Трагикомические новеллы - Поль Скаррон
С тех пор Монтуфар зажил наиприятнейшей светской жизнью. Вельможи, кавалеры, сановники и прелаты каждый день наперебой приглашали его отобедать. Если Монтуфара спрашивали, как его зовут, он отвечал, что он тварь, вьючная скотина, скопище всякой мерзости и сосуд скверны, и наделял себя другими подобными атрибутами, которые подсказывало ему притворное благочестие. Он проводил целые дни на помостах[7], в обществе знатных дам города, беспрестанно жаловался им на свою нерадивость, на то, что чувствует себя плохо в своем ничтожестве, что ему не хватает самоуглубленности сердца и сосредоточенности ума, и, словом, всегда разговаривал с ними не иначе, как этим высокопарным ханжеским языком. В Севилье не совершалось больше подаяний, которые не проходили бы через его руки или через руки Елены и Мендес. Обе в свою очередь так же хорошо играли свои роли, и имена их столь же неоспоримо должны были занять место в календаре, как и имя Монтуфара. Некая вдова, дама благородного звания и чистейшей воды ханжа, ежедневно посылала им два блюда на обед и столько же на ужин, и блюда эти были приправлены лучшим поваром в городе. Их дом не вмещал уже множества поступавших в него подношений и посещавших его дам.
Женщина, хотевшая забеременеть, вручала им свое прошение с тем, чтобы они незамедлительно представили его на суд господа бога и в столь же спешном порядке добились ответа. Так же поступала и та женщина, чей сын был в Индии, и та, чей брат был пленником в Алжире; а бедная вдова, которая вела тяжбу перед невежественным судьей против могущественного человека, не сомневалась больше в выигрыше своего дела, вручив им посильное подношение. Одни дарили сласти, другие — картины и церковное облачение для молельни. Порой им давали белье и одежду для застенчивых бедняков, а часто и значительные суммы денег, чтобы распределить их так, как они сочтут уместным. Никто не приходил к ним с пустыми руками, и никто не сомневался больше в их будущей канонизации. Люди дошли до того, что стали спрашивать их мнения насчет сомнительных вещей и будущего. Елена, обладавшая дьявольским умом, занималась тем, что давала ответы, излагая все свои прорицания в немногих словах и в таких выражениях, которые могли быть различно истолкованы. Их кровати, очень простые, днем были устланы только циновками, ночью же всем, что требовалось, дабы роскошно спать, ибо дом был полон волосяных матрацев, мягких перин, превосходных одеял и всевозможных предметов домашнего обихода, создающих удобства жизни и предназначавшихся для того, чтобы наделить вдову, имущество которой было продано за долги, или дать приданое молодой девушке, которая выходила замуж, не имея состояния. Зимой дверь у них запиралась в пять часов, а летом в семь столь же неукоснительно, как в монастыре строгого устава, и тогда вертела начинали вращаться, курильница возжигалась, дичь жарилась, стол живо накрывался, и лицемерный триумвират ел вовсю и исправно пил за свое здоровье и здоровье тех, кого он дурачил. Монтуфар и Елена спали вместе, боясь привидений; их слуга и служанка, обладавшие таким же, как и они, нравом, подражали им в их ночном времяпрепровождении. Что касается почтенной годами Мендес, то она всегда спала в одиночестве и стала гораздо более созерцательной, нежели деятельной с тех пор, как предалась черной магии.
Вот что они творили вместо мысленной молитвы или бичевания своей плоти и, разумеется, потолстели от такой хорошей жизни; все приписывали это милости божьей и не могли надивиться тому, что люди, ведущие столь строгую жизнь, имели более цветущий вид, чем живущие в богатстве и роскоши. За те три года, пока они вводили в заблуждение всех жителей Севильи, получая подарки и присваивая себе большую часть подаяний, проходивших через их руки, они скопили такое великое множество пистолей, что даже трудно поверить. Все удачи приписывались благодатному действию их молитв. Елена и Монтуфар были восприемниками всех детей, посредниками при всех браках, третейскими судьями во всех разногласиях.
Наконец богу неугодно стало долее терпеть их дурную жизнь. Монтуфар, будучи вспыльчивым, часто колотил своего слугу, который его терпеть не мог и давным-давно ушел бы от него, если бы Елена, более осмотрительная, чем ее возлюбленный, не задабривала слугу ласками и подарками. Монтуфар сильно прибил его однажды по пустяковому поводу. Слуга выбежал из дома и, ослепленный злобой, пошел донести городским властям Севильи о лицемерии трех блаженных личностей. Елена догадалась об этом благодаря своему дьявольскому уму. Она посоветовала Монтуфару забрать все золото, которого у них было великое множество, и укрыться где-нибудь от неистового взрыва страстей, чего она весьма опасалась. Сказано — сделано. Они взвалили на себя все, что у них было самого ценного и, шагая с непринужденным видом, вышли в одни городские ворота и вошли в другие, чтобы сбить с толку тех, кто вздумал бы их выследить. Монтуфар снискал в свое время благосклонность одной вдовы, столь же порочной и лицемерной, как и он, и признался в этом Елене, нисколько не ревновавшей его, как не ревновал бы ее Монтуфар к возлюбленному, который приносил бы им обоим пользу. Туда-то они и удалились, а там их тщательно скрывали и потчевали на славу, ибо вдова любила Монтуфара ради него самого, а Елену — ради Монтуфара.
Тем временем королевская полиция, предводительствуемая мстительным слугою Монтуфара, явилась в дом наших лицемеров, поискала там блаженных чад и пречистую их матерь и, не найдя их, не сумев ничего выведать у служанки, не знавшей, куда они ушли, велела опечатать сундуки и составить опись всего, что было с в доме. Стражники нашли в кухне запас всяких яств на много дней и уж, конечно, не дали пропасть тому, что могли присвоить себе без свидетелей. Вслед затем вернулась домой старая Мендес, совершенно не представлявшая себе, что там происходит. Стражники схватили ее и повели в тюрьму при большом стечении народа. Слугу и служанку задержали вместе с нею; и поскольку они, подобно ей, слишком много рассказали,
