Проспер Мериме - Хроника царствования Карла IX
— Приятель! — обратился Мержи к сержанту — начальнику дозора. — Куда это вы шагаете под ружьем?
— В Лувр, господин, на ночное увеселение.
— Эй, паж! Разве вы не при короле? Куда же идете вы и ваши товарищи и куда вы ведете коней в походной сбруе?
— В Лувр, господин, на ночное увеселение.
«На ночное увеселение! — заговорил сам с собой Мержи. — Все, как видно, посвящены в тайну — все, кроме меня. А впрочем, мое дело сторона. Государь волен развлекаться и без моего участия, меня не очень-то тянет смотреть на его увеселения».
Пройдя немного дальше, он обратил внимание на плохо одетого человека — тот останавливался перед некоторыми домами и мелом чертил на дверях кресты.
— Зачем вы, милый человек, помечаете дома? Вы что, квартирьер, что ли?
Незнакомец как сквозь землю провалился.
На углу той улицы, где жила графиня, Мержи едва не столкнулся нос к носу с шедшим в противоположном направлении человеком, завернувшимся, как и он, в широкий плащ. Хотя было темно и хотя оба явно старались проскочить незамеченными, они сейчас узнали друг друга.
— А, господин де Бевиль, добрый вечер! — сказал Мержи и протянул ему руку.
Бевиль, чтобы подать правую руку, сделал странное движение под плащом: переложил из правой руки в левую какой-то довольно тяжелый предмет. Плащ его слегка распахнулся.
— Привет доблестному бойцу, баловню красавиц! — воскликнул Бевиль. — Бьюсь об заклад, что мой благородный друг идет на свидание.
— А вы?.. Ох, и злы же на вас, как видно, мужья: если не ошибаюсь, вы в кольчуге, а то, что вы держите под плащом, дьявольски похоже на пистолеты.
— Нужно быть осторожным, господин Бернар, очень осторожным! — сказал Бевиль.
С этими словами он запахнул плащ так, чтобы не видно было оружия.
— Я весьма сожалею, что не имею возможности предложить вам сейчас свои услуги и шпагу, чтобы охранять улицу и стоять на часах у дверей дома вашей возлюбленной. Сегодня никак не могу, но в другой раз, пожалуйста, располагайте мною.
— Сегодня я не могу взять вас с собой, господин де Мержи.
Произнеся эту самую обыкновенную фразу, Бевиль, однако, странно усмехнулся.
— Ну, желаю вам удачи. Прощайте!
— Я вам тоже желаю удачи!
Последнее сказанное на прощанье слово Бевиль заметно подчеркнул.
Они расстались, но, сделав несколько шагов, Мержи услыхал, что Бевиль его зовет. Он обернулся и увидел, что тот идет к нему.
— Ваш брат в Париже?
— Нет. Но я жду его со дня на день... Скажите, пожалуйста, вы принимаете участие в ночном увеселении?
— В увеселении?
— Да. Всюду говорят, что ночью во дворце будет увеселение.
Бевиль пробормотал что-то невнятное.
— Ну, еще раз прощайте, — сказал Мержи. — Я спешу... Понимаете?
— Погодите, погодите! Еще одно слово! Как истинный друг, я не могу не дать вам совета.
— Какого совета?
— Сейчас к ней не ходите. Завтра вы будете меня благодарить, поверьте.
— Это и есть ваш совет? Я что-то не возьму в толк. К кому это к ней?
— Ну, ну, не притворяйтесь! Если вы человек благоразумный, сей же час переправьтесь на тот берег Сены.
— Это что, шутка?
— Какая там шутка! Я говорю совершенно серьезно. Повторяю: переправьтесь через Сену. Если вас будет уж очень искушать дьявол, пойдите по направлению к якобинскому монастырю на улице Святого Иакова. Через два дома от святых отцов стоит довольно ветхий домишко, над дверью висит большое деревянное распятие. Вывеска странная, ну да это не важно. Постучите — вам отворит приветливая старушка и из уважения ко мне примет с честью. Перенесите ваш любовный пыл на тот берег. У мамаши Брюлар премилые, услужливые племянницы... Вы меня поняли?
— Вы очень любезны. Душевно вам признателен.
— Нет, право, послушайтесь меня! Честное слово дворянина, там вам будет хорошо!
— Покорно благодарю, в другой раз я воспользуюсь вашим советом. А сегодня меня ждут, — сказал Мержи и сделал шаг вперед.
— Переправьтесь через Сену, милый друг, это мое последнее слово. Если с вами случится несчастье из-за того, что вы меня не послушались, — пеняйте на себя.
Бернара поразил необычайно серьезный тон Бевиля. И на этот раз уже не Бевиль остановил его, а он Бевиля:
— Черт возьми, да что же это такое? Растолкуйте мне, господин де Бевиль, перестаньте говорить загадками.
— Дорогой мой! В сущности, я не имею права выражаться яснее, и все же я вам скажу: переправьтесь за реку до глубокой ночи. А теперь прощайте.
— Но...
Бевиль был уже далеко. Мержи побежал было за ним, но, устыдясь, что попусту теряет драгоценное время, пошел своей дорогой и наконец приблизился к заветной калитке. В ожидании, пока совсем не скроются из виду прохожие, он стал прогуливаться возле ограды. Он боялся привлечь внимание прохожих тем, что кто-то в такое позднее время входит в сад. Ночь выдалась чудная, от дуновения ветерка было не так душно, луна то выплывала, то пряталась за легкие белые облачка. Это была ночь для любви.
И вдруг улица как вымерла. Мержи мигом отворил калитку и бесшумно затворил. Сердце у него стучало, но сейчас он думал только о блаженстве, которое ожидало его у Дианы, — мрачные мысли, возникшие у него под влиянием странных речей Бевиля, мгновенно рассеялись.
Он подошел к дому на цыпочках. Одно окно было полурастворено, сквозь красную занавеску пробивался свет лампы. То был условный знак. В мгновение ока Мержи очутился у своей любовницы в молельне.
Диана полулежала на низком диване, обитом синим шелком. Ее длинные черные волосы рассыпались по подушке. Глаза у нее были закрыты, — казалось, она борется с собой, чтобы не открыть их. Единственная в комнате серебряная лампа, подвешенная к потолку, ярко освещала бледное лицо и алые губы Дианы де Тюржи. Она не спала, но всякий при взгляде на нее невольно подумал бы, что она видит тяжелый сон. Но вот заскрипели сапоги Бернара, ступавшего по ковру, — Диана тотчас оторвала от подушки голову, открыла глаза, губы у нее зашевелились, она вся вздрогнула и с трудом удержала вопль ужаса.
— Я тебя испугал, мой ангел? — спросил Мержи, опустившись перед ней на колени и наклонившись над подушкой, на которую прекрасная графиня вновь откинулась головой.
— Наконец-то! Слава тебе, господи!
— Разве я опоздал? Полночь еще не скоро.
— Ах, да разве я о том?.. Бернар! Никто не видел, как ты вошел?
— Ни одна душа... Но что с тобой, моя радость? Почему ты не даешь мне своих прелестных губок?
— Ах, Бернар, если б ты знал!.. Умоляю: не мучь меня... Я страдаю невыносимо: у меня жестокая мигрень... голова как в огне...
— Бедняжка!
— Сядь поближе, но только, пожалуйста, не проси у меня сегодня ласк... Я совсем больна.
Она уткнулась лицом в подушку, и в тот же миг у нее вырвался жалобный стон. Потом она вдруг приподнялась на локте, откинула густые волосы, падавшие ей на лицо, схватила руку Мержи и приложила к своему виску. Бернар почувствовал, как сильно бьется у нее жилка.
— Приятно, что у тебя холодная рука, — молвила она.
— Милая Диана! Как бы я был рад, если 6 голова болела не у тебя, а у меня! — сказал Мержи и поцеловал ее в пылающий лоб.
— Ну да... А я была бы рада... Прикрой мне пальцами веки, так будет легче... Ах, если бы выплакаться, — может, боль и утихла бы, да вот беда: плакать я не могу.
Графиня умолкла; в тишине долго слышалось лишь ее прерывистое, стесненное дыхание. Мержи, стоя на коленях подле дивана, ласково гладил и время от времени целовал опущенные веки прелестной женщины. Левой рукой он опирался на подушку; пальцы его возлюбленной порою судорожно сжимали его пальцы. Дыхание Дианы, нежное и вместе с тем жаркое, возбуждающе щекотало ему губы.
— Родная моя! — сказал он наконец. — По-моему, ты страдаешь еще от чего-то больше, чем от головной боли. Какая у тебя кручина?.. И почему бы тебе не поведать ее мне? Любить — это значит делить пополам не только радости, но и горести.
Графиня, не открывая глаз, покачала головой. Она разомкнула губы, но членораздельного звука так и не издала; это усилие ее, видимо, утомило, и она снова уронила голову к Бернару на плечо. Вслед за тем часы пробили половину двенадцатого. Диана вздрогнула и, трепеща, приподнялась на постели.
— Нет, право, ты меня пугаешь, моя ненаглядная!
— Ничего... пока еще ничего... — глухим голосом проговорила она. — Как ужасен бой часов! Каждый удар словно раскаленное железо забивает мне в голову.
Диана подставила Бернару лоб, и он не нашел лучшего лекарства и лучшего ответа, как поцеловать его. Неожиданно она вытянула руки, положила их на плечи своему возлюбленному и, по-прежнему полулежа, впилась в него горящими глазами, которые, казалось, готовы были его пронзить.
— Бернар! — молвила она. — Когда же ты перейдешь в нашу веру?
— Ангелочек! Не будем сегодня об этом говорить. У тебя голова сильней разболится.
— У меня болит голова от твоего упрямства... но тебя это не трогает. А между тем время не ждет, и если бы даже я сейчас умирала, все равно до последнего моего вздоха я продолжала бы увещевать тебя...
