Кнут Гамсун - Мистерии (пер. Соколова)
— Если бы вы знали, какъ хорошо говорила о васъ фрейлейнъ Килландъ! Я встрѣтилъ ее вчера и она долго говорила со мною…
— Скажите, пожалуйста, — простите, я васъ перебиваю, — но вамъ, можетъ быть, случалось слышать что-нибудь о тѣхъ свойствахъ, которыя безмолвно трепещутъ подъ тѣмъ, что произноситъ вслухъ фрейлейнъ Килландъ? — Ну теперь вы ужъ, несомнѣнно, должны сами понимать, что я порю страшный вздоръ! Да, не такъ ли? Такъ!… Однако, меня бы очень порадовало, если бы и вы понимали все, что въ людяхъ; я бы пожелалъ вамъ за это всякаго счастья и сказалъ бы: оба мы находимся на высотѣ, разъ мы знатоки даже въ этомъ; давате-ка заключимъ союзъ: никогда не пользоваться своимъ знаніемъ другъ противъ друга, — другъ противъ друга, — понимаете ли; такъ что я, напримѣръ, никогда не обращу своего знанія противъ васъ, даже если бы я васъ видѣлъ насквозь. Вотъ что я хотѣлъ сказать. Ну вотъ, вы опять волнуетесь и имѣете испуганный видъ! Вы только не робѣйте отъ моего хвастовства; вѣдь это сущій вздоръ; когда я пьянъ, у меня ротъ дѣлается такъ великъ… Однако теперь я вспомнилъ таки то, что я хотѣлъ сказать, когда заговорилъ о фрейлейнъ Килландъ, какъ о томъ, что мнѣ не такъ близко къ сердцу. И что меня дернуло соваться къ вамъ съ моимъ мнѣніемъ о ней, когда вы меня вовсе объ этомъ не спрашивали! Я окончательно испортилъ ваше настроеніе; знаете, какимъ довольнымъ вы вошли ко мнѣ всего часъ тому назадъ? Вся эта болтовня происходитъ отъ вина… Однако не давайте мнѣ вторично забыть того, что я хотѣлъ сказать: когда вы говорили о холостой пирушкѣ у бургомистра, мнѣ почему-то пришла въ голову странная мысль, что вѣдь и я могу задать холостую пирушку, да, холостую пирушку на жизнь и на смерть для нѣкоторыхъ званыхъ; я не упущу изъ виду этой мысли и приведу ее въ исполненіе; и вы также должны придти, я непремѣнно разсчитываю на васъ. Да, вы можете быть покойны: васъ не окрестятъ во второй разъ; я позабочусь о томъ, чтобы съ вами обращались съ полнымъ вниманіемъ и деликатностью; сверхъ того, стулья и столы не будутъ переломаны; но я очень бы желалъ какъ-нибудь вечеромъ видѣть у себя двухъ-трехъ друзей и какъ можно скорѣе, скажемъ, въ концѣ недѣли. Что вы на это скажете?
Нагель снова сталъ пить и выпилъ два полныхъ стакана. Минутта и на это ничего не сказалъ. Его первая дѣтская радость совершенно прошла, и, казалось, онъ слушалъ болтовню Нагеля единственно изъ вѣжливости. Онъ продолжалъ отказываться что-нибудь выпить.
— Вы стали сразу замѣчательно молчаливы, — оказалъ Нагель. — Это смѣшно, но у васъ въ данную минуту такой видъ, точно васъ въ чемъ-нибудь уличили, какимъ-нибудь словомъ, намекомъ? Да, можно ли было это подумать! Вы въ чемъ-то уличены! Я замѣтилъ. что вы сейчасъ вздрогнули. Нѣтъ? Ну, такъ я ошибся. Представляли ли вы себѣ когда-нибудь, каково было бы необнаруженному еще преступнику, если бы въ одинъ прекрасный день агентъ тайной полиціи положилъ ему руку на плечо и, не говоря ни слова, поглядѣлъ ему прямо въ глаза?.. Но что мнѣ съ вами-то теперь дѣлать? Вы становитесь все грустнѣе, все замкнутѣй. Я сегодня нервенъ, и мнѣ до боли жаль васъ, но я долженъ говорить; таково мое обыкновеніе, когда я пьянъ. Но и уходить вы тоже не должны, иначе мнѣ придется цѣлый часъ болтать съ Сарой, служанкой, несмотря на то, что это и скучно, да и неприлично.
Пауза. Нагель выпилъ и продолжалъ: — Ахъ, да! Какъ сказано: человѣческая душа! Что вы скажете насчетъ того, что я однажды раннимъ утромъ на этихъ дняхъ поймалъ себя — себя, Іоганна Нильсена Нагеля — на томъ, что я хожу, взадъ и впередъ хожу около дома консула Андресена и размышляю о томъ, насколько высоки или низки могутъ быть его жилыя комнаты? А, какъ вы это находите?! Но это опять-таки, если можно такъ выразиться, человѣческая душа. Нѣтъ мелочей, разъ дѣло касается ея; все имѣетъ для нея свое значеніе. Какое, напримѣръ, произвело бы на васъ впечатлѣніе, если бы какъ-нибудь ночью, вернувшись домой изъ какого-нибудь собранія или послѣ какихъ-нибудь дѣлъ и идя обыкновенной знакомой дорогой, вы натолкнулись бы вдругъ на человѣка, который стоитъ въ углу, глядитъ на васъ, поворачиваетъ за вами голову, когда вы проходите мимо, и, не говоря ни слова, только пожираетъ васъ глазами? Предположимъ еще, что вы ничего не можете разглядѣть въ немъ, кромѣ лица и глазъ; что тогда? Ахъ, многое происходитъ въ человѣческой душѣ!.. Въ одинъ прекрасный вечеръ вы входите въ компанію, скажемъ двѣнадцати человѣкъ, а тринадцатый, — онъ можетъ быть телеграфистомъ, бѣднымъ асессоромъ, конторщикомъ, пароходнымъ капитаномъ, короче сказать, особой безъ всякаго значенія, — а тринадцатый сидитъ въ уголкѣ, не принимаетъ никакого участія въ разговорѣ и не производитъ ни малѣйшаго шума, и однакоже эта тринадцатая особа имѣетъ свое значеніе не для себя и не въ себѣ самой, а въ качествѣ фактора въ обществѣ. Именно потому, что она несетъ эту ношу, что она себя такъ молчаливо держитъ, что глаза ея поэтому глядятъ среди другихъ гостей глупо и незначительно, потому именно, что ея роль — быть ничтожной, — вотъ поэтому она и сообщаетъ всему обществу особый характеръ. Именно потому, что она молчитъ, она вліяетъ отрицательно и вноситъ съ собою въ комнату пониженный тонъ какой-то сумрачности, въ силу которой остальные говорятъ ровно настолько-то громко, а не громче. Вѣрно я говорю? Такой человѣкъ въ силу этого можетъ стать наиболѣе значительнымъ изъ всего общества. Я, какъ уже сказалъ, не разбираюсь въ людяхъ, но меня часто очень забавляетъ наблюдать, какое страшное значеніе могутъ имѣть мелочи; такъ я однажды былъ свидѣтелемъ, какъ одинъ совершенно чужой бѣдный инженеръ, который абсолютно не открывалъ рта… Но это уже другая исторія и не имѣетъ съ этой ничего общаго, кромѣ того, что обѣ онѣ прошли черезъ мой мозгъ и оставили въ немъ свой слѣдъ. Но вернемся къ предмету: кто знаетъ, не придаетъ ли какъ разъ ваше сегодняшнее молчаніе своего особаго тона моимъ словамъ, — тона, яснаго для меня въ моемъ умѣренномъ опьяненіи, — не побуждаетъ ли меня говорить такъ, какъ я это дѣлаю, выраженіе вашего лица, это полуиспуганное, полуневинное выраженіе? Это совершенно естественно и нимало не удивляетъ меня. Вы прислушиваетесь къ тому, что я говорю, — что я, пьяница, говорю, вы почему-то чувствуете себя въ чемъ-то уличеннымъ, — употребляя уже ранѣе сказанное выраженіе, уличеннымъ, — а я чувствую искушеніе итти дальше и швырнуть вамъ прямо въ лицо еще дюжину-двѣ словъ… Я привожу это только, какъ примѣръ оцѣнки мелочей. Не пренебрегайте мелочами, дорогой другъ! Ради самого Бога, мелочи имѣютъ господствующее значеніе… Войдите!
Это была Сара, которая постучала и доложила ему, что ужинъ поданъ. Минутта тотчасъ же всталъ. Нагель былъ теперь уже совсѣмъ пьянъ, и языкъ его сталъ заплетаться; кромѣ того, онъ поминутно противорѣчилъ себѣ и все больше и больше заговаривался. Его задумчивый взглядъ и жилки, вспухшія на вискахъ, говорили о томъ, какъ много мыслей пробѣгало у него въ головѣ.
— Да, — сказалъ онъ, — я не удивляюсь, что вы, при случаѣ, можете заставить человѣка дойти до всѣхъ тѣхъ безсмыслицъ, какія вы принуждены были выслушать за сегодняшній вечеръ. Но я съ удовольствіемъ выслушалъ бы ваше мнѣніе относительно нѣкоторыхъ вещей; напримѣръ, вы такъ-таки и не отвѣтили мнѣ на мой вопросѣ о томъ, что вы въ глубинѣ души думаете о фрейлейнъ Килландъ. Мнѣ она представляется избраннымъ. недосягаемымъ существомъ, исполненнымъ красоты, и чистымъ, и бѣлымъ какъ снѣгъ, — представьте себѣ чистый, глубокій, блестящій снѣгъ. Такою стоитъ она въ моемъ представленіи. Если вы получили другое впечатлѣніе изъ того, что я раньше сказалъ о ней, то это ошибка… Дайте же мнѣ выпить послѣдній стаканъ въ вашемъ присутствіи; ваше здоровье!.. Однако мнѣ сейчасъ пришло въ голову: если бы у васъ хватило терпѣнія заняться мною еще два-три краткихъ мгновенія, я былъ бы вамъ несказанно обязанъ. Дѣло въ томъ, — позвольте мнѣ сказать вамъ откровенно, только подойдите поближе, чтобы я могъ шепнуть вамъ, а то стѣны въ домѣ тонкія и надо бытъ осторожнымъ, — итакъ, дѣло вотъ въ чемъ: я, собственно говоря. безнадежно влюбленъ въ фрейлейнъ Килландъ. Ну, вотъ я и высказался! Это всего лишь два грубыхъ и жалкихъ слова объ этомъ предметѣ, но Господь въ небесахъ знаетъ, какъ я безумно люблю ее, какъ я по ней страдаю. Ну, да, это частный вопросъ: я люблю, я люблю, это сюда не относится. Ну-съ! Но я надѣюсь, что вы отнесетесь къ моей откровенности со всею скромностью, которой она заслуживаетъ. Обѣщаете вы мнѣ? Спасибо, дорогой другъ! Но вы, пожалуй, спросите, какъ могу я быть въ нее влюбленнымъ, когда я только-что назвалъ ее большой кокеткой? Во-первыхъ, отлично можно любитъ и кокетку, это еще не препятствіе; да это и не печалитъ меня, я обхожу это; но тутъ есть и нѣчто другое. Какъ это было: вы утверждали, что вы знаете людей, или вы не утверждали этого? Если бы вы знали людей, вы бы, конечно, поняли, что я теперь говорю: я ни въ коемъ случаѣ не могу думалъ, что фрейлейнъ Килландъ дѣйствительно кокетка; строго говоря, я этого и не думаю. Она, наоборотъ, особа необычайно естественная… Что вы скажете, напримѣръ, о ея непринужденномъ смѣхѣ, не взирая на то, что у нея не совсѣмъ бѣлые зубы? Она смѣется слишкомъ охотно и часто, чтобы быть кокеткой. Но замѣтьте себѣ: несмотря на это, я могу составить себѣ мнѣніе о фрейлейнъ Килландъ, какъ о кокеткѣ, чтобы распространить его; это мнѣ все равно. И дѣлаю я это не для того, чтобы повредить ей или отомстить за себя, а только затѣмъ, чтобы поддержать себя; я дѣлаю это изъ самолюбія, потому что она насмѣхалась надъ всѣми моими усиліями заставить ее меня полюбить, потому что она помолвлена и уже связана; она для меня потеряна, совершенно потеряна. Видите ли, это, съ вашего позволенія, новая и совершенно особая сторона человѣческой души. Я былъ бы способенъ подойти къ ней на улицѣ и совершенно серьезно, въ присутствіи многихъ, сказать ей, — повидимому, только затѣмъ, чтобы смутить ее и причинить ей непріятность, — да, я былъ бы способенъ посмотрѣть на нее и сказать: здравствуйте, фрейлейнъ! Поздравляю васъ съ чистой рубашкой! Слыхали вы что-нибудь подобное? Но я могъ бы это сказать. Что бы я сдѣлалъ послѣ этого, — побѣжалъ ли бы я домой, чтобы рыдать, уткнувшись въ носовой платокъ, или принялъ бы нѣсколько капелекъ изъ скляночки, которую я ношу въ карманѣ, - объ этомъ я молчу.
