Камиль Лемонье - Конец буржуа
Я помнила только, что она не вернулась, что ее нет! Всю ночь я ее прождала. Я выходила из дому, возвращалась, едва живая от холода и страха, и не чувствовала даже своего тела. Я до такой степени забыла о себе, что бегала в одних туфлях по камням и не заметила, как ноги у меня совершенно оледенели. Бедняга Арнольд собирался пробыть со мной всю ночь, но сон начал одолевать его и он повалился на стол. Меня это так взбесило, что я, должно быть, сказала ему сгоряча что-то обидное.
Всю ночь мы не запирали дверей, прислуга была вся на ногак. И вот уже под утро откуда-то приплелся ее дог. Ты слышишь? Он вернулся один, без нее!.. В глазах у меня потемнело. Леони унесла меня и положила в кровать. Больше я ничего не помню; помню только, что, когда я открыла утром глаза, Леони была у моей постели. Она сказала мне, что Симона только что вернулась и сразу же уснула. И это была правда: когда я вошла, она спала так, как спит сейчас… Уже целых шесть часов она спит мертвым сном.
Ренье покачал головой.
— Бедная моя мамочка. Да, я все понимаю.
А сам думал:
«Значит, во мне еще сохранилось немного любви к ней. Странно это».
Он подошел к Симоне, наклонился, ощутил ее тихое дыхание, посмотрел на покрытые царапинами тонкие руки.
«Какая-то таинственная история, — сказал он про себя. — Тут все может быть».
Одна из горничных подобрала брошенную возле кровати одежду Симоны. Она была мокрая и вся затвердела от мороза. Горничная повесила ее просушить на кресло у камина. Г-жа Рассанфосс жестом указала на нее сыну.
— Да, — сказал тот, — я вижу. Оставь нас одних. Если, проснувшись, она тут же увидит тебя, это может ее испугать. Не надо заставлять ее сразу все вспоминать. Да потом ты и о себе должна подумать… Ляг, отдохни немного. Я побуду с ней, я попытаюсь все разузнать. Ступай и положись на меня.
На Аделаиде лица не было, ее трясло, как в лихорадке. Наконец она все же согласилась уйти, Ренье остался один. Вытянувшись в кресле, он не спускал глаз со спящей Симоны. Она спала невинным сном ребенка; ее совсем еще детская грудь мерно вздымалась под одеялом. И он снова задумался над вопросом матери.
«Что же с нею случилось?»
И вот вся горечь, скопившаяся в его душе от ощущения собственного уродства, вся боль, которую ему, жалкому выродку, пришлось претерпеть от людей и которая сближала его с этой угасающей девочкой, вылились в злую иронию.
«Да! Да! Это начало разрушения, начало великого бедствия. Рассанфоссы гибнут, и к одним эта гибель приходит через голову, а к другим — через брюхо. Семья паша чересчур возгордилась. И наказали нас так именно потому, что больше всего грешили наш мозг и чрево, У этой крошки та же болезнь, что и у всех Рассанфоссов, — у нее кружится голова. Она, бедная, сходит о ума, оттого что не может улететь! Да, но только кому же под силу разобраться в ее сумасшествии? Никому, даже мне! Она носит в себе всю бездну Рассанфоссов, бездну, от которой темнеет в глазах. У нее в голове сейчас так же, как на дне «Горемычной», — темно и пусто… Вот что самое страшное! И все-таки она лучше всех нас — это цветок, выросший среди навозной кучи, в которую превратилась наша семья. Да! Да! Напрасно отец копит свои миллионы. Настанет день, когда уже некому будет их пустить по ветру».
В середине дня Симона слегка зашевелилась под одеялом. Казалось, она еще не очнулась от какого-то глубокого обморока, и все тело ее было сковано сном. Потом, узнав Ренье, она придвинула голову к краю подушки.
— Здравствуй, милый Рен.
— Здравствуй, сестренка. Тебя разве не удивляет, что я сейчас здесь, рядом с тобой?
— Нисколько. А почему бы мне удивляться?
Кончиками пальцев она погладила себе лоб.
— Погоди… Ах, верно, тебя вчера ведь здесь не было… А за это время действительно кое-что случилось, да, кое-что…
Он погладил ее по волосам.
— Да, уж наверное, случилось, раз ты целый день спишь. Но ты зато не спишь по ночам. Я уверен, что ты видела во сне что-нибудь очень хорошее.
Она стала припоминать, делая отчаянное усилие над собою, наморщив лоб и как будто вглядываясь себе в душу, где все было мутной мглой. В конце концов, словно досадуя на этот провал, она прищелкнула языком и с какой-то безнадежностью всплеснула руками.
— Все как в тумане.
Легко и осторожно Ренье закрыл ей веки.
— Ладно, не думай сейчас об этом. Ты мне потом все расскажешь.
Прикосновением пальцев он как бы стремился отогнать ее медленно пробуждавшиеся воспоминания. Она снова забылась. Он услыхал, как в сладкой дремоте она шептала.
— Мне хорошо… Как будто я уже не живу.
Затем, лежа с закрытыми глазами, с легкой доверчивой улыбкой на лице, обласканная его тихими словами и как будто все еще видя перед собой только что пережитую сказку, она заговорила:
— Сады, мрамор, иней… Сказочная страна… Я слышала музыку, хрустальные неуловимые звуки… И я пошла… На мне было атласное платье, а на ногах — белые атласные туфельки. Дорогу засыпали лунным светом… И я уже не слышала своих шагов, а в руках у меня было мое сердце… И сердце было соткано из света, совсем бледного и холодного… И никто не знал, что он меня ждет… А священник тоже ждал нас в капелле… Я ушла и ничего не сказала маме. Я не шла, а скользила. Я была маленькой невестой лунного света. И одета я была вся в лунный свет. Больше я ничего не помню… Ах да: мраморный, весь в инее дворец. Пришел мой принц. Он взял меня за руку; мы поднялись по лестнице… Он был одет в платье из серебряного атласа. Он взял мое сердце в руку, и оно осветило залы, все новые и новые залы. Он украсил мои волосы алмазами и надел мне на палец бриллиантовое кольцо. Он сказал мне: «Уже полночь. Выходи за меня замуж, ты будешь моей маленькой феей…» Потом мы вошли в капеллу, священник благословил нас. А потом, потом… это моя тайна. Никто ее не узнает.
Ренье отвел руку. Она открыла глаза.
— Как здесь все гадко! Как темно в этой комнате! — жалобно простонала она, и, казалось, звук ее голоса доносится откуда-то издалека.
— Да, — сказал он, смеясь, — это тебе в наказание, злая девчонка. Вчера вечером ты ушла из дома. Ты не подумала о том, что будет с мамой! Тебя искали всю ночь.
Маленькое бледное личико высунулось из-под одеяла. Ренье показал ей на сушившуюся у камина одежду. Она молча на все посмотрела, потом брови ее гневно нахмурились и она вдруг разрыдалась.
— Это ложь. Вы все мне хотите только зла. Я тебя ненавижу!
Продолжая смеяться, он стал гладить ее волосы и лоб.
— Ты ведь хорошо знаешь, что мне ты можешь говорить все.
Теперь она, в свою очередь, засмеялась сквозь слезы и притянула его к себе.
— Да, это так. Только смотри молчи. Это ведь тоже тайна. Никто не должен знать, где я была.
— Даже я?
— Ты ничего не узнаешь. Симона тебе ничего не скажет.
Ренье пожал плечами.
— Как хочешь. Только мой горб мне уже все сказал. Ты ходила к своему сказочному принцу.
Видно было, как она вся покраснела: лицо, шея, руки. Сердитая гримаса искривила ее лицо.
— Ты лжешь, злой горбун!
Но через минуту ее настроение еще раз переменилось — ее охватил новый порыв восторга. Лукаво улыбнувшись, она заговорила:
— Если бы ты только знал, как он красив! И сколько в нем настоящего величия. О, рядом с ним я такая ничтожная. Но, право же, я не хочу: я лучше останусь с тобой.
Он стал снова расспрашивать ее, в надежде узнать, где она провела эту холодную зимнюю ночь. Но она сразу же насторожилась, в глазах ее вспыхнуло недоверие, она стиснула зубы.
Г-жа Рассанфосс, уже несколько раз приходившая узнать, что с дочерью, распахнула дверь. Увидав, что Симона проснулась, она кинулась к ней на кровать, крича:
— Бедное дитя мое, бедное дитя!
Симона посмотрела на нее исподлобья и несколько боязливо, с видом маленького лукавого зверька, которого поймали на месте преступления. Аделаида испытующе взглянула на Ренье. Тот отрицательно покачал головой.
Эта тайна тотчас же напомнила ей все ужасы минувшей ночи. Она прильнула к дочери и долго целовала ее в глаза.
— Если бы ты только знала, сколько горя ты мне причинила. Но теперь ты здесь, ты снова со мной, а я ведь уже была уверена, что больше никогда тебя не увижу! Посмотри, у меня даже не хватает сил тебя бранить.
Материнское горе растрогало наконец холодное сердце Симоны. Оно проникло в самую глубь ее существа и какими-то тайными путями сорвало все крюки с ее крепко запертых чувств. Заливаясь слезами, девушка кинулась на шею матери и обвила ее своими гибкими руками. Все тело ее содрогалось от рыданий. Она умоляла простить ее и призывала смерть.
— Я не хочу больше жить… Позовите священника… Ах, мамочка, мама! Лишь бы на этот раз это совершилось… Прости меня за все!
— Да нет же, замолчи! — в отчаянии молила Аделаида, страстно ее целуя. — Молчи! Разве я тебя в чем-нибудь упрекаю? Ведь ты же моя милочка! Умоляю тебя, не гляди на меня так, твой взгляд убивает меня.
