Владимир Набоков - Подвиг (перевод С. Ильина)
— Как подумаешь, что все это я проштамповала, - вздохнула миссис Тейер, в шутливом ужасе закатывая глаза.
— Некоторые проштампованы миссис Миллер, - сказал Пнин, приверженец исторической истины.
В спальне посетителей сильнее всего поразили: складная ширма, защищавшая кровать о четырех столбах от пронырливых сквозняков, и вид из выстроившихся рядком окошечек - темная каменная стена, круто вздымающаяся в пятидесяти футах от зрителя, с полоской бледного звездного неба над черной порослью вершины. Через лужайку за домом по отпечатку окна прошел в темноту Лоренс.
— Наконец-то вам по-настоящему удобно, - сказала Джоан.
— И знаете, что я вам скажу, - ответил Пнин доверительно приглушая голос, задрожавший от торжества. - Завтра утром я под занавесом тайны встречусь с джентльменом, который хочет помочь мне купить этот дом!
Они спустились вниз. Рой протянул жене сумку Бетти. Герман нашел свою трость. Стали разыскивать сумочку Маргарет. Вновь появился Лоренс.
— Гуд-бай, гуд-бай, профессор Вин! - пропел Пнин, щеки его румянил и круглил свет фонаря над крыльцом.
(Все еще не покинув прихожей, Бетти и Маргарет Тейер дивились на трость гордого доктора Гагена, недавно присланную ему из Германии, - на суковатую дубинку с ослиной головой вместо ручки. Голова могла шевелить одним ухом. Трость принадлежала баварскому деду доктора Гагена, деревенскому пастору. Согласно записи, оставленной пастором, механизм второго уха испортился в 1914 году. Гаген носил ее, как он сказал, для защиты от одной овчарки с Гринлаун-лэйн. Американские собаки не привычны к пешеходам. А он всегда предпочитает прогулку поездке. Починить ухо невозможно. По крайней мере в Вайнделле.)
— Хотел бы я знать, почему он меня так назвал, - сказал Т.В. Томас, профессор антропологии, Лоренсу и Джоан, когда они подходили сквозь синеватую тьму к четверке автомобилей, стоявших под ильмами на другой стороне дороги.
— У нашего друга, - ответил Клементс, - собственная номенклатура. Его словесные вычуры сообщают жизни волнующую новизну. Огрехи его произношения полны мифотворчества. Обмолвки - пророчеств. Мою жену он называет Джоном.
— Все же меня это как-то смущает, - сказал Том.
— Скорее всего, он принял вас за кого-то другого, - сказал Клементс. - И насколько я в состояньи судить, вы вполне можете оказаться кем-то другим.
Они еще не перешли улицу, как их нагнал доктор Гаген. Профессор Томас, храня озадаченный вид, уехал.
— Ну что же, - сказал Гаген.
Чудесная осенняя ночь - сталь на бархатной подушке.
Джоан спросила:
— Вы правда не хотите, чтобы мы вас подвезли?
— Тут ходьбы десять минут. А в такую прекрасную ночь прогулка - это обязанность.
Они постояли с минуту, глядя на звезды.
— И все это - миры, - произнес Гаген.
— Или же, - зевая, сказал Клементс, - жуткая неразбериха. Я подозреваю, что на самом деле - это флуоресцирующий труп, а мы у него внутри.
С освещенного крыльца донесся сочный смех Пнина, досказавшего Тейерам и Бетти Блисс историю о том, как он однажды тоже нашел чужой ридикюль.
— Ну пошли, мой флуоресцирующий труп, пора двигаться, сказала Джоан. - Приятно было увидеться с вами, Герман. Кланяйтесь от меня Ирмгард. Какая чудесная вечеринка. Я никогда не видела Тимофея таким счастливым.
— Да, спасибо, - рассеянно ответил Гаген.
— Видели бы вы его лицо, - сказала Джоан, - когда он сказал нам, что намерен завтра поговорить с агентом по недвижимости о покупке этого чудного дома.
— Что? Вы уверены, что он это сказал? - резко спросил Гаген.
— Вполне уверена, - сказала Джоан. - И если кто-то нуждается в доме, так это конечно Тимофей.
— Ну, доброй ночи, - сказал Гаген. - Рад был повидаться. Доброй ночи.
Он подождал, пока они заберутся в машину, поколебался и зашагал обратно к освещенному крыльцу, где Пнин, стоя как на сцене, во второй или в третий раз обменивался рукопожатиями с Тейерами и с Бетти.
("Я никогда, - сказала Джоан, сдавая машину назад и выкручивая руль, - то-есть никогда не позволила бы моей дочери отправиться за границу с этой старой лесбиянкой." - "Осторожней, - сказал Лоренс, - он, быть может, и пьян, но не так далеко от нас, чтобы тебя не услышать.")
— Ни за что вам не прощу, - говорила Бетти веселому хозяину, - что вы не позволили мне вымыть посуду.
— Я ему помогу, - сказал Гаген, поднимаясь по ступеням и стуча о них тростью. - А вам, детки, пора разбегаться.
И после финального круга рукопожатий Тейеры с Бетти удалились.
12
-Прежде всего, - сказал Гаген, входя с Пниным в гостиную, - я, пожалуй, выпью с вами последний бокал вина.
— Отменно! Отменно! - вскричал Пнин. - Давайте прикончим мой cruchon[67].
Они расположились поудобнее, и д-р Гаген заговорил:
— Вы - замечательный хозяин, Тимофей. А эта минута - одна из приятнейших. Мой дедушка говорил, что стакан доброго вина надо смаковать так, словно он - последний перед казнью. Интересно, что вы кладете в этот пунш. Интересно также, действительно ли вы намереваетесь, как утверждает наша очаровательная Джоан, купить этот дом?
— Не то, чтобы намереваюсь, - так, потихоньку присматриваюсь к этой возможности, - с булькающим смешком ответил Пнин.
— Я сомневаюсь в разумности этого шага, - продолжал Гаген, нянча в ладонях стакан.
— Естественно, я надеюсь в конце концов получить постоянный контракт, - с некоторым лукавством сказал Пнин. - Я уже девять лет, как внештатный профессор, или как это здесь называют "помощник профессора". Годы бегут. Скоро я буду заслуженный помощник в отставке. Гаген, почему вы молчите?
— Вы ставите меня в очень неловкое положение, Тимофей. Я надеялся, что вы не поднимете этого вопроса.
— Я не поднимаю вопроса, я лишь говорю, что надеюсь, ну, не на следующий год, так хотя бы к сотой годовщине отмены рабства Вайнделл мог бы принять меня в штат.
— Видите ли, мой дорогой друг, я должен сообщить вам прискорбную тайну. Это пока неофициально, так что вы должны обещать мне никому об этом не говорить.
— Клянусь, - подняв руку, сказал Пнин.
— Вы не можете не знать, - продолжал Гаген, - с какой любовной заботой я создавал наше замечательное отделение. Я тоже уже не молод. Вы говорите, Тимофей, что провели здесь девять лет. Я же двадцать девять лет всего себя отдавал этому университету! Все мои скромные способности. Мой друг, профессор Крафт, недавно так написал мне: "Вы, Герман Гаген, один сделали для Германии в Америке больше, чем все наши миссии сделали для Америки в Германии". И что же происходит теперь? Я вскормил этого Фальтернфельса, этого дракона, у себя на груди, и теперь он пролез на ключевые посты. От подробностей этой интриги я вас избавлю.
— Да, - сказал Пнин со вздохом, - интриги - это ужасно, ужасно. Но с другой стороны, честный труд всегда себя оправдывает. Мы с вами начнем в следующем году несколько чудных курсов, я уж давно их обдумываю. О Тирании, о Сапоге, о Николае Первом. Обо всех предтечах современных жестокостей. Гаген, когда мы говорим о несправедливости, мы забываем об армянской резне, о пытках, выдуманных в Тибете, о колонистах в Африке... История человека - это история боли!
Гаген наклонился к другу и похлопал его по бугристому колену.
— Вы чудесный романтик, Тимофей, и при более счастливых обстоятельствах... Однако я должен сказать вам, что в ближайшем весеннем семестре мы собираемся учинить нечто и впрямь небывалое. Мы учредим Драматическую Программу - с представлением сцен из различных авторов, от Коцебу до Гауптмана. Я рассматриваю это как своего рода апофеоз... Но не будем отвлекаться. Я тоже романтик, Тимофей, и потому не могу работать с людьми вроде Бодо, как того желают наши попечители. Крафт в Сиборде уходит в отставку, и мне предложили заменить его, начиная со следующей осени.
— Поздравляю, - тепло сказал Пнин.
— Спасибо, мой друг. Это действительно хорошее и приметное положение. Там я смогу применить накопленный здесь бесценный опыт в более широких научных и административных масштабах. Конечно, поскольку я знаю, что Бодо не оставит вас на германском отделении, я первым делом предложил им взять со мной и вас, но мне было сказано, что славистов в Сиборде и так достаточно. Тогда я переговорил с Блоренджем, однако и французское отделение тоже заполнено. И это очень жаль, поскольку Вайнделл считает, что было бы слишком большим финансовым бременем платить вам за два или три русских курса, которые перестали привлекать студентов. Политические тенденции, возобладавшие в Америке, не поощряют, как мы знаем, интереса к вещам, связанным с Россией. С другой стороны, вам будет приятно узнать, что английское отделение пригласило одного из ваших наиболее блестящих соотечественников, действительно обворожительного лектора, я его слушал однажды; по-моему, это ваш старый друг.
