Шарлотта Бронте - Шерли
— Ну, пожалуйста, Роза, скажи мне имя тон дамы, которая говорила, что я вовсе не сентиментальный.
Розе представлялась отличная возможность подразнить Мура, если бы она умела это делать, но простодушная девочка только коротко ответила:
— Не могу. Я не знаю ее имени.
— Ну хотя бы опиши мне ее, как она выглядит? Где ты ее видела?
— Когда мы с Джесси ездили в Уинбери в гости к Кэт и Сьюзен Пирсон, они тогда только что вернулись домой из пансиона, — в гостиной были и взрослые дамы, — они сидели кучкой в уголке и говорили о вас.
— И ты никого из них не знаешь?
— Знаю Ханну, Гарриет, Дору и Мэри Сайкс.
— И что же, они меня ругали?
— Некоторые — да; они называли вас мизантропом; я даже запомнила это слово и потом посмотрела в словаре: оно означает «человеконенавистник».
— И что же еще они говорили?
— Ханна Сайкс сказала, что вы надутый фат.
— Час от часу не легче, — воскликнул, смеясь, мистер Йорк. — Прекрасно! Ханна, это которая — рыжая? Славная девушка, только полоумная.
— Ну, на этот раз она оказалась вполне умной, — чем я не надутый фат! И что же дальше, Роза?
— Мисс Пирсон сказала, что вы любите порисоваться и что с вашим бледным лицом и черными волосами вы представляетесь ей каким-то сентиментальным чудаком.
Мистер Йорк опять рассмеялся, улыбнулась даже миссис Йорк.
— Вот видите, вы занимаете воображение наших дам, а вам и невдомек, заметила она. — Однако эта же мисс Пирсон, несмотря на свой возраст, была бы не прочь поймать вас в свои сети: она имеет на вас виды с самого вашего приезда сюда.
— А кто же защитил меня, Роза? — спросил Мур.
— Я не знаю этой дамы, потому что она не бывает у нас, но в церкви я вижу ее каждое воскресенье; она сидит неподалеку от кафедры. Я всегда смотрю на нее и забываю смотреть в молитвенник; она точь-в-точь, как девушка с голубем, что на картине у нас в столовой, у этой незнакомки такие же большие глаза и прямой нос и лицо тонкое и правильное, какое-то ясное.
— И ты не знаешь, кто она? — воскликнула Джесси с видом крайнего изумления. — Как это похоже на нашу Розу, мистер Мур! Я часто замечаю, что моя сестрица витает в облаках, а не живет с нами на земле; она иногда и понятия не имеет о том, что знают решительно все! Подумать только — каждое воскресенье она отправляется в церковь, не сводит там глаз с одной и той же особы и даже не догадывается узнать ее имя! Она имеет в виду Каролину Хелстоун, племянницу нашего священника; я помню, как все это было: мисс Хелстоун очень рассердилась тогда на Энн Пирсон и возразила ей: «Роберт Мур вовсе не рисуется и ничуть не сентиментален, вы глубоко ошибаетесь в нем, а вернее, просто никто из вас его не знает». Хотите, я опишу вам ее внешность? Я сумею рассказать, как человек выглядит и как одет, получше, чем Роза.
— Ну-ка, послушаем.
— Она милая, даже очень хорошенькая; у нее белая точеная шея, длинные локоны светло-каштановые и очень мягкие; разговаривает она спокойно, приятным, чистым голосом, да и все движения у нее мягкие и сдержанные; на ней чаще всего светло-серое шелковое платье; вся она с ног до головы такая аккуратненькая! И одета со вкусом, все у нее изящно — и платье, и туфли, и перчатки! Вот такой и должна быть, по-моему, настоящая леди, и когда я вырасту, я стану такой же, как она. Тогда я вам понравлюсь? Вы и вправду женитесь на мне?
Мур ласково потрепал Джесси по головке; казалось, он хотел было привлечь ее к себе, но передумал и даже слегка отстранил.
— Я вам не нравлюсь? Вы меня отталкиваете?
— Ах, Джесси, ты и сама меня не любишь, никогда не зайдешь навестить!
— Но вы меня не приглашали!
Тут Мур торжественно пригласил обеих девочек нанести ему завтра визит, пообещав купить им подарок в Стилбро, куда ему придется съездить рано утром, — какой именно, он не открыл, пусть сами придут и увидят. Джесси хотела что-то сказать, как вдруг один из мальчиков перебил ее:
— Знаю я эту мисс Хелстоун, о которой вы столько наболтали; это противная девица — и ничего больше! Я ее терпеть не могу! Я терпеть не могу вообще всех женщин. На что они нужны?
— Мартин! — крикнул отец.
Мальчик обернул к нему полусердитое, полунасмешливое лицо.
— Пока ты еще маленький фанфарон, но я вижу, что из тебя выйдет большой фат! Так вот, запомни свои теперешние слова: давай-ка запишем их. — Он вынул записную книжечку в сафьяновом переплете и что-то написал в ней. — Лет через десять, Мартин, если мы оба будем живы, я напомню тебе наш сегодняшний разговор.
— Я и тогда скажу то же самое, я всегда буду ненавидеть женщин. Это просто куклы, они думают только о нарядах, им только бы повертеться и покрасоваться перед мужчинами; нет, я никогда не женюсь, лучше оставаться холостяком.
— Смотри же не изменяй своим взглядам! Эстер, — обратился мистер Йорк к жене: — И я был в его возрасте точно таким же лютым женоненавистником, но когда мне исполнилось года двадцать три, — я, помнится, тогда путешествовал по Франции и Италии и невесть где еще! — я начал перед сном накручивать волосы на папильотки, продел серьгу в ухо и готов был бы продеть ее в ноздрю, если бы ввели такую моду; и все ради того, чтобы нравиться дамам, пленять их; то же самое будет и с тобой. Мартин.
— Со мной? Вот уж никогда! У меня есть голова на плечах. Ох, и смешон же ты был, отец! А я клянусь всю жизнь одеваться так же просто, как сейчас. Мистер Мур, глядите, я хожу в синем с ног до головы, и в школе надо мной смеются и дразнят меня матросом. Я же смеюсь еще громче и называю их сороками и попугаями, так как у них сюртучки одного цвета, жилеты другого и панталоны третьего; я всегда буду носить только синее и ничего, кроме синего; я считаю, что одеваться пестро — унижать свое достоинство.
— Через десять лет, Мартин, на твой привередливый вкус не угодит ни один портной, какие бы разнообразные ткани любого цвета он тебе ни предлагал; ни в одной парфюмерной лавке ты не найдешь духов, достаточно изысканных для твоего изощренного обоняния.
Мартин презрительно улыбнулся, но ничего не добавил; вместо него заговорил Марк, — он стоял у небольшого столика в углу комнаты, перебирая книги. Мальчик заговорил очень медленно и спокойно, причем на лице у него застыло ироническое выражение.
— Мистер Мур, вы, может быть, полагаете, что мисс Каролина Хелстоун сделала вам комплимент, сказав, что вы не сентиментальны; вы смутились, услыхав об этом, — значит, вы были польщены; вы покраснели, точь-в-точь как у нас в классе один тщеславный мальчишка, который считает необходимым краснеть, когда его хвалят. Я проверил это слово в словаре, мистер Мур, оно означает — окрашенный чувствительностью. Но дальше корень этого слова объясняется так: «Мысль, идея, понятие». Следовательно, сентиментальный человек — это тот, у кого есть мысли, идеи, понятия; не сентиментальный человек лишен мыслей, идей, понятий.
Мальчик не улыбнулся, не посмотрел вокруг, рассчитывал на одобрение; он просто сказал то, что хотел, — и замолчал.
— Ma foi! Mon ami, — сказал Мур, — ce sont vraiment des enfants terribles, que les votres![75]
Роза, внимательно слушавшая Марка, возразила ему:
— Да, но мысли, понятия и идеи бывают разные — и хорошие и дурные; под «сентиментальными», очевидно, подразумеваются дурные или во всяком случае мисс Хелстоун понимала это в таком смысле, она ведь не бранила мистера Мура, а защищала его.
— Ах ты моя милая маленькая заступница, — сказал Мур, ласково взяв Розу за руку.
— Да, она защищала его, — повторила Роза, — как сделала бы и я на ее месте, потому что остальные говорили о нем дурно.
— Дамы всегда дурно говорят о людях, — заметил Мартин, — это у них в крови.
Тут в разговор вмешался Мэттью:
— Ну и балбес наш Мартин! Вечно рассуждает о том, чего не понимает.
— Рассуждать о чем угодно, — это мое право свободного человека, отпарировал Мартин.
— Да, но ты слишком часто пользуешься этим правом, — вернее, даже злоупотребляешь им и тем самым доказываешь, что тебе следовало бы родиться рабом, — продолжал старший.
— Рабом! И это Йорк осмеливается говорить Йорку! Этот субъект, — Мартин привстал и указал пальцем на брата, — как видно, забывает о том, что известно каждому фермеру в Брайерфилде, — что у нас у всех в семье такой крутой изгиб ступни, что под ней может протечь струйка воды, а это доказывает, что в роду Йорков не было рабов на протяжении трех столетий.
— Ах ты фигляр! — бросил Мэттью.
— Мальчики, замолчите! — приказал Йорк. — Мартин, какой ты задира! Вечно затеваешь ссору!
— Неужели? Разве это справедливо? Кто затеял, я или Мэттью? Я с ним даже не разговаривал, а он вдруг объявил, что я болтаю как балбес!
— Да, как самонадеянный балбес! — повторил Мэттью.
При этих словах миссис Йорк начала беспокойно раскачиваться, — грозный признак, часто предвещавший истерический припадок, особенно в тех случаях, когда ей казалось что кто-то обижает Мэттью.
