Айн Рэнд - Мы - живые
— Мне .хочется ответить «нет», но ты ведь знаешь, что это не так.
Его теплые губы слились с ее губами, покрытыми каплями холодного, весеннего дождя.
В 1923 году, как и в любом другом, была весна.
XII
Кире пришлось простоять в очереди три часа, чтобы получить хлеб в институтском кооперативе. Было уже темно, когда она сошла с трамвая, крепко прижимая к груди буханку хлеба. Стоявшие на углах фонари отбрасывали полоски света на темные лужи. Она шла напрямик, шлепая по лужам и расшвыривая ледышки, которые поблескивали, как стекло. Когда она завернула за угол, чья-то вынырнувшая из темноты тень свистнула ей.
— Алло! — позвал голос Ирины. — Ну, на кого я похожа, когда так говорю?
— Ирина! Что ты здесь делаешь, да еще так поздно?!
— Возвращаюсь из твоего дома. Я ждала тебя там целый час, но так и не дождалась.
— Ну, так пойдем к нам.
— Нет — лучше поговорим здесь. Я… ведь за этим и приходила… но Лео может не понравиться… — Ирина заколебалась, что было так не похоже на нее.
— В чем же дело?
— Кира, как… как у вас с деньгами?
— Нормально, а почему ты спрашиваешь?
— Понимаешь… это, наверное, не мое дело… но, пожалуйста, не сердись… Твоя семья… Я никогда о них не говорила…
— Что с ними? — спросила Кира, взглянув в темноте на взволнованное лицо Ирины.
— Они в ужасном состоянии, Кира, в ужасном. Тетя Галина, наверное, убьет меня, если узнает, что я тебе сказала… Видишь ли, того человека, что поставлял им сахарин, арестовали за спекуляцию. Его посадили на шесть лет. А твои… Что им теперь делать? На прошлой неделе отец отнес им фунт проса. Если бы мы могли… Но ты ведь знаешь, в каком мы положении… Мама так больна. И продавать больше нечего, остались одни обои. И у них в доме, по-моему, ничего уже не осталось. Я подумала, тебе лучше знать… об этом.
— Вот, — сказала Кира, — возьми хлеб. Нам он не нужен, купим себе в частной лавке. Отнеси им и скажи, что нашла, одолжила, украла, наконец. В общем, что хочешь. Но только не говори, что это от меня.
* * *На следующий день Галина Петровна сама пришла к ним. Киры не было дома, и дверь открыл Лео. Изящно раскланявшись, он сказал:
— Полагаю, вы — моя теща?
— Хотелось бы, чтобы это было так, — отчеканила она.
Он улыбнулся, улыбкой настолько неотразимой и заразительной, что Галина Петровна не выдержала и тоже улыбнулась. Когда пришла Кира, слезы полились ручьем. Не в силах сдержать рыдания, Галина Петровна обняла ее:
— Кира!.. Девочка моя!.. Господи, прости нам наши грехи!.. Какое сейчас трудное время… Но кто мы такие, чтобы судить?.. Сейчас все рушится… И какая разница? Мы ведь можем забыть старое и… все исправить. Господь нам поможет… Мы утратили…
Выпустив наконец Киру из объятий, она припудрила нос картофельной мукой и пробормотала:
— Этот хлеб, Кира. Мы совсем не ели его. Я его припрятала. Мы не могли — я подумала, а вдруг вы тоже голодаете. Я тебе все принесла назад. Мы отрезали совсем крошечный кусочек — отец был так голоден.
— Ирина слишком много болтает, — сказала Кира. — Нам он не нужен, мама. Не беспокойся ни о чем, съешьте его.
— Вы должны навестить нас, — сказала Галина Петровна, — что было, то прошло. Хотя я не понимаю, почему бы вам… Но да ладно, это ваше дело. Сейчас все не так, как десять лет назад… Вы обязательно должны навестить нас, Лео, — я ведь могу вас так называть, правда? И Лидочка так хочет познакомиться с вами.
* * *Хлеб в Петрограде можно было купить в частных лавках, но цены в них заставили Киру задуматься.
— Поедем на вокзал, — сказала она Лео.
Вокзальные перроны были самыми дешевыми и самыми ужасными рынками города. Против «спекулянтов», привозивших продукты из деревень, действовали суровые законы. Избегая бдительных милиционеров, «спекулянты», одетые в лохмотья, пускались в долгие путешествия на крышах вагонов, проходили пешком многие километры по грязным дорогам, подцепляя в пути вшей и тиф. Они провозили продукты в огромных башмаках, зашитыми в подкладку кишащей вшами одежды, в пропахшем потом белье. Голодающий город с нетерпением ожидал каждый поезд. После прибытия на темных улочках вокруг железнодорожных складов начинался обмен хрустальных фужеров и кружевных манишек на шматки сала и покрытые плесенью мешочки с мукой.
Взявшись за руки, Кира и Лео пошли к Николаевскому вокзалу. По тротуарам барабанила капель, и каждая капелька сверкала, словно маленький кусочек весеннего солнца. Аео купил Кире букетик свежих фиалок и приколол его к ее старому черному пальто. Она счастливо улыбнулась и смеясь швырнула ногой в лужу кусочек льда, обрызгав случайного прохожего.
Поезд уже прибыл. Они с трудом пробирались сквозь толпы жаждущих, которые толкали их из стороны в сторону, пихали локтями и наступали на ноги.
Бдительные солдаты молча и подозрительно осматривали сходивших с поезда пассажиров.
Среди них был человек с довольно примечательным носом — он был таким коротким и так сильно задран вверх, что его широкие, косые ноздри казались почти вертикальными; под ним разверзся массивный тяжелый рот. Когда он шел, живот его подрагивал, как желатин. Пальто его было очень грязным, а ботинки давно не чищенными.
Солдаты схватили его за руки, пытаясь обыскать. Он лишь тихонько хныкал:
— Товарищи, братки! Вы ошиблись, видит Бог. Я всего лишь бедный крестьянин. Слыхом не слыхал ни о какой спекуляции. Но я — сознательный гражданин. И если вы меня отпустите, я могу вам кое-что сообщить.
— Что ж ты, сукин сын, можешь нам сообщить?
— Видите ту женщину? Она спекулянтка. Я видел, как она прятала продукты. Я покажу.
Тут же сильные руки схватили женщину. В огромных солдатских кулачищах ее руки казались тонкими, как кости скелета. Ее волосы выбились из-под старой шляпы с черным пером и закрыли глаза; шаль, приколотая к высохшей груди старинной булавкой, тихонько и мелко дрожала, словно оконное стекло от далекой канонады. Она застонала, и во рту у нее показались три желтых зуба:
— Товарищи… Это для моего внука… Я не собиралась ничего продавать… Только для внука… Пожалуйста, отпустите меня… У моего внука цинга. Ему нужно есть. Цинга. Пожалуйста…
Ее куда-то потащили, сбив с головы шляпу, которая осталась лежать на перроне. Тут же на нее кто-то наступил.
Человек с задранным носом проводил взглядом женщину и солдат с улыбкой на толстых губах.
Обернувшись, он заметил, что Кира пристально смотрит на него. Он таинственно, понимающе подмигнул и кивком головы пригласил их идти за ним к выходу. Кира и Лео пошли вслед за ним, не понимая, что это значит.
На темной улице возле вокзала человек подозрительно осмотрелся по сторонам, снова подмигнул и распахнул пальто. Затертое сверху, внутри оно оказалось подбитым дорогим, тяжелым мехом, от которого невыносимо пахло гвоздичным маслом, используемым пассажирами как средство от вагонных вшей. Он расстегнул несколько потайных крючков в глубине меховой подкладки, погрузил в нее руки и извлек оттуда буханку хлеба и кусок окорока. Он улыбнулся. Вернее, улыбался только рот, а все остальное — короткий нос и блестящие маленькие глазки — оставалось неподвижным, словно парализованным.
— Вот, граждане, — хвастливо сказал он, — хлеб, окорок, нее, что пожелаете. Мы свое дело знаем.
В следующее мгновение Кира повернулась и побежала по улице — не отдавая себе отчета в том, что делает, — прочь от какого-то странного, тяжелого чувства, охватившего ее.
* * *— Всего лишь небольшая вечеринка, — сказал в трубке голос Вавы Мидовской. — В субботу… скажем, часов в десять вечера… и обязательно приходи с Лео! Я просто умираю от желания познакомиться с ним. Будет человек пятнадцать-двадцать. Да, и вот еще… я пригласила Лидию, ты не могла бы подыскать ей какого-нибудь молодого человека. Знаешь, все будут парами… а сейчас так трудно найти молодого человека… может, у тебя есть кто-нибудь на примете?
— Есть. Тебя не пугает, что он коммунист?
— Коммунист? Как забавно! А он симпатичный?.. Конечно же, приводи! Мы будем танцевать, будут закуски… Да, Кира, я прошу каждого захватить по одному поленцу… чтобы протопить гостиную, ты не возражаешь?.. Ну и прекрасно. Жду тебя в субботу вечером.
В 1923 году в Петрограде редко кто устраивал вечеринки. Кира раньше никогда не бывала на них. Она решила пригласить Андрея. Она устала от обмана и была немного напугана тем, что все зашло так далеко. Андрей ничего не знал о Лео. Лео знал об Андрее все, она рассказала ему о их дружбе, и он ничего не имел против. Он снисходительно улыбался, когда она говорила об Андрее, и спрашивал, как поживает ее «друг-коммунист». Андрей же не знал никого из знакомых Киры, и до него не дошли никакие слухи. Он никогда не задавал вопросов. Он держал свое слово — никогда не приходить к ним в дом, и они всегда встречались в институте. Они беседовали о будущем человечества и его вождях, о балете, трамваях и атеизме. По какому-то молчаливому соглашению они никогда не говорили о Советской России… Казалось, между ними лежала пропасть, но сил их духа и рук хватало, чтобы удерживать над ней друг друга.
