Жена - девочка - Майн Рид
Однако в то время слово «мятежник» означало «патриот», это позже революция была опозорена первым в истории жестоким и бесполезным восстанием, первым, которое по праву может называться бесславным. А до этого званием революционера можно было гордиться, сражаться за свободу было священной обязанностью человека; и, вдохновленный этими мыслями, Майнард смотрел вперед без опасений, а назад — без большого сожаления.
Конечно, он не был безразличен к тому, что покидал. Много истинных друзей осталось в покидаемой им стране, множество рук, которые он тепло пожимал, возможно, он не пожмет больше никогда! Кроме того, был еще один разрыв, переживаемый острее остальных. Правда, наибольшую печаль от того расставания он испытывал, покидая Ньюпорт, теперь она несколько стихла.
С тех пор прошла уже неделя — неделя, которую он провел среди единомышленников в помещении, где записывались добровольцы, храбрые, отчаянные люди, неделя в пивных барах вместе с сосланными патриотами-революционерами, неделя в звоне бокалов, наполненных рейнским вином и осушенных под песни Шиллера о дорогой родине.
Такая бурная жизнь, сменившая спокойствие ньюпортской гостиницы, пошла на пользу Майнарду. Это позволило ему меньше думать о Джулии Гирдвуд. И все же воспоминание о ней посетило Майнарда, когда пароход миновал Статен-Айленд и проследовал через пролив Нарроуз. Но прежде чем Санди Хук[37] скрылся из глаз, мысли о гордой девушке окончательно (и внезапно!) его покинули.
Такая решительная перемена нуждается в разъяснении.
Влюбленное сердце успокоило не прощание с землей, где осталась возлюбленная. Не это привело к такой резкой перемене. Не могли оказать такого сильного влияния и слова графа Розенвельда, стоявшего рядом и увлеченно излагавшего ему на ухо революционные идеи.
Перемена имела под собой причину, совершенно отличную от всего этого, возможно, единственную причину, по которой внезапно забывают возлюбленных. «Un clavo saca otro clavo», как говорят испанцы, более всех остальных народов преуспевшие в использовании пословиц. «Клин клином вышибают». Прекрасное лицо может быть забыто, только если вместо него появится другое, еще более прекрасное.
Именно это и произошло с капитаном Майнардом.
Повернувшись, чтобы спуститься по ступенькам лестницы, он увидел лицо настолько прекрасное и настолько необыкновенное, что автоматически изменил свое намерение и задержался на палубе.
Не прошло и десяти минут, как он всей душой полюбил эту девочку!
Найдется тот, кто сочтет такое неправдоподобным; возможно, объявит это неестественным. Однако это было именно так — мы описываем подлинные события.
Майнард повернулся лицом к тем немногим пассажирам, которые оставались на верхней палубе; большинство из них устремили взгляды на землю, которую покидали. Но среди них он заметил пару глаз, которые смотрели на него. Сначала он заметил в них лишь простое любопытство — и в его ответном взгляде мелькнуло это же чувство.
Он взглянул на девочку с великолепными золотыми волосами — и не удержался от того, чтобы взглянуть снова. И тут он понял: она рассматривает его с чувством, далеким от простого любопытства.
Переведя взор с волос на ее глаза, он заметил в них выражение, какое бывает у газели или молодого оленя, гуляющих по зоопарку и с тоской глядящих за ограду.
Если бы это был просто мимолетный взгляд, Майнард мог бы его заметить, но не запомнил бы. Однако это было не так. Девочка продолжала глядеть на него, не обращая внимания больше ни на кого другого. Все это продолжалось до тех пор, пока седовласый, благообразный человек с выражением отеческой заботы не подошел к ней и не увел за нежную ручку с собой вниз.
Подойдя к лестнице, девочка обернулась и бросила на Майнарда все тот же удивительный взгляд; после чего ее прекрасное лицо, обрамленное золотыми волосами, скрылось внизу, под палубой.
— Что с тобой, Майнард? — спросил граф, заметив, что его товарищ неожиданно стал тихим и задумчивым. — Ты так глядел на эту девочку, как будто она твоя!
— Мой дорогой граф! — отозвался Майнард, говоря вполне серьезным тоном. — Я прошу тебя, не шути надо мной, ты сейчас перестанешь смеяться, если я скажу тебе, что ты в точности угадал мое желание.
— Какое желание?
— Чтобы она принадлежала мне.
— То есть как?
— Как моя жена.
— Жена! Ребенок, которому нет еще и четырнадцати лет! Дорогой капитан! Ты становишься озорником! Такие мысли не красят революционного лидера. Кроме того, ты обещал, что у тебя не будет никакой другой возлюбленной, кроме твоей сабли! Ха-ха-ха! Как скоро ты забыл свою наяду из Ньюпорта!
— Я признаю это. Я рад, что сумел забыть ее. Мое теперешнее чувство отличается от прежнего. То не было истинной любовью, оно было не более чем увлечением. Но теперь я чувствую иное — не смейся надо мной, Розенвельд. Я ручаюсь тебе, что это воистину так. Этот ребенок вызвал во мне чувства, которых я не испытывал никогда прежде. Ее необыкновенный взгляд поразил меня. Я не знаю, почему, по какой причине она так на меня смотрела. Я чувствую, что она словно проникла ко мне в душу. Это, может быть, судьба, провидение — называй, как хочешь, — но Розенвельд, у меня есть предчувствие, что она все же будет моей женой!
— Если это так и если она твоя судьба, — отвечал Розенвельд, — не думай, что я буду мешать тебе осуществить эту мечту. Она, кажется, дочь джентльмена, хотя я должен признать, что мне не очень нравится его внешность. Он принадлежит классу, против которого мы собираемся бороться. Но это неважно. Девочка — еще ребенок; и прежде, чем она будет готова выйти за тебя замуж, вся Европа, может быть, станет республикой, а ты — президентом! А теперь, дорогой капитан, давай спустимся, пока стюард не упрятал наши прекрасные гаванские сигары под палубу, иначе на протяжении долгого рейса нам придется курить какую-нибудь дрянь!
Переход от романтических чувств к прозаическим сигарам был довольно резким. Но Майнард был не так уж романтичен и мечтателен. Услышав призыв своего попутчика, он спустился в кают-компанию, чтобы проследить за выполнением распоряжения касательно чемоданов.
Глава XXI
НЕДОЛГИЙ ТРИУМФ
В то время как герой С. двигался навстречу новой славе за пределами Америки, он
