Джон Фаулз - Мантисса
– Мой милый, да она тебе нисколечко не понравилась бы. Она была точно как сестра Кори.
– Что – буквально? Физически похожа на сестру Кори? Не может быть!
– Как вылепленная. По странному совпадению.
И опять он поворачивается к ней в сильнейшем удивлении:
– Эрато, ты не… ты надо мной не смеешься?
– Разумеется, нет, Майлз. – Она поднимает глаза и встречается с ним взглядом. – Я очень рада была бы над тобой посмеяться.
Он роняет голову на ковер и устремляет глаза в потолок:
– Господи Боже мой! Черная!
– Мне казалось, мы с тобой остановились на шоколадно-коричневой, дорогой.
– И ты не была против?
Она вздыхает:
– Дорогой, ну конечно же я пошутила. Про то, как шла по Старому Чипсайду. Просто я была чем-то у него в мозгу. Просто это что-то в его мозгу удивительно похоже на что-то в твоем. Разница только в том, что ты не хочешь оставить его там.
Я не имею в виду только тебя лично: все вы, сегодняшние, этого не хотите. Все должно быть «реальным», «настоящим», иначе оно просто не существует. Ты же прекрасно знаешь, что реальная «настоящая я» – это я воображенная. Я реальна в твоем смысле слова потому, что ты хочешь этого. Именно это я и имела в виду пару минут назад.
– Но ведь это именно ты явилась и вполне реально сидела на моем письменном столе в самый первый раз.
– Дорогой, мне просто хотелось посмотреть, как это – быть по-настоящему реальной. Естественно, надо было выбрать – для кого стать реальной. Столь же естественно, что я выбрала тебя. Вот и все дела. Если смотреть на вещи реально.
Несколько секунд они лежат молча. Потом он слегка отодвигается:
– Может, теперь полежим на кровати?
– Конечно, милый.
Она поднимается и помогает подняться ему. Они нежно обнимают друг друга, губы к губам, идут – рука в руке и удобно устраиваются на кровати в той же самой позиции: ее голова у него на плече, его рука обвивает ее плечи, ее правая нога закинута на его ноги. Он произносит:
– Совсем забыл, какой из не поддающихся написанию вариантов это был.
– Двадцать девятый.
– А я думал, тридцатый.
– Нет, дорогой. Это же второй после двадцать седьмого, а двадцать седьмой был тот, где ты заставил меня… – Она теснее прижимается к нему. – Ну, сам знаешь. Ты жестокий-жестокий.
– Ты хочешь сказать, когда ты заставила меня заставить тебя…
– Ш-ш-ш…
Она целует его плечо. Часы удовлетворенно тикают, вынашивая очередное «ку-ку». Мужчина на кровати произносит, обращаясь к потолку:
– Ни за что бы не поверил. Как мы с тобой делаем это все более невозможным от раза к разу.
– Я же тебе говорила. О маловер!
– Я помню, дорогая. – Его рука скользит вниз по ее нежной спине, потом легонько похлопывает. – Ты и сестра Кори.
Она опять небольно щиплет его за складочку кожи.
– Я как сестра Кори.
– У тебя так здорово этот образ получается. Я все время забываю, что ты и она – одно и то же существо. – Он целует ее волосы. – С тех самых пор, как она, то есть, я хочу сказать, ты… фантастика! Вовсе не удивительно, что старик Уильям… ведь когда ты пускаешься во все тяжкие… И вовсе не удивительно, что он так рано облысел, если все это происходило у него в голове!
– Конечно в голове, милый.
Он нащупывает ее правую ладонь. Их пальцы переплетаются. Теперь они лежат молча, погруженные в воспоминания.
– Вот что мне показалось неверным сегодня. Я хочу сказать, всего два раза. Мы же не можем считать interruptus107. – Она не отвечает. – В среднем у нас бывает три, правда ведь?
– На самом деле, с рецидивами, три и три десятых, дорогой.
– Два раза – это не очень хорошо.
– Ну, мы же можем это компенсировать.
– Все дело в литературных кусках. Когда мы на них застреваем, мы забываем о самом существенном.
– Мой дорогой, мне не хочется тебе противоречить, но, если учитывать, кто я такая, я не могу совершенно от них отказаться.
– Ангел мой, я понимаю – ты не можешь. Просто…
– «Просто» – что, дорогой?
Он поглаживает ее спину.
– Честно говоря, я думал об одной из твоих сегодняшних вариаций. – Он похлопывает ее пониже спины. – Разумеется, она была выстроена весьма умело, как всегда. Но я не мог не задуматься, соответствует ли она контексту.
– Какую из вариаций ты имеешь в виду?
– Когда ты притворилась психоаналитиком. Вся эта ерундистика про мой вуаеризм и эксгибиционизм. Если откровенно, я тогда же решил, что это – перехлест. В данных обстоятельствах. И самую малость похоже на удар ниже пояса. Особенно там, где ты толкуешь про пристрастие к матери.
Она приподнимается на локте:
– Но, Майлз, дорогой мой, кто же совсем недавно говорил, что готов прямо-таки съесть мои груди?
– Зачем же нам прибегать к таким далеко идущим выводам лишь из-за того, что в виде сестры Кори ты завела себе пару потрясающих титек?
– Только в виде сестры Кори?
– Да нет конечно. – Он касается рукой тех, что сейчас так близки к нему. – В виде вас обеих.
– Майлз, я слышала это совершенно четко. Ты сказал «в виде сестры Кори».
– Оговорился.
Она опускает взгляд на собственную грудь:
– Если честно, не вижу никакой разницы.
– Любимая, и в самом деле, никакой существенной разницы нет.
Она поднимает голову:
– Как это – «существенной»?
– Только в крохотных нюансах. Да и потом, не можешь же ты ревновать к самой себе? Просто в ее образе ты самую малость повнушительней и посмелее. Кажешься еще более бесстыдной и вызывающей, чем есть. – Он протягивает руку и ласково гладит предмет дискуссии. – Твои нежнее и утонченнее. Изысканнее. – Она снова изучает их нежную изысканность, но теперь с некоторым сомнением во взгляде. – Дай-ка я их поцелую.
Она ложится, снова опустив голову ему на плечо.
– Все это не важно.
– Ты тщеславная глупышка.
– Теперь я жалею, что позволила тебе уговорить меня принять образ чернокожей девушки.
– Ну, моя дорогая, мы же договорились. Мне и правда необходимо, чтобы ты являлась еще и в другом образе хотя бы затем, чтобы я мог вспомнить, как божественно ты выглядишь в собственном. В любом случае главное мое соображение заключается в том, что, как бы ни соблазнительно было обвинять меня в инцесте и прочих грехах, у нас с тобой есть масса более важных вещей, которыми следует заняться. У нас сегодня были длиннющие периоды, где нет ни малейшего намека на секс. Порой я чувствую – мы утрачиваем всякое представление о приоритетах. Нам следует вернуться к духу того совершенно замечательного времени, – где же это было, а? – когда мы почти ни слова не произносили.
– В номере восьмом.
– Он был так великолепно структурирован, весь такой плотный, серьезный, безостановочный – ну, ты понимаешь. Конечно, мы не всегда можем достичь таких высот, но все же…
– Кажется, я вспоминаю, что в том эпизоде была столь же долго сестрой Кори, как и самой собой.
– Разве, любимая? Совсем забыл. – Он похлопывает ее по спине. – Как странно. Поклясться мог бы – все время была только ты.
Воцаряется молчание. Эрато лежит, по-прежнему тесно к нему прижавшись. В ее позе изменилось лишь одно: теперь ее глаза открыты. На миг можно было бы предположить, что она затаила в душе обиду. Но очень скоро выясняется, что это предположение абсолютно иллюзорно, так как она вытягивает губы и целует то место у его плеча, где только что покоилась ее голова.
– Ты прав, дорогой, как всегда.
– Не надо так говорить. Лишь иногда.
– Дело в том, что я чувствую, как ты становишься все лучше и лучше, гораздо лучше меня – в умении быть невозможным.
– Чепуха.
– Нет, правда. У меня нет этой твоей интуитивной способности портить настроение. Не так-то просто этому научиться, если провела всю жизнь, пытаясь делать обратное.
– Но у тебя сегодня все просто чудесно получалось. Ты говорила такое, чего я, кажется, никогда не мог бы простить.
Она снова целует его в плечо и вздыхает:
– Я очень старалась.
– И преуспела.
Она прижимается еще теснее.
– Во всяком случае, это доказывает, как я была права, явившись к тебе с самого начала.
– Очень великодушно с твоей стороны, дорогая.
Она некоторое время молчит.
– Правда, я так никогда по-настоящему и не объясняла тебе почему.
– Ну как же, разумеется, объясняла. Раз двадцать, в периоды отдыха. Говорила, как тебе нравится моя чувствительность в отношении женщин, как ты обнаружила, что у меня проблемы с литературным творчеством… и всякое такое. – Она молча целует его плечо. Он смотрит в потолок. – Что, ты хочешь сказать – была какая-то другая…
– Да нет, ничего, милый.
– Ну скажи же.
– Только не обижайся. – Она гладит ладошкой его грудь. – Знаешь, оттого, что я теперь чувствую, как мы близки… Мне не хочется, чтобы у меня были от тебя хоть какие-то тайны.
– Давай выкладывай.
Она снова прижимается тесней.
– Понимаешь, я не думаю, что ты мог хоть когда-нибудь представить себе, как привлекательны твои проблемы с литтворчеством были… и есть… для женщины вроде меня. – Ее пальчики гладят его правый сосок. – Я никогда тебе этого не говорила, Майлз, но я ощутила это во время самой первой встречи с тобой. Разумеется, ты и понятия не имел, что это я, я пряталась за той, которую ты тогда пытался вообразить. Но, мой дорогой, я все время внимательно за тобой наблюдала.
