Герберт Уэллс - Киппс
— Но они страх какие красивые! Это вы сами рисовали?
Он старательно выгибал и вытягивал шею, откидывал голову назад, склонял набок, потом вдруг подходил чуть не вплотную к картине и усердно таращил глаза.
— Очень красивые картинки. Вот бы мне так!
— Честер тоже всегда об этом жалеет, — сказала она. — А я ему говорю, что у него есть дела поважнее.
Что ж, Киппс как будто не ударил перед ней лицом в грязь.
Потом пришел Филин, и они покинули хозяйку дома, поднялись наверх, потолковали о чтении и о том, как следует жить на свете. Вернее, говорил Филин: о пользе размышлений и чтения он мог говорить не умолкая…
Вообразите кабинет Филина — спаленка, приспособленная для занятий науками; на каминной полке множество предметов, которые, как ему когда-то внушили, должны свидетельствовать о культуре и утонченном вкусе хозяина: автотипии «Благовещения» Россетти и «Минотавра» Уоттса[5], швейцарская резная трубка со сложным составным чубуком и фотография Амьенского собора (и то и другое — трофеи, вывезенные из путешествия), макет человеческой головы — для поучения, и несколько обломков каких-то окаменелостей из Уоррена. На вращающейся этажерке Британская энциклопедия (издание десятое), на верхней полке — большой, казенного вида, пожелтевший от времени пакет с таинственной надписью «Военная канцелярия его Величества», несколько номеров «Книжника» и ящик с сигаретами. На столе у окна — микроскоп, блюдце с пылью, несколько грязных узких и треснувших стеклышек для образцов — сразу видно: Филин интересуется биологией. Одна из длинных стен сплошь уставлена книжными полками, аккуратно накрытыми сверху клеенкой в зубчиках; здесь уживались рядом самые разнообразные книги, прямо как в какой-нибудь городской библиотеке, — отдельные произведения классиков в старых изданиях, в подборе которых не чувствовалось никакой системы; нашумевшие современные книги; Сто Лучших Книг (включая «Десять тысяч в год» Сэмюэля Уоррена), старые школьные учебники, справочники, атлас, выпущенный приложением к «Таймс», множество томов Рескина, полное собрание сочинений Теннисона в одном томе, Лонгфелло, Чарльз Кингсли, Смайлс, два или три путеводителя, несколько брошюрок на медицинские темы, разрозненные номера журналов и еще немало всякого неописуемого хлама — словом, как в мозгу современного англичанина. И на эти богатства в благоговейном испуге взирает Киппс — недоучка, с неразвитым умом, исполненный желания, в эту минуту во всяком случае, учиться и познавать мир, а Филин толкует ему о пользе чтения и о мудрости, заключенной в книгах.
— Ничто так не расширяет кругозор, как путешествия и книги, — вещал Филин. — А в наши дни и то и другое так доступно, так дешево!
— Я сколько раз хотел налечь на книги, — сказал Киппс.
— Вы даже не представляете, как много можно из них извлечь, — сказал Филин. — Разумеется, я имею в виду не какие-нибудь дрянные развлекательные книжонки. Вы должны взять себе за правило, Киппс, прочитывать каждую неделю одну серьезную книгу. Романы, конечно, тоже поучительны, я имею в виду добропорядочные романы, но все-таки это не то, что серьезное чтение. Вот я непременно прочитываю одну серьезную книгу и один роман в неделю — ни больше и ни меньше. Вон там на столе несколько серьезных книг, которые я читал в последнее время: Сартор Резартус, «Жизнь в пруду» миссис Болтотреп, «Шотландские вожди», «Жизнь и письма преподобного Фаррара».
Наконец прозвучал гонг, и Киппс спустился к чаю, мучась тревожной неуверенностью в себе, которую всегда испытывал перед трапезой — видно, ему век не забыть, как доставалось от тетушки, когда он в детстве ел или пил не так, как принято. Через плечо Филина он заметил, что в мавританском уголке кто-то сидит, и, так и не закончив довольно бессвязную фразу (он пытался объяснить мисс Филин, как он уважает книги и как мечтает приобщиться к чтению), он обернулся и увидел, что новый гость не кто иной, как мисс Элен Уолшингем — она была без шляпы и явно чувствовала себя здесь как дома.
Чтобы помочь ему, она поднялась и протянула руку.
— Вы снова в Фолкстоне, мистер Киппс?
— Я по делам, — ответил Киппс. — А я думал, вы в Брюгге.
— Мы уедем позднее, — объяснила мисс Уолшингем. — Ждем брата, у него еще не начались вакации, и потом мы пытаемся сдать наш дом. А где вы остановились?
— У меня теперь свой дом… на набережной.
— Да, мне как раз сегодня рассказали о счастливой перемене в вашей жизни.
— Вот повезло, верно? — сказал Киппс. — Мне до сих пор не верится. Когда этот… как его… мистер Бин сказал мне, я прямо ошалел… Ведь это, как говорится, колоссальная перемена.
Тут он услыхал, что мисс Филин спрашивает, как он будет пить чай — с сахаром, с молоком?
— Все равно, — ответил Киппс. — Как желаете.
Филин деловито передавал гостям чай и хлеб с маслом. Хлеб был совсем свежий, нарезан тонко, и стоило Киппсу взять ломтик, как половинка его шлепнулась на пол. Киппс держал хлеб за самый краешек, он еще не привык к такому бродячему чаепитию — не за столом, да еще без тарелочек. Это маленькое происшествие на время отвлекло его от разговора, а когда он оправился от смущения и прислушался, речь шла о чем-то вовсе не понятном — будто приезжает какой-то артист, что ли, и зовут его как-то вроде Падрусски! Пока суд да дело, Киппс тихонько присел на стул, доел хлеб с маслом, сказал «нет, спасибо», когда ему предложили еще хлеба с маслом, и благодаря столь благоразумной умеренности теперь освободил себе обе руки, чтобы управляться с чашкой.
Он не просто конфузился, как всегда за едой, но трепетал и волновался вдвойне из-за того, что здесь оказалась мисс Уолшингем. Он взглянул на мисс Филин, потом на ее брата и, наконец, на Элен. Он рассматривал ее, глядя поверх чашки с чаем. Вот она перед ним, не во сне, а наяву. Это ли не чудо! Он отметил уже не в первый раз, как легко и свободно ложатся ее темные волосы, отброшенные с красиво очерченного лба назад на уши, как хороши белые руки, схваченные у запястий простыми белыми манжетками.
Немного погодя она вдруг посмотрела на него и улыбнулась легко, спокойно, дружески.
— Вы ведь тоже пойдете, правда? — спросила она и пояснила: — На концерт.
— Если буду в Фолкстоне, пойду, — ответил Киппс, деликатно откашлявшись, — от волнения он даже охрип. — Я не больно разбираюсь в музыке, но что слыхал, то мне нравится.
— Падеревский вам непременно понравится, я уверена, — сказала мисс Уолшингем.
— Ясно понравится, раз вы так говорите, — сказал Киппс.
Тут оказалось, что Филин любезно берет у него из рук чашку.
— Вы собираетесь обосноваться у, нас в Фолкстоне? — стоя у камина, спросила мисс Филин таким тоном, словно она была хозяйкой не только этого дома, но и всего города.
— Нет, — ответил Киппс. — То-то и оно, что… я и сам еще не знаю.
Он прибавил, что хочет сперва осмотреться.
— Тут надо многое принять во внимание, — сказал Филин, поглаживая затылок.
— Я, наверно, ненадолго съезжу в Нью-Ромней, — сказал Киппс, — у меня там дядя с тетей. Право слово, не знаю.
— Непременно навестите нас, пока мы еще не уехали в Брюгге, — сказала Элен, остановив на нем задумчивый взгляд.
— А можно?! — обрадовался Киппс. — Я бы с удовольствием.
— Приходите, — сказала она, и не успел еще Киппс спросить, когда же ему позволят нанести этот визит, как она поднялась.
— Вы в самом деле можете обойтись без этой чертежной доски? — спросила она мисс Филин; и они заговорили о чем-то своем.
Когда мисс Уолшингем распрощалась с Киппсом, повторив свое приглашение навестить их, он снова поднялся с Филином к нему в комнату, чтобы взять для начала несколько книг, о которых они говорили. Потом решительным шагом отправился домой, унося под мышкой, во-первых, «Сезам и лилии», во-вторых, «Сэра Джорджа Триседи» и, в-третьих, книгу неизвестного автора под названием «Жизненная энергия», которую Филин ценил особенно высоко. Дома Киппс уселся в гостиной, раскрыл «Сезам и лилии» и некоторое время с железной решимостью читал.
Вскоре он откинулся в кресле и попытался представить себе, что о нем подумала мисс Уолшингем, увидев его сегодня у Филинов. Достаточно ли хорош был его серый фланелевый костюм? Он повернулся к зеркалу над камином, потом встал на стул, чтобы проверить, как сидят брюки. Вроде все в порядке. Хорошо, что она не видела его панаму. Он наверняка загнул поля не так, как полагается, это ясно. А вот как полагается? Кто их разберет! Ну да ладно, она не видела. Может, спросить в магазине, где он покупал эту самую панаму?
Некоторое время Киппс задумчиво рассматривал в зеркале свое лицо — он сам не знал, нравится он себе или нет, — потом слез со стула и поспешил к буфету, где лежали две книжечки, одна в дешевой, но броской, красной с золотом обложке, другая в зеленом коленкоровом переплете. Первая называлась «Как вести себя в обществе» и была написана настоящим аристократом; в самом низу яркой, легкомысленной, но вполне подходящей к случаю обложки, под выведенным золотом названием большие буквы гласили: «двадцать первое издание». Вторая была знаменитое «Искусство вести беседу», служившее верой и правдой многим поколениям. С обеими этими книжками Киппс снова уселся в кресло, положил их перед собой, со вздохом раскрыл «Искусство вести беседу» и пригладил ладонью страницу.
