Особые обязанности (сборник) - Грэм Грин
Возможно, они надеялись шокировать меня, но не думаю, что это подходящее объяснение. Я абсолютно уверен, что в то утро они находились в состоянии крайнего сексуального возбуждения; накануне вечером на террасе их поразил coup de foudre[37], и они просто были не в силах скрыть свои чувства. А мое присутствие дало им повод поговорить, поразмышлять о предмете страсти. Матрос — всего лишь мимолетное увлечение, тут все было куда серьезнее. Меня, откровенно говоря, начал разбирать смех. Ну чего эта нелепая парочка могла добиться от молодого человека, ведь он только что женился на девушке, что сейчас терпеливо ждет его, она стыдится своей красоты, словно старого свитера, который просто забыла переодеть? Но сравнение я выбрал неудачное: она постеснялась бы ходить в старом свитере, разве что натянула бы его тайком от всех, оставшись одна в комнате для игр. Пупи понятия не имела, что относится к тем немногим, кто может позволить себе носить что угодно, независимо от моды. Девушка поймала мой взгляд и, поскольку не могло быть ни малейших сомнений в том, что я — англичанин, нерешительно мне улыбнулась. Возможно, меня тоже поразил бы coup de foudre не будь я на тридцать лет старше и дважды женат.
Тони поймал ее улыбку.
— Еще одна сердцеедка, — фыркнул он.
Мой завтрак и молодой человек появились одновременно, прежде чем я успел ответить. Когда он проходил мимо столика, я почувствовал возникшее напряжение.
— «Cuir de Russie»[38]. — Ноздри Стивена дрогнули. — Это от неопытности.
Молодой человек, уже миновавший столик, услышал эти слова и повернулся, чтобы посмотреть, кто их произнес. Они оба нагло улыбнулись ему, словно действительно верили, что в их власти взять над ним верх…
Вот тут я впервые встревожился.
3
Что-то действительно шло не так; отрицать очевидное не имело смысла. Девушка практически всегда спускалась к завтраку раньше своего мужа: я предположил, что он проводил много времени под душем, брился и втирал в лицо «Cuir de Russie». Присоединяясь к ней, он по-братски целовал ее в щечку, словно они не проводили ночь в одной постели. У нее под глазами появились круги, должно быть, от бессонницы, потому что мне не верилось, что по ночам они предавались безумствам. Иногда с балкона я видел, как они возвращались с прогулки: никто не мог бы сравниться с ними красотой, разве что пара благородных коней. Его джентльменское поведение, наверное, порадовало бы ее матушку, но любой мужчина вознегодовал бы, глядя, как он переводит ее через совершенно безопасную дорогу, учтиво открывает и придерживает дверь, пропуская даму вперед, как он идет на шаг сзади, словно муж принцессы. Я мечтал стать свидетелем хотя бы одного приступа раздражительности, вызванного пресыщением, но они почти не разговаривали, возвращаясь с прогулки, а за столом обменивались общими фразами, как люди, обедающие вместе только из вежливости. И однако, я мог поклясться, что она любит его, это было заметно даже по тому, как она старалась на него не смотреть. В ней не чувствовалось ни алчности, ни ненасытности; зная, что внимание Питера сосредоточено на чем-то другом, но не на ней, она украдкой бросала на него нежные, тревожные, но совсем не требовательные взгляды. Если кто-то осведомлялся о причине его отсутствия, она расцветала от удовольствия, произнося имя мужа: «О, Питер сегодня проспал»; «Питер порезался, когда брился, и останавливает кровь»; «Питер не может найти свой галстук. Думает, что его стянул дежурный по этажу». Безусловно, она любила мужа; касательно его чувств к ней такой уверенности у меня не было.
Можете представить себе, что тем временем сладкая парочка подбиралась к молодоженам все ближе и ближе. Происходившее напоминало осаду средневекового города: они устраивали подкопы и взрывали пороховые заряды. Разница заключалась лишь в том, что осаждаемые, во всяком случае, девушка, не замечали, что происходит; насчет Питера точно сказать не могу. Мне хотелось предупредить Пупи, но как я мог это сделать, не напугав ее или не разозлив? Я уверен, что дизайнеры переселились бы на тот этаж, где жили молодожены, если бы полагали, что так они смогут подкрасться поближе к крепости. Скорее всего, они обсуждали этот маневр, но нашли его слишком уж очевидным.
Поскольку они знали, что я не смогу их остановить, мне они отвели роль едва ли не союзника. В конце концов, однажды я мог даже принести им пользу, скажем, отвлечь внимание противника… и полагаю, в этом они были недалеки от истины; от них не укрылся интерес, с каким я посматривал на девушку, и, вероятно, они справедливо рассудили, что в долгосрочной перспективе наши намерения могли совпасть. По разумению этой парочки, если человек действительно чего-то хотел, о таком понятии, как совесть, следовало просто забыть. В антикварном магазине в Сен-Поле они присмотрели зеркало в черепаховой раме и обдумывали, как приобрести его за полцены (я полагаю, подкараулив момент, когда хозяйка отправится немного поразвлечься, а приглядывать за магазином останется ее старуха-мать); поэтому, само собой, когда я смотрел на девушку, а они видели, как часто я это делаю, у них складывалось ощущение, что я готов присоединиться к любому «разумному» плану.
«Когда я смотрел на девушку…» отметьте, пожалуйста, что я даже не попытался подробно описать ее. Работая над биографией, можно разместить на ее страницах портрет, и покончить с этой проблемой: на моем столе, кстати, лежали портреты леди Рочестер и миссис Барри. Но, выступая с позиций профессионального романиста (ибо биография и мемуары для меня — новые формы литературного творчества), я убежден, что женщину положено описать так, чтобы читатель увидел не столько все нюансы внешности и одежды, — сколь часто подробные портреты у Диккенса служили прямыми указаниями для иллюстратора, более того, читатель и без иллюстраций прекрасно представлял себе героиню, — сколько ее чувства. Пусть читатель сам нарисует себе «нежный и светлый» образ жены, любовницы, незнакомки (поэту, например, этого вполне достаточно), если у него будет на то желание. И, если бы мне пришлось рисовать портрет этой девушки (до сих пор не могу заставить себя написать ее имя, ненавистное для меня), я бы не стал сообщать вам, каковы цвет ее волос или форма рта, но постарался бы выразить радость и боль, с которыми я ее вспоминаю, — я, писатель, наблюдатель, второстепенный персонаж, как ни назови. Но если я не удосужился поведать об этих чувствах ей, с чего мне рассказывать о них вам, hypocrite lecteur[39]?
Как же быстро эти двое устроили подкоп. Думаю, не прошло и четырех дней
