Чарльз Диккенс - Рассказы 60-х годов
Торжественное это было зрелище, наш суд! Меня привели два палача в передниках наизнанку. Под зонтиком стояла моя жена, опираясь на жену пирата-подполковника. Председатель призвал к порядку одну маленькую прапорщицу за то, что она хихикала, когда дело шло о жизни и смерти, а потом велел мне признаться: "Трус я или не трус, виновен или не виновен?" Я заявил твердым голосом: "Не трус и не виновен" (маленькую прапорщицу председатель снова призвал к порядку за нехорошее поведение, а она взбунтовалась, покинула суд и принялась кидаться камнями).
Мой непреклонный враг, адмирал, поддерживал обвинение против меня. Вызвали жену подполковника подтвердить, что во время схватки я стоял за угловым фонарным столбом. До чего тяжело мне было слушать, как моя собственная жена дает свидетельские показания по тому же вопросу. Меня могли бы избавить от этого, но адмирал знал, чем меня уязвить. Молчи, душа! Ничего! Потом вызвали подполковника давать свидетельские показания.
Я с нетерпением ждал этой минуты, потому что это был поворотный пункт моего дела. Оттолкнув своих стражей - им вовсе незачем было держать меня, дуракам этаким, пока меня не признали виновным, - я спросил подполковника, в чем, по его мнению, первый долг солдата. Он еще не успел ответить, как вдруг президент Соединенных Штатов встал и заявил суду, что мой враг адмирал произнес слово "храбрость"; а ведь подсказывать свидетелю нечестно. Председатель суда немедленно приказал набить адмиралу рот листьями и связать его веревкой.
Заседание еще не возобновилось, а я уже с удовлетворением увидел, как приговор привели в исполнение.
Тогда я вынул из кармана штанов бумагу и спросил:
- Как по-вашему, подполковник Редфорт, в чем первый долг солдата? В повиновении?
- Именно, - ответил подполковник.
- А эта бумага, взгляните на нее, пожалуйста, написана вашей рукой?
- Именно, - ответил подполковник.
- Это военный план?
- Именно, - ответил подполковник.
- План сражения?
- Совершенно верно, - ответил подполковник.
- Последнего сражения?
- Последнего сражения.
- Будьте добры описать его, а потом вручить председателю суда.
То была минута моего торжества, и, начиная с нее, мои страдания и грозившие мне опасности кончились. Суд встал и запрыгал, убедившись, что я в точности исполнял приказы. Мой враг - адмирал, хоть он и был в наморднике, оказался настолько злобным, что предложил считать меня обесчещенным за то, что я бежал с поля битвы. Но ведь сам подполковник тоже сбежал, поэтому он поклялся словом и честью пирата, что, когда все потеряно, бежать с поля битвы можно и это вовсе не позор. Меня уже собирались признать "не трусом и невиновным", а мою цветущую жену собирались публично вернуть в мои объятия, как вдруг непредвиденное обстоятельство расстроило общее ликование. Это была не кто иная, как тетка французского императора, - она вцепилась ему в волосы. Заседание прервалось, и суд бросился бежать врассыпную.
На второй день после суда, когда серебряные лучи месяца еще не коснулись земли, а вечерние тени уже начали на нее падать, можно было различить четыре фигуры, которые медленно двигались к плакучей иве на берегу пруда - опустевшей арене позавчерашних мук и побед. Подойдя поближе и присмотревшись опытным глазом, можно было узнать в этих фигурах пирата-подполковника с молодой женой и позавчерашнего доблестного узника с молодой женой.
На прекрасных лицах наших нимф отражалось уныние. Все четверо несколько минут молча сидели на траве, прислонившись к иве, и, наконец, жена подполковника сказала, надув губы:
- Не стоит больше воображать, и лучше нам все это бросить.
- Ха! - воскликнул пират. - Воображать?
- Перестань! Ты меня огорчаешь! - отозвалась его жена.
Очаровательная жена Тинклинга повторила это неслыханное заявление. Оба воина обменялись мрачными взглядами.
- Если взрослые не желают делать того, что следует, - сказала жена пирата-подполковника, - и всегда берут над нами верх, какой толк от того, что мы будем воображать?
- Нам же хуже, - вставила жена Тинклинга.
- Ты отлично знаешь, - продолжала жена подполковника, - что мисс Дроуви ни за что бы не захотела пасть. Ты сам на это жаловался. Ты знаешь, как позорно окончился военный суд. А наш брак - разве мои родные его признают?
- А разве мои родные признают наш брак? - сказала жена Тинкглинга.
Оба воина снова обменялись мрачными взглядами.
- Уж если тебе велели убираться вон, - сказала жена подполковника, так можешь сколько угодно стучать в дверь и требовать меня, все равно тебя выдерут за уши, за волосы или за нос!
- А если ты будешь настойчиво звонить в колокольчик и требовать меня, сказала жена Тинклинга этому джентльмену, - тебя закидают всякой дрянью из того окна, что над дверью, или обольют водой из садовой кишки.
- А у вас дома будет не лучше, - продолжала жена подполковника. - Вас отправят спать или придумают еще что-нибудь столь же унизительное. И потом, как вы добудете деньги, чтобы нас кормить?
- Грабежом! - мужественно ответил пират-подполковник.
Но его жена возразила:
- А если взрослые не захотят, чтобы их грабили?
- Тогда, - сказал подполковник, - они заплатят своей кровью.
- А если они не захотят, - возразила его жена, - и не станут платить ни своей кровью и ни еще чем-нибудь?
Наступило мрачное молчание.
- Так, значит, ты больше не любишь меня, Элис? - спросил подполковник.
- Редфорт! Я навеки твоя, - ответила его жена.
- Так, значит, ты больше не любишь меня, Нетти? - спросил пишущий эти строки.
- Тинклинг! Я навеки твоя, - ответила моя жена.
Мы все четверо расцеловались. Да не поймут меня превратно непостоянные сердца. Подполковник поцеловал свою жену, а я свою. Но ведь дважды два четыре.
- Мы с Нетти обдумали наше положение, - печально промолвила Элис. - Со взрослыми нам не справиться. Они над нами смеются. Кроме того, они теперь все переделали по-своему. Вот, например, вчера крестили маленького братца Уильяма Тинклинга. И что же? Пришел ли на крестины хоть один король? Отвечай, Уильям.
Я сказал "нет"; разве только под видом двоюродною дедушки Чоппера.
- А королева пришла?
Насколько я знал, никакой королевы к нам не приходило. Возможно, королева сидела на кухне, но не думаю: прислуга, наверное, доложила бы про нее.
- А феи были?
- Ни одной феи я не видел.
- Помнится, мы думали, - сказала Элис с грустной улыбкой, - мы все четверо думали, что мисс Триммер окажется злой волшебницей, придет на крестины с костылем и преподнесет ребенку зловещий подарок. - Было что-нибудь в этом роде? Отвечай, Уильям.
Я сказал, что мама потом говорила (и она действительно говорила), что подарок двоюродного дедушки Чоппера жалкая дешевка, но она не назвала этот подарок зловещим. Она сказала, что он жалкий, подержанный, подделка и что дедушка мог бы позволить себе купить что-нибудь подороже.
- Очевидно, эти взрослые все так переделали по-своему, - сказала Элис. - Ведь мы-то не смогли бы, даже если бы хотели, а мы никогда бы не захотели. Или, может, мисс Триммер все-таки злая волшебница, но не хочет вести себя так, как ей полагается, потому что взрослые ее отговорили. Но все равно, они нас поднимут на смех, скажи мы им только, чего мы ожидали.
- Тираны! - пробормотал пират-подполковник.
- Нет, Редфорт, - сказала Элис, - не надо так говорить. Не ругайся, Редфорт, а то они пожалуются папе.
- Пускай! - сказал подполковник. - Наплевать! Кто он такой, подумаешь!
Тут Тинклинг пустился в опасное предприятие - сделал замечание своему противозаконному другу, и тот согласился взять назад вышеупомянутые мрачные выражения.
- Что же нам остается делать? - продолжала Элис, как всегда, кротко и рассудительно. Нам нужно воспитывать, нам нужно воображать по-новому, нам нужно ждать.
Подполковник стиснул зубы. Спереди у него но хватало четырех и еще куска от другого зуба, и его два раза таскали к злодею-дантисту, но подполковник убегал от своих конвоиров.
- Как это воспитывать? Как воображать по-новому? Как ждать?
- Воспитывать взрослых, - ответила Элис. - Мы расстанемся сегодня вечером. Да, Редфорт, - обратилась она к подполковнику, потому что он засучил рукава, - расстанемся сегодня вечером! И давайте во время будущих каникул - ведь они скоро начнутся - подумаем о том, как перевоспитать взрослых и показать им, какою должна быть жизнь. Давайте скроем свои мысли под видом романов. Ты, я и Нетти! Уильям Тинклинг пишет разборчивей и быстрее всех, поэтому он перепишет наши сочинения. Согласны?
Подполковник хмуро ответил:
- Ничего не имею против. - Потом спросил: - А как насчет воображения?
- Мы будем воображать, - сказала Элис, - что мы дети; мы не будем воображать себя взрослыми, - ведь они должны нам помогать, а не хотят и совсем нас не понимают.
