Симадзаки Тосон - Нарушенный завет
— Я привёз тебе маленький подарок. Это записная книжка. Развернёшь и посмотришь дома. Хорошо? В школе не разворачивай… это тебе.
Усимацу думал, что он увидит на лице мальчика удивление и радость. Но, вопреки его ожиданиям, Сёго смотрел округлившимися глазами то на Усимацу, то на завёрнутый в газету пакет и не брал подарка. На лице его было написано недоумение: почему ему дарят такую вещь? Ужасно странно!
— Нет, спасибо, мне не нужно, — повторил он несколько раз, отказываясь взять подарок.
— Как же так? — не сводя глаз с Сёго, Усимацу сказал: — Раз тебе дарят, надо брать.
— Спасибо! — снова отказался Сёго.
— Слушай, это нехорошо. Ведь я привёз это специально для тебя.
— Мама будет браниться.
— Мама? Ну, как можно! Я тебе делаю подарок, а она будет браниться… Я дружен с твоим отцом, да и сестре твоей обязан, мне давно уже хотелось подарить тебе что-нибудь. Послушай, это хорошая записная книжка, с европейским алфавитом, линованная. Не отказывайся, возьми её… будешь записывать сюда свои сочинения и всё, что тебе только захочется.
С этими словами он сунул пакетик Сёго. Заслышав чьи-то шаги, Усимацу поспешно вышел из класса.
В конце коридора, у лестницы, ведущей на второй этаж, ученики бывали редко. В то время, как Усимацу наблюдал за порядком, в этом тихом уголке коридора уединились директор и Бумпэй; прислонившись к стене, они разговаривали.
— От кого же ты слышал про Сэгаву-куна? — допытывался директор.
— Просто невероятно, от кого, — засмеялся Бумпэй, — поистине удивительно…
— Не могу догадаться…
— Этот человек меня предупредил: поскольку речь идёт о чести, он просит никому не называть его имени. А я думаю, человек, который может стать депутатом, не будет бросать слова на ветер.
— Депутатом?
— Да, да.
— Неужели тот самый кандидат, который на днях прибыл с молодой женой?
— Он самый.
— В таком случае, он, вероятно, слышал всё это где-нибудь во время поездки по своему округу. Да, из дурного никогда ничего хорошего не выйдет, рано или поздно всё откроется. — Директор вздохнул. — Но я поражён! Мне и во сне не могло присниться, что Сэгава-кун — «этa»!
— Я тоже никак не ожидал.
— Посмотри на его наружность. Кожа, сложение — ничто не выдаёт низкого происхождения, не правда ли?
— Этим-то он всех и ввёл в заблуждение.
— И всё же я не понимаю! Глядя на него, никогда не подумаешь.
— Ничто так не обманчиво, как наружность. Ну, а его характер?
— Да и по характеру этого о нём не скажешь.
— А разве вы сами, господин директор, не находили странным его поведение, его разговоры? Присмотритесь внимательней к этому Сэгаве Усимацу и вы заметите, какой у него подозрительный взгляд.
— Подозрительность — ещё не доказательство, что он «этa».
— А вот послушайте. Сэгава-кун раньше жил в пансионе на улице Такадзё. Из этого пансиона выгнали одного богатого «этa»… И вот Сэгава-кун вдруг сразу же переезжает в Рэнгэдзи. Разве это не странно?
— Да, странновато.
— А его отношения с Иноко Рэнтаро? Разве помимо этого болезненного мыслителя мало писателей, которыми можно было бы увлечься? Сколько шума поднимает он вокруг всего, что пишет этот «этa». Он слишком пристрастен к нему, это вовсе не похоже на обычный читательский интерес.
— Это верно.
— Я ещё не говорил господину директору: недалеко от Коморо, в городке Йора, живёт мой дядя. На окраине этого городка есть речка Дзяхори, а за нею посёлок «этa». Так вот, по словам дяди, у всех жителей этого посёлка одинаковая фамилия: Сэгава.
— Неужели?
— Однако до сих пор жителей этого посёлка не зовут по фамилии. Ведь они всего-навсего «этa», так их и кличут просто по имени. Вероятно, до Мэйдзи у них вовсе не было фамилий. А когда они получили гражданские права, они всей деревней стали зваться Сэгава.
— Постой, Сэгава-кун не из Коморо. Он из Нэцу в Тиисагате.
— Это ничего не значит. Как ни верти, фамилия Сэгава и Такахаси очень распространены среди этой братии. Это я узнал от дяди.
— Теперь и я кое-что припоминаю. Однако послушай, если всё действительно так, как ты говоришь, как же могло случиться, что до сих пор это никак не обнаружилось? Наверняка бы уже давным-давно дознались. Ещё в семинарии.
— Возможно, но на то он и есть Сэгава-кун. Так долго морочить людей может только очень ловкий человек.
Директор вздохнул:
— А я-то ничего не знал! Правда, мне его поведение всегда казалось странным. Ведь не будет же человек просто так, без всякого повода, ходить постоянно погруженный в какие-то свои мысли.
Прозвучал звонок. Собеседники направились в другой конец коридора. Закончилась большая перемена, мальчики и девочки, стуча сандалиями, разбегались по своим классам. Усимацу шёл в окружении толпы учеников, то и дело оглядываясь назад.
— Кацуно-кун, — сказал директор, провожая Усимацу взглядом. — Да ты, кажется, прав. Попытаемся ещё что-нибудь разузнать о его тайне.
— Только прошу вас, господин директор, — с особым ударением сказал Бумпэй, — ни в коем случае не говорите никому, что эти сведения исходят от кандидата в парламент. Иначе я окажусь в очень неловком положении.
— Разумеется.
В тот день последним уроком был урок пения. Учитель пения принял от Усимацу его учеников и повёл их шеренгами в свой класс. У Усимацу был час свободного времени. Вспомнив вчерашнее упоминание Гинноскэ о заметке в газете, касающейся Рэнтаро, он поспешил в приёмную, где всегда можно было почитать свежие газеты. Войдя в приёмную, он увидел на столе ещё не подшитые, разрозненные листы позавчерашнего номера «Синано майнити» и без труда отыскал в конце второй страницы заметку о Рэнтаро. Сердце его забилось от волнения.
«Где бы мне прочитать заметку? — подумал он прежде всего. — Здесь, в приёмной? Нельзя, сюда в любую минуту могут войти. В классе? В комнате служителя? Нет, и туда может войти кто-нибудь. — Сунув газетный лист за пазуху, он вышел из приёмной. — Пойду в зал, наверх», — решил он и стал, ступая как можно тише, подниматься по лестнице, ведущей на второй этаж.
Он вошёл в тот самый зал, где проходила праздничная церемония в день рождения императора; обычно сюда никто не заходил, и здесь всегда в строгом порядке стояли длинные скамьи. Усимацу думал, что в этом зале он будет в большей безопасности, чем где бы то ни было в другом месте. Присев на скамейку, он вынул из-за пазухи газету и стал читать, как вдруг ему вспомнились слова, сказанные им Такаянаги: «Я с ним не дружу, я не имею к нему никакого отношения, я ничего о нём не знаю». Он покривил тогда душой и отрёкся от Рэнтаро, которого считал своим учителем и покровителем. «Учитель, простите», — прошептал он и снова углубился в чтение.
Смутные страхи опять завладели душой Усимацу, и, даже читая заметку о Рэнтаро, он думал только о себе, о своей жизни. Перебирая в уме события последних дней, Усимацу понял, что он попал в трудное положение. Если он немедленно не предпримет каких-нибудь шагов… да, нужно что-то придумать.
«Но что же мне делать?» — задавая себе этот вопрос, Усимацу не находил ответа и приходил в ещё большую растерянность.
— Сэгава-кун, что ты читаешь? — внезапно послышался за спиной чей-то голос. Усимацу весь переменился в лице. Оглянувшись, он увидел директора, который незаметно приблизился к нему и теперь смотрел на него испытующим взглядом.
— Газету, — ответил Усимацу, постаравшись принять безразличный вид.
— Газету? — Директор удивлённо посмотрел на Усимацу. — Есть что-нибудь интересное?
— Нет, ничего особенного.
Некоторое время оба молчали. Директор отошёл к окну и стал смотреть на двор.
— Ну и погодка, а, Сэгава-кун?..
— Да…
Обменявшись всего несколькими фразами, они вместе вышли из зала. Пока они спускались по лестнице, Усимацу было не по себе, его охватило неизъяснимое беспокойство. Может быть, это только неосновательное подозрение, но, право, отношение директора к нему явно переменилось. Он стал заметно холоден. Нет, не только это: казалось, будто он своим противным носом вынюхивает тайну Усимацу. Усимацу с присущей ему мнительностью стал строить всякие догадки, и ему было просто невмоготу идти рядом с директором. Переступая со ступеньки на ступеньку, директор иногда невольно касался его плечом, и тогда по всему телу Усимацу пробегала холодная дрожь.
Тем временем по школе разнёсся звонок, возвещавший окончание занятий. Двери классов одна за другой распахнулись, и оттуда, толкая друг друга, выбежали ученики: через мгновение они заполнили весь коридор. Усимацу поспешил смешаться с их толпой. По засыпанной снегом дороге ученики направлялись домой. Их лица выражали детскую гордость: они — школьники. Одни шли, размахивая коробками для завтрака, другие — водрузив узелки с учебными принадлежностями себе на голову. Со счётами под мышкой, с сандалиями в руках, они весело болтали, свистели и пели; их гомон смешивался с лаем собак и разносился далеко вокруг. Некоторые девчушки, сбросив гэта, бежали босиком. Вслед за учениками вышел за ворота школы и Усимацу. Он был полон тревоги и страха. Один только вид беззаботной детворы вызывал у него страдание.
