Дмитрий Григорович - Переселенцы
– Все это прекрасно! – возразил несколько успокоенный помещик. – Но отчего же этот мог дойти до такого разорения?
– Да разные, сударь, причины; частью, разумеется, через себя – сам виноват; и то надо также сказать: человек больной, слабый; даже духом какой-то этакой… совсем даже в нем духа этого нет; а впрочем, в остальном человек смирный, кроткий; нет в нем никакой этакой худобы: пьянства или другого чего… Ну вот также, сударь, семья очень велика… все одно к одному; а главная причина его разоренья, это, разумеется, брат… Уж такой-то плут, разбойник, я такого еще и не видывал…
– Где же он?
– Я вам докладывал о нем. Помните, лет пять или шесть, писал я вам, что случилась у нас покража… купца обокрали?
– Помню что-то такое. Ну?.. – произнес Сергей Васильевич, на которого вообще неприятно действовало всякое известие, не приносившее особенной чести Марьинскому.
– Ну, так вот этот самый и есть его брат, который обокрал купца, – подхватил Герасим Афанасьевич, закидывая руки за спину и склоняясь несколько набок. – Еще до этого случая, сударь, сколько раз отличался! Кроме того, что брата разорил, обокрал совершенно, пойман был неоднократно у соседей; у трех наших мужиков лошадей увел, так что потом даже не нашли никак… Но этого, сударь, мало: посадили его в острог, он оттуда бежал; пришел раз ночью сюда… как уж он это ухитрился – понять нельзя, потому что у нас всю ночь караульные ходят, – подобрался к избе брата, возьми да и уведи своего сына; один только и был у матери… То, сударь, было, что даже рассказать невозможно! Через это даже баба в уме повредилась; так даже теперь безумная и ходит…
– Это ужас что такое! Это просто какой-то разбойник!.. – воскликнул помещик, который представить себе не мог, чтоб посреди мирных полей, окружавших Марьинское, могло происходить что-нибудь подобное. – Но где же теперь эта бедная женщина, жена этого мерзавца?
– Проживает у Тимофея; сжалилась над ней жена его, к себе взяла; так теперь у них и проживает.
– Ну, слава богу! есть один утешительный факт! Из этого все-таки видно, что по крайней мере родственники этого негодяя добрые люди.
– Я вам докладывал, Сергей Васильевич! люди смирные, кроткие: против этого грех сказать; не будь нездоровья да бедности, были бы не хуже других… Вы только извольте сказать им насчет того, что выселить их хотите, они, я думаю, даже этому обрадуются, потому, сударь, сами видят свое положение, особливо жена Тимофея; одно то, что недостатки, разоренье… против людей даже совестно; другое дело, вот также народом обижены.
– Это еще что такое? – перебил Сергей Васильевич.
– Да все, сударь, через этого плута, через брата; одни в злобе за то, что лошадей увел, других запутал во все эти дела свои, когда к допросу водили… Ну, разумеется, на этих все и напали. Я даже сколько раз их усовещивал! Особливо в первое время после того, как брат убежал, проходу даже им не давали; просто даже жалости было подобно…
– Это возмутительно!.. c'est une horreur! – воскликнул Сергей Васильевич в порыве истинного негодования. – Я никак не ожидал этого от моих марьинских крестьян… совсем не ожидал! Это просто какая-то корсиканская vendetta, и я никак не думал… Фу, боже мой, да ведь могут же они понять наконец, что если тот брат наделал им вреда, так этот по крайней мере ничего им не сделал, ни в чем не виноват?
– Простой народ, сударь, везде один: он этого не разбирает…
– Так я же докажу им, что я разбираю! – произнес Сергей Васильевич с таким одушевлением, что даже полные его щеки вспыхнули.
Он торопливо взглянул на часы и снова обратился к управителю:
– Теперь, к сожалению, очень уж поздно, – сказал он более спокойным голосом, – но тотчас же после обеда приведи мне этого Тимофея, приведи также жену его; скажи им, чтоб они взяли с собою всех детей своих, всех непременно: я всех их хочу видеть… Очень тебе благодарен, старик, что ты сообщил мне об этом; спасибо тебе!.. Я лично хочу переговорить с ними и надеюсь, что они поймут, что я желаю им добра, надеюсь они поймут это… Ах, бедные, бедные!.. Меня одно, впрочем, затрудняет, – присовокупил он, вставая со стула и принимаясь расхаживать по кабинету, между тем как управитель отступил несколько шагов, чтобы дать ему больше простора, закинул руки за спину и опять завертел пальцами, – одно меня затрудняет; если, как ты говоришь, этот Тимофей такой больной и слабый, может ли он взять на себя должность, для которой я его предназначаю? Не лучше ли будет придумать для него и его семейства что-нибудь другое, а на его место послать другого кого-нибудь?..
– На этот счет, сударь, не извольте беспокоиться, – возразил Герасим, выставляя вперед правую ногу и с видом уверенности наклоняя голову, – он хотя человек, конечно, болезненный, слабый, но там ведь не потребуется от него никакой тяжкой работы; там, сударь, будет для него гораздо свободнее здешнего: ни пахоты, ничего этого, что здесь требуется, ничего не будет; потребуется только присматривать за порядком и вести расчеты с гуртовщиками – дело небольшой важности; и, наконец, осмелюсь доложить вам, Сергей Васильич, у него жена, можно сказать, женщина настоящая, постоянная; она даже теперь одна, можно сказать, всю семью поддерживает; женщина трудолюбивая, рассудительная; ей только поручить извольте; на нее можно, то есть, совершенно можно положиться: женщина очень хорошая…
– Ну, и прекрасно! очень рад, очень рад! – сказал Белицын, принимаясь снова расхаживать. – Так, стало быть, после обеда ты тотчас приведешь их, Герасим. Не забудь только, пожалуйста, сказать, чтобы они взяли с собою всех детей своих, всех решительно: я всех их хочу видеть.
Камердинер давно уже ждал барина в соседней комнате; он даже три раза переменил воду для бритья, которая успела остыть. Посылая к нечистому старого управителя, так долго державшего барина, камердинер в сотый раз уже прикладывал пышные свои бакенбарды к двери кабинета, когда появился Сергей Васильевич. Но улыбка на губах камердина, как называл его Агап Акишев, была непродолжительна: с той секунды, как Сергей Васильевич опустился в кресло и подставил ему свой подбородок, до той секунды, как, совсем одетый, вышел снова в кабинет, он не переставал торопить камердинера, два раза назвал его неловким и суетил беспощадно. С таким же суетливым видом Сергей Васильевич прошел все нижние комнаты родового дома и везде спрашивал: где барыня? Узнав, что барыня на террасе, он тотчас же направил туда шаги свои. Появление его было так неожиданно и вместе с тем лицо его дышало таким непривычным оживлением, что Александра Константиновна быстро опустила работу и спросила:
– Qu'as tu, mon ami?..
– J'ai tout un roman a vous raconter, – целый роман! – произнес Сергей Васильевич.
Он пожал руку жене, поздоровался с гувернанткой, которая тотчас же запрыгала на своем стуле от нетерпения, опустился на соседнее кресло и повторил:
– Да, целый роман!..
Сергей Васильевич всегда имел в своем кругу репутацию интересного, приятного рассказчика. Можете представить себе после этого, как сильно должна была подействовать на слушательниц история о несчастиях и гонениях бедного крестьянского семейства! Александре Константиновне никогда еще не приводилось слышать что-нибудь в этом роде; ей до сих пор казалось, что в одних только повестях и романах встречается совокупление таких злосчастных обстоятельств. Картина действительности так поражала ее, что она несколько раз складывала руки, как бы умоляя о пощаде, и неоднократно подымала прекрасные глаза свои к небу, как бы умоляя его о защите. У Александры Константиновны также был в запасе маленький роман, который намеревалась она передать мужу; но роман, в котором роль героини разыгрывала Василиса, умолявшая о прибавке муки, показался Белицыной до того ничтожным и бледным сравнительно с горестями крестьянского семейства, о котором говорил муж, что она не решилась даже упоминать о нем. Ее внимание и симпатия принадлежали теперь исключительно Тимофею, – le pauvre Timothee, как восклицала девица Луиза: бордоскую уроженку более всего поразил, по-видимому, эпизод с сумасшедшей Дуней.
– Oh! Cette pauvre Dounia! Cette malheureuse Dounia! – не переставала твердить она, отрываясь затем только, чтобы взглянуть на Мери, которая в десяти шагах занималась изделием пирожков и булок из сырого песку.
Но тягостное впечатление, испытанное слушательницами, мигом, однако ж, рассеялось и превратилось даже в состояние, близкое к восхищению, когда Сергей Васильевич сообщил им свой план касательно Тимофея.
– Я сказал Karassin, чтобы он всех их, всех, не выключая даже и маленьких детей, привел к нам тотчас же после обеда, – заключил Сергей Васильевич.
– Bravo, m-r Belissine! C'est ainsi qu'il faut faire les bonnes actions! – восторженно произнесла гувернантка.
– Я очень рада буду их видеть, очень, очень! – сказала в свою очередь Александра Константиновна с чувством искренней, сердечной радости, – случай этот окончательно примиряет меня с сельской жизнью. Если, с одной стороны, деревня несколько разрушает поэзию, которою привыкли мы окружать ее, зато, может быть, нигде не представляется столько случая делать истинное, положительное добро, сколько в деревне. Если бы вообще все мы жили больше в своих имениях, я уверена, тогда было бы несравненно меньше несчастных… Я очень рада, Serge, очень рада, что мы приехали в Марьинское.
