уже хочешь есть?
— Мне всегда хочется есть на пикнике, — сказала она, улыбаясь. — Когда мы с матерью поднимались на Хаклберри-Хилл, мы иногда начинали съедать завтрак ещё до того, как дом скрывался из виду. Я захотела есть, когда мы поднимались сюда.
Он сходил к лошадям, ослабил их подпруги, вернулся назад с седельными сумками, после чего они с Элизабет принялись жевать толстые сэндвичи, глядя на перевал, за которым находился сердитый океан.
— Кажется, облака должны двинуться, — заметила она. — Может быть, сегодня ночью пойдёт дождь.
— Это всего лишь туман, Элизабет. В нынешнем году всё туман да туман. Видишь, земля побелела? Бурый цвет сошёл.
Жуя сэндвич, она всё время пристально глядела на кусочек моря.
— Я помню так много случаев, — сказала она. — Они неожиданно возникают в моём сознании, как утки в тире. Я как раз думала о том, как итальянцы с большими кусками хлеба в руках выходят по камням на мелководье. Они вскрывают морских ежей и мажут их части на хлеб. Некоторые из них были сладкими, некоторые кислыми, — ежей, а не итальянцев, конечно.
Она смяла хрустящие бумажки, в которые был завёрнут завтрак, и сунула их обратно в сумку.
— Лучше покатаемся, дорогой. Нечего здесь торчать.
Хотя движения облаков не было заметно, туман, сгущаясь, закрыл солнце, а ветер стал холоднее. Джозеф и Элизабет вместе с лошадьми спустились по косогору.
— Ты всё ещё хочешь съездить на поляну с соснами? — спросил он.
— Ну конечно. Это же главная цель поездки. Я собираюсь покорить скалу.
Одновременно с её словами в воздухе, поджав лапы, стрелой пронёсся ястреб. Они услышали удар падающего тела, а через мгновение ястреб взлетел снова, держа в лапах визжащего кролика. Элизабет опустила поводья и держала уши зажатыми до тех пор, пока был слышен крик. Её губы дрожали.
— Всё правильно; я знаю, что происходит. Однако я терпеть не могу смотреть на такое.
— Он промахнулся, — сказал Джозеф. — Он должен был сломать шею кролику с первого удара, а он промахнулся.
Они видели, как ястреб, ища укрытия, полетел к поляне с соснами и исчез там.
Прежде, чем они наконец достигли первых деревьев, им пришлось немного проехать про длинному склону, а затем по гребню холма. Джозеф осадил свою лошадь.
— Привяжем лошадей здесь и пойдём пешком, — сказал он. Когда они слезли с лошадей, он поспешил к ручейку.
— Он не пересох! — крикнул он. — И даже совсем не обмелел.
Элизабет, подойдя, встала рядом.
— Поэтому ты чувствуешь себя лучше?
Он быстро посмотрел на неё, чувствуя в её словах лёгкую насмешку, но ничего не смог понять.
— Здесь течёт вода, которую я увидел впервые за долгое время. Если течёт вода, значит, этот край не сгинул. Ведь он похож на вену, по которой постоянно перегоняется кровь.
— Глупенький, — сказала она, — просто ты приехал из мест, где часто идут дожди. Погляди, как потемнело небо, Джозеф. Не удивлюсь, если пойдёт дождь.
Он посмотрел вверх.
— Это просто туман, — сказал он. — Но скоро станет холодно. Пойдём, надо идти.
Поляна была, как обычно, молчаливой, а скала — всё ещё зелёной. Чтобы прервать молчание, Элизабет громко сказала:
— Видишь, я знала, что только моё положение заставляло меня бояться её.
— Раз вода течёт, ключ должен быть глубоким, — сказал Джозеф. — А в скале должны быть поры, чтобы пропускать воду для мха.
Элизабет наклонилась и заглянула в тёмную пещеру, откуда вытекал ручей.
— Ничего там нет, — сказала она. — Просто глубокая дыра в скале и запах мокрой земли.
Она снова выпрямилась и провела рукой по мохнатой поверхности скалы.
