Айн Рэнд - Атлант расправил плечи. Книга 1
Она не спросила о его учебе в университете. Много дней спустя поинтересовалась лишь, нравится ли ему там.
— Сейчас там преподают много ненужного, но некоторые предметы мне действительно нравятся, — ответил он.
— Ты нашел друзей?
— Да, двоих. — Больше он ничего ей не сказал.
К этому времени Джим перешел на последний курс колледжа в Нью-Йорке. Годы, проведенные в колледже, придали его манерам странную воинственность, словно он обрел какое-то новое оружие. Однажды он ни с того ни с сего остановил Франциско посреди лужайки и заявил агрессивно-праведным тоном:
— Мне кажется, теперь, когда ты вырос и учишься в университете, тебе пора узнать кое-что об идеалах. Пора забыть эгоистичную алчность и подумать об ответственности перед обществом, потому что те миллионы, которые ты унаследуешь, не предназначены для твоего личного удовольствия, они вверяются тебе во имя блага бедных и терпящих лишения, и я считаю, что тот, кто этого не понимает, самый развращенный и порочный человек.
— Не стоит высказывать свое мнение, Джеймс, когда тебя не просят. Иначе ты рискуешь оказаться в дурацком положении, поняв, какова ценность твоих суждений в глазах собеседника, — вежливо ответил Франциско.
— А в мире много таких людей, как Джим? — спросила его Дэгни, когда они отошли в сторону.
Франциско рассмеялся:
— Да, очень много.
— И тебя это не тревожит?
— Нет. Мне не обязательно иметь с ними дело. А почему ты спросила об этом?
— Потому что я думаю, что они чем-то опасны… Не знаю, чем именно…
— Боже мой, Дэгни! Неужели ты думаешь, что такие субъекты, как Джеймс, могут испугать меня?
Несколько дней спустя, когда они шли вдвоем по лесу вдоль берега реки, она спросила:
— Франциско, а кого ты считаешь самым порочным человеком?
— Человека, у которого нет цели.
Она стояла, глядя на ровные стволы деревьев, над которыми возвышалась сияющая полоса горизонта.
Лес был сумрачен и прохладен, но на ветвях деревьев играли горячие серебристые лучи солнца, отраженные гладью реки. Дэгни спрашивала себя, почему ей вдруг так понравился этот вид, — раньше она никогда не обращала внимания на окружавшую ее природу, — почему она так ясно и отчетливо осознавала радость и наслаждение, чувствовала каждое движение своего тела. Ей не хотелось смотреть на Франциско. Она чувствовала его присутствие более реально, не глядя на него, словно ее острое ощущение себя исходило от него, как отраженный водой солнечный свет.
— Так ты считаешь себя удачным экземпляром?
— Всегда так считала, — не оборачиваясь, с вызовом ответила она.
— Посмотрим, как ты это докажешь. Посмотрим, чего ты достигнешь, руководя компанией. Каких бы успехов ты ни добилась, я хочу, чтобы ты вывернулась наизнанку, пытаясь стать еще лучше. А когда ты, отдав последние силы, достигнешь цели, ты немедленно начнешь двигаться к новой. Вот чего я жду от тебя.
— Почему ты считаешь, что я вообще хочу что-то тебе доказать? — спросила она.
— Хочешь, чтобы я ответил?
— Нет, — прошептала она, пристально глядя на маячивший вдали противоположный берег.
Он засмеялся и спустя некоторое время сказал:
— Дэгни, в жизни имеет значение лишь одно — насколько хорошо ты делаешь свое дело. Больше ничего. Только это. А все остальное приложится. Это единственное мерило ценности человека. Все те моральные кодексы, которые тебе навязывают, подобны бумажным деньгам, которыми расплачиваются мошенники, скупая у людей нравственность. Кодекс компетентности — единственная мораль, отвечающая золотому стандарту. Когда станешь старше, поймешь, что я имею в виду.
— Я и сейчас понимаю. Но, Франциско… почему мне кажется, что об этом знаем только мы с тобой?
— А какое тебе дело до других?
— Я стараюсь понять все, но в людях есть что-то, чего я не могу понять.
— Что?
— Я никогда не пользовалась особой популярностью в школе, и меня это не особо волновало, но теперь я поняла причину. Причина просто невероятна: меня недолюбливают не потому, что я все делаю плохо, а потому, что я все делаю хорошо. Меня не любят потому, что я всегда была лучшей ученицей в классе. Мне даже не нужно учиться. Я всегда получаю отличные оценки. Может быть, для разнообразия начать получать двойки и стать самой популярной девушкой в школе?
Франциско остановился, взглянул на нее и ударил ее по лицу.
Земля закачалась у нее под ногами.
То, что она ощутила, можно было измерить только бурей чувств, вспыхнувших у нее в душе. Она знала, что убила бы любого другого человека, посмевшего поднять на нее руку, чувствовала неистовую ярость, которая придала бы ей силы сделать это, — и такое же неистовое удовольствие от того, что ее ударил Франциско. Она чувствовала удовольствие от тупой, жгучей боли и привкуса крови в уголках губ. Она почувствовала удовольствие от того, что вдруг поняла в нем, в себе и в его побуждениях.
Она напрягла ноги, чтобы остановить головокружение; высоко подняла голову и стояла, глядя на него с сознанием своей силы, с насмешливой торжествующей улыбкой, впервые чувствуя себя равной ему.
— Что, больно я тебе сделала? — спросила она.
Он выглядел удивленным. И вопрос, и улыбка были явно не детскими.
— Да — если тебе приятно это слышать. Мне приятно.
— Никогда больше так не делай и не шути подобным образом.
— А ты не будь ослом. С чего ты взял, что я действительно хочу быть популярной?
— Когда повзрослеешь, ты поймешь, какую низость сказала.
— Я и сейчас понимаю.
Он резко отвернулся, достал свой носовой платок и смочил его в воде.
— Иди сюда, — приказал он.
Она засмеялась, отступив назад:
— Ну уж нет! Я хочу оставить все, как есть. Надеюсь, щека страшно распухнет. Мне это нравится.
Он долго смотрел на нее, потом медленно и очень серьезно сказал:
— Дэгни, ты просто прекрасна!
— Я всегда знала, что ты так думаешь, — ответила она вызывающе безразличным тоном.
Когда они вернулись домой, она сказала матери, что разбила губу, упав на камень. Она солгала первый раз в жизни. Она сделала это не для того, чтобы защитить Франциско, — она сказала так потому, что чувствовала: по какой-то непонятной ей самой причине это происшествие — тайна, слишком драгоценная, чтобы посвящать в нее кого-то.
Следующим летом, когда Франциско снова приехал к ним в поместье, ей было уже шестнадцать. Она бросилась вниз по холму ему навстречу, но вдруг резко остановилась. Он увидел это, тоже остановился, и какое-то время они стояли, глядя друг на друга через разделявшее их зеленое пространство длинного склона. Потом он двинулся к ней, очень медленно, а она стояла и ждала.
Когда он подошел, она невинно улыбнулась, словно между ними и не подразумевалось никакого соперничества.
— Тебе, наверное, будет приятно узнать, что я уже работаю на железной дороге. Ночным диспетчером на станции Рокдэйл.
Он рассмеялся:
— Ну хорошо, «Таггарт трансконтинентал», гонка началась. Посмотрим, кто окажет большую честь великим предкам: ты — Нэту Таггарту или я — Себастьяну Д'Анкония.
Этой зимой она упорядочила течение своей жизни до простоты геометрического чертежа, несколько прямых линий — каждый день в машиностроительный колледж и обратно домой, каждую ночь на работу и с работы — и замкнутый круг ее комнаты, заваленной чертежами двигателей, «синьками» стальных конструкций и железнодорожными расписаниями.
Миссис Таггарт с грустью и замешательством наблюдала за дочерью. Она могла бы простить ей все грехи, кроме одного: Дэгни абсолютно не интересовали мужчины, она была начисто лишена романтических наклонностей. Миссис Таггарт очень неодобрительно относилась к крайностям; если нужно, она готова была смириться с крайностями противоположного характера и думала, что во всяком случае это было бы лучше. Она чувствовала себя очень неловко, когда ей пришлось признать, что в семнадцать лет у ее дочери нет ни одного поклонника.
— Дэгни и Франциско Д'Анкония? — горько улыбалась она в ответ на вопросы любопытных друзей. — О нет, это не роман. Это своего рода международный индустриальный концерн. Все остальное, похоже, не имеет для них значения.
Миссис Таггарт услышала, как однажды вечером в присутствии гостей Джеймс сказал с ноткой странного удовольствия в голосе:
— Дэгни, хоть тебя и назвали в честь красавицы-жены Нэта Таггарта, ты больше похожа на него, чем на нее.
Миссис Таггарт не знала, что расстроило ее больше: слова Джеймса или то, что Дэгни восприняла их как комплимент.
Миссис Таггарт думала, что ей так и не удалось сформировать мнение о дочери и понять ее. Для нее Дэгни была всего-навсего девушкой, торопливо расхаживающей взад и вперед по квартире в кожаной куртке с поднятым воротником и короткой юбке, с длинными, стройными, как у танцовщицы варьете, ногами. Походка у нее была мужская — резкая и стремительная, но движения обладали грацией, были быстры, упруги и как-то странно, вызывающе женственны.
