Шарлотта Бронте - Джен Эйр

— Нет. По крайней мере я о них ничего не знаю.

— А где ваш дом?

— У меня нет дома.

— Где живут ваши братья и сестры?

— У меня нет братьев и сестер.

— Кто же посоветовал вам приехать сюда?

— Я дала объявление в газетах, и миссис Фэйрфакс написала мне.

— Да, — сказала добрая старушка, для которой последние вопросы были гораздо понятнее, — и я каждый день благодарю провидение за то, что оно помогло мне сделать этот выбор. Общество мисс Эйр для меня неоценимо, а в отношении Адели она оказалась доброй и внимательной воспитательницей.

— Пожалуйста, не трудитесь превозносить ее, — отозвался мистер Рочестер, — похвалы меня не убедят, я буду сам судить о ней. Она начала с того, что заставила упасть мою лошадь.

— Сэр?! — удивилась миссис Фэйрфакс.

— Я ей обязан этим вывихом.

Вдова, видимо, растерялась.

— Мисс Эйр, вы когда-нибудь жили в городе?

— Нет, сэр.

— Вы бывали в обществе?

— Нет, только в обществе учениц и учительниц Ловуда, а теперь — обитателей Торнфильда.

— Вы много читали?

— Только те книги, которые случайно попадали мне в руки, да и тех было не слишком много и не очень-то ученые.

— Вы жили, как монахиня, и, без сомнения, хорошо знаете религиозные обряды. Ведь Брокльхерст, который, насколько мне известно, является директором Ловуда, священник? Не так ли?

— Да, сэр.

— И вы, девочки, наверное, обожали его, как монашки в монастыре обожают своего настоятеля?

— О нет!

— Как равнодушно вы об этом говорите. Подумайте — послушница и не обожает своего настоятеля! Это звучит почти кощунственно!

— Мистер Брокльхерст был мне антипатичен, и не я одна испытывала это чувство. Он грубый человек, напыщенный и в то же время мелочный; он заставлял нас стричь волосы и из экономии покупал плохие нитки и иголки, которыми нельзя было шить.

— Это очень плохая экономия, — заметила миссис Фэйрфакс, снова почувствовавшая себя в своей сфере.

— И это главное, чем он обижал вас? — спросил мистер Рочестер.

— Когда он один ведал провизией, еще до того, как был назначен комитет, он морил нас голодом, а кроме того, изводил своими бесконечными наставлениями и вечерними чтениями книг его собственного сочинения — о грешниках, пораженных внезапной смертью или страшными карами, так что мы боялись ложиться спать.

— Сколько вам было лет, когда вы поступили в Ловуд?

— Около десяти.

— И вы пробыли там восемь лет. Значит, вам теперь восемнадцать.

Я кивнула.

— Как видите, арифметика вещь полезная; без нее я едва ли угадал бы ваш возраст. Это трудное дело, когда детский облик и серьезность не соответствуют одно другому, — как у вас, например. Ну, и чему же вы научились в Ловуде? Вы умеете играть на рояле?

— Немножко.

— Конечно, всегда так отвечают. Пойдите в библиотеку… я хочу сказать: пожалуйста. (Извините мой тон, я привык говорить «сделайте» и привык, что все делается по моему приказанию. Я не могу менять своих привычек ради новой обитательницы моего дома.) Итак, пойдите в библиотеку, захватите с собой свечу, оставьте дверь открытой, сядьте за рояль и сыграйте что-нибудь.

Я встала и пошла исполнять его желание.

— Довольно! — крикнул он спустя несколько минут. — Вы действительно играете «немножко», я вижу. Как любая английская школьница. Может быть, чуть-чуть лучше, но не хорошо.

Я закрыла рояль и вернулась. Мистер Рочестер продолжал:

— Адель показывала мне сегодня утром рисунки и сказала, что это ваши. Я не знаю, принадлежат ли они только вам. Вероятно, к ним приложил руку и ваш учитель?

— О нет! — воскликнула я.

— А, это задевает вашу гордость! Ну, пойдите принесите вашу папку, если вы можете поручиться, что ее содержимое принадлежит только вам; но не давайте слова, если не уверены, я сейчас же отличу подделку.

— Тогда я ничего не скажу, а вы судите сами, сэр.

Я принесла папку из библиотеки.

— Пододвиньте стол, — сказал он, и я подкатила столик к дивану. Адель и миссис Фэйрфакс тоже подошли.

— Не мешайте, — сказал мистер Рочестер, — вы получите от меня рисунки, когда я их посмотрю. О господи! Да не заслоняйте мне…

Он неторопливо принялся рассматривать каждый набросок и каждую акварель. Три из них он отложил, остальные после осмотра отодвинул.

— Возьмите их на тот стол, миссис Фэйрфакс, — сказал он, — и посмотрите вместе с Аделью. А вы, — он взглянул на меня, — садитесь на свое место и отвечайте на мои вопросы. Я вижу, что эти рисунки сделаны одной и той же рукой Это — ваша рука?

— Да.

— А когда вы это успели? Ведь тут понадобилось немало времени и кое-какие мысли.

— Я сделала их во время последних двух каникул в Ловуде. У меня тогда не было других занятий.

— Откуда вы взяли сюжеты?

— Я сама их придумала.

— Вот эта самая голова придумала, которая сидит на ваших плечах?

— Да, сэр.

— И там есть еще такие же мысли?

— Думаю, что есть, вернее — надеюсь.

Он разложил перед собой наброски и снова стал по очереди их рассматривать.

Пока он занят ими, я вам расскажу, читатель, их содержание. Во-первых, должна предупредить, что в них не было ничего примечательного. Эти образы возникли в моем воображении, и когда я видела их умственным взором, еще до того, как перенесла их на бумагу, они поражали меня своей живостью; но моя рука была бессильна, она не поспевала за моей фантазией, и я набросала только слабое подобие представшего мне видения.

Рисунки были сделаны акварелью. На первом — низкие, синевато-багровые тучи клубились над бурным морем. Все морское пространство тонуло в полумраке, сквозь мглу проступал лишь передний план, или вернее ближайшие волны, так как земли не было видно. Луч света падал на полузатопленную мачту, на которой сидел баклан, большой и темный, с обрызганными пеной крыльями; в клюве он держал золотой браслет с драгоценными камнями, которым я придала всю ту яркость, какую могла извлечь из своей палитры, и всю ту выпуклость и четкость, на которую был способен мой карандаш. Под мачтой и сидевшей на ней птицей сквозь зеленую воду просвечивало тело утопленницы. Отчетливо виднелась только прекрасная стройная рука, с которой был сорван или смыт браслет

На переднем плане второй картины выступал высокий горный пик, поросший травой, по которой ветер как будто гнал сухие листья. Над ним и за ним широко раскинулось небо — темно-голубое, каким оно бывает в сумерках. А на фоне этого неба, со всей той мягкостью и воздушностью, какую только я могла ей придать, я набросала фигуру женщины, видную по пояс. Туманное чело венчала звезда; черты лица, казалось, были затянуты дымкой, но глаза светились каким-то темным огнем, а волосы, подобно черной туче, разорванной бурей или молнией, окутывали плечи. На шее лежал бледный отблеск, как бы от лунного света. Тот же легкий отблеск озарял и прозрачные облака, из которых вставало это видение вечерней звезды.

На третьей была изображена вершина айсберга, вздымавшаяся к полярному зимнему небу. Сноп северного сияния разбросал свои туманные копья по горизонту. На переднем плане вырисовывалась гигантская голова, прислонившаяся к айсбергу, две прозрачных руки закрывали лицо черным вуалем. Были видны только бескровный лоб, белый, как кость, и тускло блестевший, лишенный всякого выражения глаз. Над висками, среди складок черного тюрбана, смутное и прозрачное, как облако, светилось кольцо белого пламени, служившее оправой для нескольких более ярких искр. Это кольцо было как бы «подобьем царственной короны», и оно венчало «ту форму, что формы не имеет».

— Вы чувствовали себя счастливой, когда рисовали эти картины? — вдруг спросил меня мистер Рочестер.

— Я была целиком поглощена ими, сэр; да, я была счастлива. Словом, когда я их рисовала, я испытывала самую сильную радость в своей жизни.

— Ну, это еще немного. Как вы рассказывали, ваша жизнь не богата радостями, но мне кажется, что когда вы запечатлевали эти странные образы, вы жили в том фантастическом мире, в котором живет художник. Вы подолгу сидели над ними каждый день?

— Мне нечего было делать во время каникул, и я просиживала над ними с утра до ночи. Этому благоприятствовали и длинные летние дни.

— И вы чувствовали себя удовлетворенной результатом вашей усердной работы?

— О нет. Меня все время мучил контраст между замыслом и выполнением. Каждый раз я представляла себе то, что была бессильна воплотить.

— Не совсем: вам все же удалось закрепить на бумаге хотя бы тень ваших видений; но, вероятно, не больше. Чтобы довести дело до конца, вам не хватало ни мастерства, ни знаний; все же для девушки, только что окончившей школу, это странные рисунки. Что касается замысла, то он принадлежит царству фей. Эти глаза вечерней звезды вам, вероятно, приснились? Как могли вы придать. им эту ясность, и притом без всякого блеска? Ведь звезда над ними затмевает их лучи. И что таится в их суровой глубине? А кто научил вас рисовать ветер? Чувствуешь, что в небе над горой настоящая буря. И где вы видели. Латмос? Ибо это Латмос! Нате, возьмите ваши рисунки..