Фрэнсис Фицджеральд - Успешное покорение мира
— Очень важная, — поддакивал Бэзил. — Я должен убедиться, что ты не уйдешь на сторону.
Когда подъехала машина, Скидди рухнул на сиденье, а Бэзил сказал шоферу адрес.
— Прощай и спасибо тебе! — с жаром выкрикнул Скидди. — Нет, давай, пожалуй, еще куда-нибудь зайдем. Как-никак лучший друг человека.
— Э нет, — отказался Бэзил, — у тебя слишком важная встреча.
— Ты прав. Слишком важная.
Машина тронулась, и Бэзил смотрел ей вслед, пока она не скрылась за углом. Скидди ехал на Лонг-Айленд проведать могилку любимой собаки.
IV
Прежде Бэзил ни разу не брал в рот спиртного, и сейчас, когда он расслабился, торжествуя победу, три коктейля, которые ему пришлось проглотить, быстро ударили в голову. Возвращаясь в дом Дорси, он воздел лицо к небу и разразился хохотом. Чувство собственного достоинства, утраченное было прошлой ночью, снова вернулось к нему; его грела уверенность в своем могуществе.
Когда ему открыла горничная, Бэзил интуитивно почувствовал, что в нижнем холле кто-то есть. Он подождал, пока горничная не уйдет, затем подошел к гардеробной и потянул на себя дверную ручку. Внутри, подле своего чемодана, стояла Джобена, раздосадованная и испуганная. То ли Бэзил на радостях что-то перепутал, то ли она и вправду просветлела лицом при его появлении?
— Привет.
Она сняла пальто, аккуратно повесила его на вешалку, словно других дел у нее не намечалось, и вышла на свет. Ее прелестный бледный облик дышал покоем, как будто она долго сидела в темноте сложа руки.
— Джордж тебя разыскивал, — индифферентно сообщила она.
— Правда? Я встречался с одним приятелем.
С удивлением она учуяла легкий запах коктейля.
— Но мой друг отправился на могилку своей собаки, поэтому я вернулся домой.
Она вдруг оцепенела:
— Это был Скидди?
— Он рассказывал мне о своей собаке, — мрачно сообщил Бэзил. — Что ни говори, а собака — друг человека.
Она села на диван и уставилась на Бэзила широко раскрытыми глазами:
— Скидди напился до потери пульса?
— Он поехал повидаться с какой-то собакой.
— Вот болван! — вскричала она.
— Ты его ждала? Неужели это твой чемодан?
— Не твое дело.
Бэзил вытащил чемодан из гардеробной и занес в лифт:
— Сегодня он тебе не понадобится.
В ее глазах блеснули слезы отчаяния.
— Не вздумай пить, — отрывисто сказала она. — Разве ты не видишь, во что превратился Скидди?
— «Стингер» — лучший друг человека.
— Тебе всего шестнадцать. Полагаю, ты вчера пошутил, когда стал вещать про безупречную жизнь.
— Конечно, я шутил, — согласился он.
— Я-то вначале подумала, что ты всерьез. Или в наше время люди разучились говорить серьезно?
— Ты нравишься мне больше всех девушек на свете, — тихо сказал Бэзил. — И это — всерьез.
— Ты мне тоже нравился, пока не начал отчитывать меня за поцелуи.
Он приблизился и взял ее за руку:
— Давай отвезем чемодан наверх, пока горничная не пронюхала.
Они вошли в темный лифт и затворили дверь.
— Где-то есть выключатель, — сказала она.
Не выпуская ее руки, в темноте он привлек ее к себе и крепко обнял:
— Это тот редкий случай, когда свет не нужен.
В поезде на обратном пути Джордж Дорси принял неожиданное решение. Он даже стиснул зубы.
— Не пойми превратно, Бэзил… — Он запнулся. — Но скажи: ты пил спиртное в День благодарения?
Бэзил хмуро кивнул.
— Иногда так и тянет на выпивку, — трезво произнес он. — Не знаю, что и думать. Алкоголь убил всю мою родню.
— Господи! — вырвалось у Джорджа.
— Но я завязал. Дал слово Джобене, что в рот не возьму спиртного, пока мне не стукнет двадцать один год. Она беспокоится, что пьянство меня погубит.
Джордж немного помолчал.
— О чем вы с ней болтали целыми днями? Ей-богу, можно подумать, ты не ко мне в гости приезжал.
— Это… это святое, — безмятежно ответил Бэзил. — Послушай, если у нас не найдется ничего на зуб, давай скажем Сэму, чтобы вечером не запирал окно кладовки.
К цели
I
Как-то под вечер, в скорбном золоте позднего лета, Бэзил Дюк Ли и Рипли Бакнер-младший сидели на ступеньках родительского дома Бэзила. В доме нараспев заливался телефон, суля неведомые возможности.
— Я думал, тебе домой надо, — сказал Бэзил.
— А я думал, тебе.
— Я сейчас пойду.
— И я тоже.
— Чего же не идешь?
— А ты чего?
— Да вот уже иду.
Они расхохотались, и смех захлебнулся бульканьем, причем не на выдохе, а на вдохе. Когда снова зазвонил телефон, Бэзил вскочил:
— Мне еще тригонометрией нужно позаниматься до ужина.
— Ты в самом деле осенью собираешься в Йель? — скептически поинтересовался Рипли.
— Собираюсь.
— Все считают, ты глупость делаешь: тебе ж всего шестнадцать.
— В сентябре семнадцать будет. Ну, давай. Вечером позвоню.
Бэзил услышал, как его мать взяла трубку наверху, и тут же распознал в ее голосе смятение.
— Да… Эверетт, это совершенно ужасно!.. Да… Боже мой!
В следующую минуту он заключил, что речь идет о привычных заботах, связанных с семейным бизнесом, и прошел на кухню чего-нибудь перекусить. На обратном пути он столкнулся с матерью, спешившей вниз. Она часто моргала, а шляпка ее была надета задом наперед, что всегда свидетельствовало о крайнем волнении.
— Мне необходимо съездить к твоему деду.
— Что случилось, мама?
— По сведениям дяди Эверетта, мы потеряли уйму денег.
— Сколько? — встревожился он.
— По двадцать две тысячи долларов каждый. Но это еще не точно.
Она ушла.
— Двадцать две тысячи! — повторил он благоговейным шепотом.
У него было смутное и несколько легкомысленное представление о деньгах, но он заметил, что во время семейных ужинов извечные беседы о том, не отойдет ли железной дороге корпус на Третьей улице, сменились тревожными разговорами о «Западных предприятиях коммунального хозяйства». В половине седьмого позвонила мать и велела ему поужинать; он в нарастающей тревоге уселся за стол в одиночестве, не глядя на раскрытую «Миссисипскую компанию»[37], лежавшую рядом с тарелкой. Расстроенная и поникшая, мама вернулась в семь и, рухнув рядом с ним на стул, изложила детали их финансового положения: она, ее брат Эверетт и их отец потеряли больше восьмидесяти тысяч долларов. Она была в ужасе и, сидя за столом, затравленно озиралась по сторонам, как будто деньги тратились даже здесь и она хотела сейчас же сократить расходы.
— Больше не буду продавать акции, иначе у нас ничего не останется, — заявила она. — Нам придется существовать на три тысячи в год, ты это понимаешь, Бэзил? Не представляю, как смогу отправить тебя в Йель.
У него упало сердце: будущее, которое, как маяк, всегда уютно светило впереди, напоследок ярко вспыхнуло и погасло. Мать вздрогнула и решительно закивала:
— Придется тебе поступать в университет штата.
— Ну, вообще уже! — воскликнул Бэзил.
Как ни грустно ей было видеть его потрясенное, окаменевшее лицо, заговорила она довольно резко, как делают те, кто вынужден отказывать.
— Это ужасно неприятно, ведь папа мечтал, чтобы ты поехал учиться в Йель. Но все говорят, что вместе с одеждой и дорогой это встанет в две тысячи за каждый учебный год. Дедушка помог мне оплатить твою учебу в Сент-Реджисе, но он-то как раз всегда утверждал, что высшее образование лучше получать в государственном университете.
Как во сне, мать устремилась наверх с чашкой чая, а Бэзил остался в темной гостиной наедине со своими мыслями. В данный момент потеря денег означала для него лишь одно: он не поедет учиться в Йель. Сама эта фраза, даже в отрыве от смысла, потрясла его: он уже привык объявлять как бы между прочим: «Учиться поеду в Йель»: но постепенно до него дошло, что за ней скрывается крушение многих приятных, привычных надежд. Йель находился далеко-далеко, в Новой Англии, о которой Бэзил привычно думал с неизбывным ностальгическим чувством — с тех самых пор, как стал читать книги об Атлантическом побережье. В старых штатах, далеко от унылых железнодорожных вокзалов Чикаго и ночных пожаров Питтсбурга[38], происходило нечто такое, отчего сердце заходилось восторгом. Он уже проникся нескончаемой захватывающей суетой Нью-Йорка, напряжением дней и ночей огромного города, звенящих, как натянутые провода. Там ничего не приходилось додумывать, ибо это и была самая суть романтики: жизнь красочная и увлекательная, как в книжках и мечтах.
