Франц Кафка - Замок
Но так как и это не подействовало, учитель подошел к кафедре и начал тихо совещаться с учительницей, та что-то сказала насчет полиции, но учитель это отклонил, наконец они пришли к единому мнению, и учитель велел детям перейти в его класс: они будут заниматься там вместе с остальными детьми. Такое развлечение всех обрадовало, под смех и крики комната тут же опустела; учитель и учительница уходили последними. Учительница несла классный журнал и на нем — ко всему безучастную из-за своей толщины кошку. Учитель предпочел бы не брать кошку, но на соответствующее его замечание учительница ответила решительным отказом, сославшись на зверства К., так что вдобавок ко всему К. повесил на шею учителю еще и кошку. Это, вероятно, тоже повлияло на последние слова, с которыми учитель обратился в дверях к К.:
— Фрейлейн вынужденно покинула с детьми эту комнату, поскольку вы наглым образом не подчинились моему распоряжению об увольнении и поскольку никто не может требовать от нее, молодой девушки, чтобы она давала уроки посреди вашего грязного семейного хозяйства. Вы, следовательно, остаетесь одни, отвращение порядочных зрителей вам мешать не будет, и вы можете располагаться тут как вам угодно. Но долго это не продлится, за это я вам ручаюсь.
И с этими словами он захлопнул дверь.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Едва только все они вышли, К. сказал помощникам:
— Убирайтесь вон!
Озадаченные этим неожиданным приказом, они послушались, но, когда К. запер за ними, они тотчас запросились обратно, заскулили и застучали в дверь.
— Вы отстранены! — крикнул К. — К себе на службу я вас никогда больше не возьму.
Этого они, конечно, перенести уже не могли и заколотили в дверь руками и ногами.
— Обратно к тебе, господин, — кричали они так, как будто К. — это твердая земля, а они вот-вот захлебнутся в волнах.
Но К. не знал жалости, он с нетерпением ждал того момента, когда невыносимый шум заставит вмешаться учителя. Это вскоре и произошло.
— Впустите ваших проклятых помощников! — крикнул тот.
— Я их отстранил! — крикнул в ответ К.; в этом был невольный побочный смысл: показать учителю, как это бывает, когда кто-то достаточно силен, чтобы не только объявить об увольнении, но и осуществить его.
Тогда учитель попытался по-хорошему успокоить помощников: им нужно только тихо подождать здесь, и в конце концов К. все равно придется снова их впустить. Затем он ушел. И теперь, возможно, все бы и затихло, если бы К. снова не крикнул им, что они теперь отстранены окончательно и у них нет ни малейшей надежды быть принятыми обратно. После этого они снова принялись шуметь. Снова пришел учитель, но разговаривать с ними уже не стал, а выгнал их — очевидно, той внушавшей ужас палкой — из дома.
Вскоре они появились перед окнами гимнастического зала, стучали в окна и что-то кричали, но слов было не разобрать. Однако и там они оставались недолго: в глубоком снегу они не могли так скакать, как того требовало их беспокойство. Поэтому они отбежали к ограде школьного сада и вскочили на каменное основание, с которого к тому же им было легче — правда, только издали — заглядывать в комнату; они бегали там, держась за решетку, взад и вперед, затем останавливались и умоляюще простирали к К. сцепленные руки. Они долго так упражнялись, не обращая внимания на бесплодность своих усилий; они словно ослепли и не остановились, наверное, и тогда, когда К. задернул занавески на окнах, чтобы избавить себя от этого зрелища.
В наступивших в комнате сумерках К. подошел к брусьям взглянуть, как там Фрида. Под его взглядом она поднялась, поправила волосы, отерла слезинки и молча занялась приготовлением кофе. Хотя она обо всем знала, К. все же формально уведомил ее о том, что он отстранил помощников. Она в ответ только кивнула. К. сидел на школьной скамье и следил за ее усталыми движениями. Красивым ее жалкое тело всегда делали именно свежесть и решительность — и вот эта красота исчезла. Нескольких дней совместной жизни с К. оказалось для этого достаточно. Работа в пивной была нелегкой, но для нее, наверное, все-таки более подходящей. Или действительной причиной того, что она поникла, было отдаление от Кламма? Близость Кламма сделала ее такой несообразно привлекательной, и, привлеченный, К. рванул ее к себе, и вот она увяла в его руках.
— Фрида, — позвал К.
Она тут же оставила кофейную мельницу и пришла к К. на скамью.
— Ты на меня сердишься? — спросила она.
— Нет, — ответил К. — Наверное, ты не могла иначе. Тебе было хорошо в господском трактире. Мне надо было оставить тебя там.
— Да, — сказала Фрида, печально глядя перед со бой, — тебе надо было оставить меня там. Я не стою того, чтобы жить с тобой. Освободившись от меня, ты, может быть, сумел бы достичь всего, чего хочешь. Ради меня ты покорился этому тирану-учителю, принял этот жалкий пост, мучительно добиваешься разговора с Кламмом. Все для меня, но я плохо отплачиваю тебе за это.
— Нет, — возразил К. и, утешая, обнял ее за плечи. — Все это мелочи, которые меня не огорчают, и к Кламму я ведь хочу не только из-за тебя. А сколько ты всего для меня сделала! До того как я тебя узнал, я ведь здесь совсем был как в лесу. Никто меня не принимал, а к кому я навязывался, те быстро со мной расставались. И если я у кого-то и мог передохнуть, то это были люди, от которых я сам бежал, — хотя бы эти, у Барнабаса…
— Ты бежал от них? Правда? Милый! — перебив его, с живостью воскликнула Фрида; затем, после не сразу сказанного К. «да», она снова погрузилась в свою усталую задумчивость.
Но и у К. уже пропало желание объяснять, как все для него изменилось к лучшему благодаря связи с Фридой. Он медленно убрал с ее плеча руку, и некоторое время они сидели молча, пока наконец Фрида не сказала, — так, как будто рука К. давала ей тепло, без которого она теперь уже не могла обойтись:
— Я этой жизни здесь не вынесу. Если ты хочешь сохранить меня, мы должны уехать куда-нибудь в южную Францию, в Испанию.
— Уехать я не могу, — сказал К., — я сюда пришел, чтобы здесь остаться. Я здесь останусь. — И, допуская противоречие, которое он даже не дал себе труда объяснить, прибавил, будто говоря сам с собой: — Что же могло меня привлечь в эту дикую страну, как не желание здесь остаться? — Потом он сказал: — Да и ты ведь тоже хочешь здесь остаться, это же твоя страна. Только Кламма тебе не хватает, и это наводит тебя на отчаянные мысли.
— Это Кламма-то мне не хватает? — отозвалась Фрида. — Вот уж Кламма здесь более чем достаточно, даже слишком много Кламма; чтобы уйти от него, я и хочу уехать отсюда. Не Кламма, а тебя мне не хватает, ради тебя я хочу уехать отсюда, потому что здесь, где все меня рвут на части, я не могу насытиться тобой. Пусть бы лучше с меня сорвали эту маску с нарисованным хорошеньким личиком, пусть бы лучше тело мое страдало, лишь бы я могла спокойно жить рядом с тобой.
К. услышал в этом только одно.
— Кламм все еще в связи с тобой? — тут же спросил он. — Он зовет тебя?
— О Кламме я ничего не знаю, — сказала Фрида, — я говорю сейчас о других, о помощниках например.
— А-а, помощники! — проговорил К., опешив. — Они — что, пристают к тебе?
— А ты этого не заметил? — спросила Фрида.
— Нет, — ответил К., безуспешно пытаясь припомнить что-нибудь. — Да, они настырные и похотливые юнцы, это, скорей всего, так, но, чтобы они посмели лезть к тебе, я не заметил.
— Нет? — сказала Фрида. — Ты не заметил, как их было не выгнать из нашей комнаты в предмостном трактире, как ревниво они следили за нашими отношениями, как один из них недавно лег на мое место на тюфяке, как они сейчас против тебя показывали, чтобы прогнать, погубить тебя и остаться со мной? Всего этого ты не заметил?
К., не отвечая, смотрел на Фриду. Обвинения против помощников были, вероятно, справедливыми, но ведь все это можно было толковать и куда более невинно, исходя в целом из забавной, детской, суетливой, несдержанной натуры обоих. И потом, разве не противоречило обвинению то, что они всегда, куда бы К. ни шел, старались пойти с ним, а не остаться с Фридой? К. высказал нечто в этом роде.
— Притворство, — возразила Фрида, — ты этого не понял? Хорошо, почему же ты их тогда прогнал, если не поэтому?
И она пошла к окну, отодвинула немного занавески и, выглянув, подозвала К. Помощники все еще были там, у ограды; было видно, что они уже очень устали, но, несмотря на это, они все же время от времени, собрав последние силы, простирали с мольбой руки к школе. Один из них, чтобы не надо было все время держаться, наколол сзади куртку на прут решетки.
— Бедные! Бедные! — сказала Фрида.
— Почему я их выгнал? — повторил вопрос К. — Непосредственным поводом для этого была ты.
— Я? — спросила Фрида, не отрывая взгляда от окна.
— Твое слишком уж дружеское обращение с этими помощниками, — пояснил К., — прощение их распущенности, смех над ними, поглаживание их по головке, это постоянное сострадание к ним, только и повторяешь: «бедные, бедные», и, наконец, этот последний случай, когда оказалось, что я для тебя — не слишком высокая цена, если надо спасти от порки помощников.
