Исаак Башевис-Зингер - Суббота в Лиссабоне (рассказы)

Я взглянул на тестя. Он стоял в углу, со склоненной головой. Как правило, гордыня всегда была написана на его лице. Теперь же это был совершенно другой человек. После молитвы все пошли к накрытому столу.

Как я уже говорил, рабби к приходу субботы облачился в белое. На нем был белый шелковый лапсердак с серебряными застежками, расшитый цветами. Как и всегда перед субботней трапезой, рабби удалился к себе в библиотеку и некоторое время пробыл там один, читая нараспев главы из Мишны и Зогара. Почтенные его ученики и последователи сидели на скамьях, а те, кто помоложе, и я в их числе, ждали стоя.

Когда рабби вышел к нам, он напевал: «Мир да будет со всеми нами…» и «О, достойнейшая из женщин, как найти ее…». Затем он благословил вино и произнес молитву над субботней халой. Съел крошечный кусочек, размером всего лишь с оливу. Немедленно после этого начались застольные субботние песнопения. Но можно ли это так назвать? Тело его плавно раскачивалось из стороны в сторону, он ворковал словно голубь. Это звучало как пение ангелов. Его общение с Господом было столь полным, что душа его почти оставила тело. Каждый видел: святой человек уже не с нами. Он там, высоко в небесах.

Кто знает, каких высот он достиг, как описать это? В Талмуде сказано: «Кто не испытал радости, подобной этой, тот не знал радости никогда». В одно и то же время он находился у себя дома в Кузмире и в Чертоге у Господа, у подножия Трона Славы. Такой восторг, такой экстаз невозможно даже вообразить. Я совершенно забыл о тесте да и о самом себе тоже. Я больше не Барух из Рачева — нечто бестелесное, абсолютно легкое и призрачное… Был уже час ночи, когда трапеза окончилась и мы вышли из-за стола. Такой встречи Царицы-Субботы никогда не было прежде, да не будет и снова — разве что когда придет Мессия.

Но я забыл рассказать главное. Рабби толковал Закон. Его толкование было связано с тем, о чем они говорили с моим тестем при личной беседе.

— Что делать еврею, если он неверующий? — спрашивал рабби. — Пусть он притворится верующим. Всемогущему не нужны ваши добрые помыслы. Поступок — вот что принимается в расчет. Только то, что вы сделали, имеет значение. Вы раздражены? Гневаетесь на кого-то? Ну и сердитесь себе. Но при этом говорите вежливые слова, будьте дружелюбны в то же самое время. Боитесь быть притворщиком? Не нравится лицемерить? Боитесь прикинуться другим? Тем, кем вы на самом деле не являетесь? Но ради чего вы лжете? Ради вашего Отца Небесного, да будет благословенно Имя Его. Да знает Он о ваших намерениях. И о тех помыслах, которые руководят вашими намерениями, Всемогущий тоже знает. Вот в чем суть дела.

Как мне передать смысл того, что говорил рабби? Каждое слово сверкало как бриллиант, жгло как огонь и проникало в самое сердце. И все же главное было не слова. Не так уж много сказал рабби. Но сам его тон, жесты… Зло нельзя победить одним лишь желанием, одной волей. Зло бестелесно. Оно проявляет себя через слова. Не предоставляйте силам зла уста ваши — это путь победить его. Вот, к примеру, Валаам, сын Веора. Он хотел проклясть детей Израиля, но вынужден был благословить их. И потому имя его упоминается в Библии. Когда человек не предоставляет злу уста свои, оно остается немым.

Почему я рассказываю так бессвязно, перескакиваю с одной мысли на другую? Тесть присутствовал на всех трех субботних трапезах у рабби. И когда субботним вечером он пришел проститься, то беседовал с ним наедине целый час. По пути домой я спросил: «Ну как, отец?» И он ответил: «Твой рабби — великий человек».

Обратная дорога в Рачев оказалась очень трудной. Хотя была середина зимы, на Висле трещали льдины, громоздились друг на друга, потом плыли вниз по течению. Одним словом, ледоход, как на Пасху. И тут же мороз, гремит гром, сверкает молния. Несомненно, это дело рук Сатаны! А как же иначе? Мы были вынуждены оставаться на постоялом дворе аж до вторника, там же застряли и многие другие миснагиды. Никто не мог продолжать путь. Настоящая буря свирепствовала и не давала даже выйти наружу. Ветер так выл в печной трубе, что дрожь брала.

Миснагиды суть миснагиды. Все одинаковы. Все без исключения. Как обычно, они стали отпускать свои шуточки, насмехаться над хасидами. Тесть мой хранил молчание. Они все хотели вызвать его на разговор, однако он отмалчивался. Они и так и этак: «Ну, что скажешь про того? А про этого?» Тесть не поддавался и лишь добродушно отшучивался. Они знали, что тесть едет от рабби Хаскеле, и просто умирали от любопытства.

Что мне еще сказать вам? Тесть последовал совету рабби Хаскеле. Он перестал огрызаться, перестал бросаться на людей. Глаза сверкали гневом, но разговор — сама изысканность и предупредительность. Бывало, замахнется, трубка в руках, но всегда остановит себя и говорит скромно и вежливо. Довольно быстро в Рачеве поняли, что мой тесть теперь — совершенно другой человек. Остановил на улице какого-то малыша и ущипнул за щечку. А если водонос нечаянно плеснет водой прямо на пол в доме, он никогда и виду не покажет, насколько это его бесит. Скажет только: «Как дела, реб Йонтле?» или «Холодно там, а?» Чувствовалось, что стоит это ему невероятных усилий. Зато благородство, великодушие — налицо.

Со временем раздражительность его пропала совершенно. Теперь он ездил к рабби Хаскеле три раза в год. Стал мягким человеком и таким добродушным, ну просто невероятно. Теперь у него вошло в привычку, стало правилом: хочешь сорваться — делай наоборот. Тогда самый злейший грех оборачивается добрым делом. Главное действовать, а не обдумывать да размышлять. Он даже начал ходить в микву. А когда тесть мой состарился, у него появились и собственные ученики. Можно сказать, свой двор появился… Это было уже после смерти рабби Хаскеле. Тесть не уставал повторять: «Если не можешь быть хорошим евреем, поступай как хороший еврей. Ибо как ты поступаешь — такой ты и есть. А иначе как? Почему человек не хочет поступать так, как считает правильным? Почему даже не пытается? Вот, к примеру, пьяница в шинке. Почему он пьет? Почему не пытается поступить иначе?»

Рабби однажды сказал: «Почему „не пожелай ничего чужого“ — самая последняя из Десяти Заповедей? Потому что прежде надо избегать делать плохое. Тогда потом и не возникнет желания так поступать. А если сидеть да ждать, пока все страсти улягутся, и не пожелаешь никогда достичь святости».

И так во всем. Если вы несчастливы, поступайте как счастливый человек. Счастье придет. Если вы в отчаянии, разуверились во всем, поступайте так, будто нет у вас сомнений. Вера придет. Придет потом.

Из сборника БЕЙС-ДИН У МОЕГО ОТЦА (IN MY FATHER'S COURT)

РАСТОРГНУТАЯ ПОМОЛВКА

Часто бывало, я служил отцу посыльным. Сколько раз меня посылали — то вызвать членов Дин-Тойре, то участников раввинского суда. Одно такое поручение до сих пор сохранилось в моей памяти. Молодой человек, модно одетый, явился к отцу и потребовал, чтобы его невесту вызвали для судебного разбирательства. Невеста жила на Крохмальной в доме № 13. Отец сразу же послал меня за ней — и чтобы с отцом пришла.

В сущности, дойти туда от дома № 10 — пара пустяков. Только пересечь улицу, и все. Но дом этот граничил с печально известной площадью, где шлялись без дела карманные воришки и всякое хулиганье. Там же скупщики краденого обделывали свои делишки. А те дома, что выходили на площадь, — в них были тайные бордели. Далее обычная торговля велась каким-то странным манером: если кто-нибудь хотел купить, к примеру, партию печенья, надо было тащить номер из шапки или же крутить деревянное колесико. Обычные жильцы тут тоже жили — порядочные женщины, чистые, целомудренные девушки, набожные, соблюдающие Закон евреи.

Было лето. На площади толпился народ. Во дворе дома № 13 играли дети. Мальчики — в солдатиков, в «казаки-разбойники», девочки — в «классы», в «дочки-матери». Запускали дрейдл, игра шла на орехи. Столько соблазнов задержаться: можно в одно поиграть, в другое. Но посыльный есть посыльный.

Я подымался по лестнице. Первый этаж еще ничего себе. Выше первого этажа все по-другому: облупленные стены, шатаются перила, грязь на лестнице. Двери раскрыты настежь. На кухнях чадят керосинки, поднимается пар, стучит молоток, жужжит швейная машинка, поют портниха и ее ученицы. Те, к кому меня послали, жили на самом верху. Я открыл дверь — и увидел мужчину с окладистой темной бородой и девушку, очень скромно, но прилично одетую. Мужчина сидел за столом. Он обедал. Девушка наливала бульон, а может борщ. Мужчина сердито глянул на меня:

— Чего тебе?

— Вас просят прийти на Дин-Тойре.

— Кто это меня вызывает?

— Жених дочери.

Мужчина проворчал что-то. Девушка тоже смотрела недовольно.

— И что нам теперь делать? — спросила она отца.

— Раз зовут, надо идти, — отозвался он с мрачным видом.