Уильям Фолкнер - Солдатская награда
– Замолчи ты, Люш, – говорила она, – не дожить мне до такого дня, когда мой крошка не захочет видеть свою старую няню, свою Каролину. Дональд, мист Дональд, дитятко мое, к тебе Калли пришла, золотой мой, няня твоя пришла!
Мелкими шажками она просеменила к самому креслу. Гиллиген встал, перехватил ее:
– Погодите, тетушка. Он спит. Не беспокойте его.
– Нет уж, сэр! Не станет он стать, когда к нему родные люди пришли! – Она подняла голос, и Дональд шевельнулся в кресле. – Ну, что я вам сказала? Гляньте, проснулся! Дональд, дитятко мое!
Гиллиген держал ее за иссохшую руку, а она рвалась, как охотничья собака на привязи.
– Слава Господу: вернул тебя к няньке к твоей старой. Услышал Христос! День и ночь я Бога молила. Услышал мою молитву Господь! – Она взглянула на Гиллигена. – Пустите меня, сэр, прошу вас!
– Пустите ее, Джо! – попросила и миссис Пауэрс, и Гиллиген выпустил старухину руку.
Она встала на колени перед Дональдом, обхватила руками его голову. Люш почтительно стоял в стороне.
– Дональд, крошка моя, погляди на меня. Узнаешь меня? Я же твоя Калли, твоя няня, я же тебя в люльке качала. Посмотри на меня. О Господи, как тебя белые люди покалечили. Ну, ничего, теперь няня не даст тебя в обиду, дитятко мое родное. Ты, Люш! – не вставая с колен, позвала она внука. – Иди сюда, поговори с мист Дональдом. Стань сюда, чтоб он тебя видел. Дональд, золотце мое, смотри, кто пришел, погляди на этого чумазого, посмотри, на нем и форма солдатская, на негоднике!
Люш сделал два шага и, ловко став навытяжку, отдал честь.
– Разрешите обратиться, лейтенант. Капрал Нельсон рад… капрал Нельсон счастлив видеть вас в добром здоровье!
– Да чего ты руками размахался? И перед кем – перед нашим Дональдом, черная ты образина! Подойди, поговори с ним вежливо, как тебя учили.
Люш сразу потерял военную выправку, и стал опять мальчишкой, знавшим Дональда до того, как весь мир сошел с ума. Он робко подошел и взял руку Мэгона в свои добрые и грубые ладони.
– Мист Дональд! – сказал он.
– Так оно лучше! – похвалила его бабка. – Мист Дональд, с тобой Люш разговаривает, мист Дональд!
– Будет, тетушка. На первый раз хватит. Приходите лучше завтра!
– Господи праведный! Что же это за время такое, когда мне белый человек указывает: хочет мой Дональд меня видеть или не хочет.
– Он болен, тетушка, – объяснила миссис Пауэрс. – Конечно, он хочет вас видеть. Когда он поправится, вы с Люшем будете ходить к нему каждый день.
– Да, мэм! Во всех семи морях воды не хватит, чтоб разлучить меня с моим крошкой. Я вернусь, дитятко, я за тобой смотреть буду!
– Да, мэм! Такого больного свет не видал. Коли я вам понадоблюсь, вы у любого цветного спросите – меня мигом найдут, мэм! – Он взял бабушку под руку: – Пойдем, бабуся! Нам пора!
– Я вернусь, Дональд, дитятко мое. Я тебя не брошу!
Ее голос замер вдали. Мэгон позвал:
– Джо!
– Что скажете, лейтенант?
– Когда я выйду?
– Откуда, лейтенант?
Но он промолчал. Гиллиген и миссис Пауэрс напряженно смотрели друг на друга. Потом он снова затоварил:
– Мне надо вернуться домой, Джо. – Он неловко поднял руку, задел очки, и они упали. Гиллиген поднял их, снова надел на него.
– Зачем вам домой, лейтенант?
Но он уже потерял нить. Потом спросил:
– Кто тут разговаривал, Джо?
Гиллиген объяснил ему, и он сидел, медленно перебирая пальцами угол пиджака (костюм ему покупал Гиллиген). Потом сказал:
– Выполняйте, Джо!
Гиллиген поднял книгу, и вскоре его голос приобрел прежнюю усыпительную монотонность. Мэгон затих в кресле. Потом Гиллиген замолчал, но Мэгон не шелохнулся, и он встал, заглянув за синие очки.
– Никак не узнать – спит он или нет, – с досадой сказал он.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Капитан Грин, сколотивший отряд добровольцев, именно за это и получил от губернатора штата звание капитана. Но капитан Грин умер. Может быть, он был хорошим офицером – вообще он мог быть каким угодно, – известно только, что он не забывал своих друзей. Два офицерских назначения были сделаны помимо него, из политических соображений, так что единственное, что он смог, – это назначить своего приятеля Мэддена старшим сержантом. И назначил.
И вот на войне очутился капитан Грин в нашивках и блестящих крагах, и там же оказался Мэдден, который старался привыкнуть называть его «сэр»; всякие Томы, Дики и Гарри, с которыми и Грин и Мэдден дома резались в карты и пили виски, тоже старались запомнить, что сейчас есть разница не только между ними и Грином с Мэдденом, но и между Мэдденом и Грином.
– Ничего, сойдет, – говорили они про Грина в лагере, еще в Америке. – Он здорово старается: пусть попривыкнет. Он только на парадах так собачится. Верно, сержант?
– Ясно, – говорил Мэдден. – Ведь полковник нас честит почем зря за плохую выправку. Неужели нельзя подтянуться?
А потом, в Бресте:
– Что он из себя строит? Генерал он, что ли? – спрашивали ребята у Мэддена.
– Ладно, ладно, хватит. Если я услышу хоть одно слово – тут же отправлю к капитану. – Сержант Мэдден тоже изменился.
На войне живешь сегодняшним днем. Вчерашний день ушел, а завтрашний может и не наступить.
– Ну, погоди, дай только попасть на передовую, – говорили они друг другу. – Мы там этого сукина сына пришьем.
– Кого? Мэддена? – в ужасе спросил кто-то. На него только посмотрели.
– Очумел ты, что ли? – сказал наконец один из них.
Но судьба, использовав в качестве орудия военное ведомство, обставила их всех. Когда сержант Мэдден пришел на доклад к своему теперешнему начальнику и бывшему другу, он застал капитана Грина в одиночестве.
– Садись, какого черта, – сказал ему Грин, – никто сюда не войдет. Знаю, что ты хочешь сказать. А меня все равно отсюда переводят: вечером получу бумаги. Погоди, – сказал он, когда Мэдден хотел его прервать. – Если я хочу остаться офицером, надо работать. Другие офицеры прошли обучение в разных там школах. А меня нигде не учили. Вот я и поступаю в эту чертову школу. Да, так их… В мои-то годы. Лучше бы я не набирал этот подлый отряд, пусть бы кто другой ими командовал. Знаешь, кем бы я сейчас хотел быть? Одним из них, из этих ребят, ругать вместе с ними кого-то сукиным сыном, как они меня ругают. Думаешь, весело?
– Да черт с ними, пусть их ругаются. Чего от них ждать?
– Ничего. Но ведь я обещал матерям этих болванов, что я за ними присмотрю, поберегу их. А теперь каждый из этих ублюдков с удовольствием пустил бы мне пулю в спину, дай ему только волю.
– Но чего же ты ждешь от них? Чего тебе от них нужно? Им тут тоже не танцулька.
Они сели за стол друг против друга и замолчали. Их лица, осунувшиеся, потемневшие, казались мертвенными в незатененном, резком свете ламп, а они сидели и вспоминали про дом, про тихие осененные тополями улицы, по которым пыльным полднем скрипя тащились фургоны, а по вечерам девушки с парнями шли в кино или из кино и забегали в лавочку выпить холодной сладкой влаги, вспоминали мир, и тишину, и домашний уют тех дней, когда не было войны.
Им вспоминалась их молодость, совсем как будто недавняя, легкая неловкость после полного физического удовлетворения, молодость, и страсть, как глазурь на пироге, от нее пирог еще слаще… За окном была Бретань, и грязь, какой-то бессмысленный городишко, и мимолетная, вдвойне чужая, страсть на чужом языке. Завтра все помрем.
Наконец капитан Грин заботливо спросил:
– А как ты себя чувствуешь?
– А какого мне черта? Хотели было и меня смолоть, но теперь ничего.
Грин дважды раскрыл рот, как рыба, и Мэдден быстро сказал:
– Не беспокойся, я за ними присмотрю.
– Да я и не беспокоюсь за них. За этих-то ублюдков?
На пороге стоял рассыльный, отдавая честь. Грин поздоровался с ним, и тот, сухо передав приказ, вышел.
– Ну, вот, – сказал капитан.
– Значит, завтра утром уезжаешь?
– Как видно, так, – сказал он, рассеянно глядя на сержанта.
Мэдден встал.
– Пожалуй, я пойду. Очень устал.
Грин тоже поднялся, и они молча уставились друг на друга, как чужие.
– Утром зайдешь?
– Наверно. Зайду, конечно. Постараюсь. Мэддену хотелось уйти, и Грин хотел, чтоб он ушел поскорее, но они стояли в неловком молчании. Наконец Грин сказал:
– Я тебе очень обязан. – Запавшие от света глаза Мэддена смотрели на него с вопросом. Тени на стене казались чудовищными. – За то, что ты мне помог выскочить из этой каши. Быть бы мне под судом…
– А разве я мог иначе?
– Нет, не мог, – подтвердил Грин, и Мэдден продолжал:
– И чего ты вечно лезешь к этим бабам? Ведь они все прогнили насквозь.
– Тебе легко говорить, – невесело рассмеялся Грин. – Ты – другое дело.
Мэдден поднял руку, тронул нагрудный кармашек. Потом его рука опустилась. Помолчав, он повторил:
– Пожалуй, я пойду.
Капитан обошел стол, протянул ему руку.
