Владимир Набоков - Истинная жизнь Себастьяна Найта
Это был довольно обыкновенный средних лет француз, с усталыми глазами и автоматической улыбкой. Мы обменялись еще одним рукопожатием.
— Mon ami,[37] — вы опоздаете на поезд, — донесся с веранды хрустальный голос мадам Лесерф, и он послушно посеменил прочь.
Сегодня на ней было бежевое платье, она ярко накрасила губы, но даже не подумала что-то сделать с прозрачной бледностью лица. На солнце ее волосы отдавали сизым, и я поймал себя на мысли, что передо мной, в конце концов, очень хорошенькая женщина. Мы прошли через две или три комнаты, имевшие такой вид, словно они негласно поделили между собой обязанности большой гостиной. В этом неприятном, путаном доме мы были, похоже, совершенно одни. На зеленом шелковом канапе валялась шаль; она в нее закуталась.
— Холодно, — сказала она. — Что я ненавижу, так это холод. Дотроньтесь до моих рук. Они согреваются только летом. Присаживайтесь, скоро нас позовут к столу.
— Когда точно она приедет? — спросил я.
— Ecoutez,[38] — сказала мадам Лесерф, — вы можете хоть ненадолго о ней забыть и поговорить о чем-нибудь другом? Ce n'est pas très poli, vous savez.[39] Расскажите что-нибудь о себе. Где вы живете, что делаете?
— Так будет она здесь сегодня?
— Да будет, упрямец вы эдакий, Monsieur l'entêté.[40] Будет всенепременно. Не будьте таким нетерпеливым. Вам известно, что женщинам не очень нравятся мужчины с idée-fixe?[41] A как вам показался мой муж?
Я отвечал, что он, должно быть, намного ее старше.
— Он очень мил, только ужасно скучный, — смеясь, продолжала она. — Я нарочно его отослала. Мы год женаты, а уже словно близимся к брильянтовой свадьбе. И дом этот я терпеть не могу. А вы что скажете?
Я отвечал, что вид у него капельку допотопный.
— Не то слово. Когда я впервые его увидела, он казался новехоньким, но с тех пор захирел и стал осыпаться. Я как-то пожаловалась своему доктору, что стоит мне дотронуться до каких-нибудь цветов, кроме гвоздик и нарциссов, как они вянут. Странно, правда?
— И что он ответил?
— Что он не ботаник. Была когда-то персидская царевна вроде меня. Она сгубила весь дворцовый сад.
Пожилая и довольно мрачная служанка заглянула в дверь и кивнула хозяйке.
— Пойдемте, — сказала мне мадам Лесерф. — Судя по вашему виду, vous devez mourir de faim.[42]
В дверях мы столкнулись, потому что, когда я шел за ней следом, она вдруг остановилась и поглядела назад. Она вцепилась мне в плечо, и ее волосы коснулись моей щеки.
— Экий вы неуклюжий, — сказала она. — Я забыла пилюли.
Она вернулась за ними, и мы отправились через весь дом на поиски столовой. Наконец мы ее отыскали. Это была гнетущая комната; окно-фонарь в последнюю минуту, казалось, передумало и робко попыталось снова превратиться в обыкновенное. В две разные двери тихо вплыли две фигуры. Пожилая дама была, насколько я понял, кузиной господина Лесерфа. Речь ее не выходила за пределы вежливого мурлыканья при передаче блюд. Другой вошедший был довольно привлекательный мужчина в брюках гольф, с церемонным выражением лица и необычной седой прядью в редких светлых волосах. За всю трапезу он не проронил ни единого слова. Мадам Лесерф представила нас друг другу по-своему, одним торопливым жестом, не потрудившись назвать имен. Я заметил, что она не обращает на блондина никакого внимания, будто он сидит за другим столом. Кушанья, хоть и хорошо приготовленные, были какие-то случайные. Вино, однако, оказалось превосходным.
Когда приборы отгремели первое блюдо, блондин закурил папиросу и удалился. Через минуту он вернулся, неся пепельницу. Мадам Лесерф, до этого поглощенная едой, сказала, взглянув на меня:
— Так вы, стало быть, в последнее время много путешествовали? А вот я ни разу не была в Англии, все как-то не получалось. Прескучное, должно быть, место. On doit s'y ennuyer follement, n'est ce pas?[43] Да еще туманы… И ни тебе искусства, ни музыки… Этот кролик приготовлен по-особому, надеюсь, вам понравится.
— Кстати, — сказал я, — чуть не забыл: я написал вашей приятельнице письмо, что буду здесь… нечто вроде напоминания.
Мадам Лесерф положила нож и вилку. Вид у нее был удивленный и раздосадованный.
— Как! — воскликнула она.
— Что ж тут плохого? Или вы думаете…
Мы молча доели кролика. Последовал шоколадный крем. Светловолосый господин аккуратно сложил салфетку, вставил в кольцо, встал и, слегка поклонившись хозяйке, удалился.
— Кофе будем пить в зеленой гостиной, — сказала мадам Лесерф служанке.
— Я на вас страшно зла, — сказала она, едва мы уселись. — Думаю, вы все испортили.
— Что же такого я сделал? — спросил я.
Она отвернулась. Маленькая тугая грудь ее вздымалась. (Себастьян где-то пишет, что такое бывает только в романах, но вот доказательство, что он не прав.) Еще, кажется, подрагивала голубая прожилка на бледной, почти девичьей шейке (тут я менее уверен). Ресницы трепетали. Да, она определенно была хороша. Не южанка ли? Например, из Арля. Нет, выговор парижский.
— Вы родом из Парижа?
— Благодарю, — сказала она, не глядя не меня. — Это ваш первый вопрос обо мне самой. Но это не искупает вашей вины. Глупее вы поступить не могли. Попробую, может быть… Извините, сейчас вернусь.
Я уселся поудобнее и закурил. Косой солнечный луч кишел пылинками: к ним добавились спирали табачного дыма и легко закружились, словно готовые всякий миг угодливо сложиться в живую картину. Не хотел бы, повторяю, тревожить эти страницы ничем относящимся ко мне лично; но мне кажется, что читателя (а кто скажет — может быть, и призрак Себастьяна) позабавит, если я скажу: в голове у меня мелькнула мысль с ней переспать. Это было действительно странно, — она ведь одновременно и раздражала меня — вернее, ее речи. Я почувствовал, что теряю власть над собой. Однако к ее возвращению я мысленно встряхнулся.
— Ну вот, вы добились, — сказала она. — Элен нет дома.
— Tant mieux,[44] — отвечал я. — Она, должно быть, в пути, а вы, право же, должны меня понять: мне безумно не терпится ее увидеть.
— Но для чего, скажите на милость, вам понадобилось ей писать? — вскричала мадам Лесерф. — Вы ее даже не знаете. Я ведь вам обещала, что сегодня она здесь будет. Можно ли требовать большего? А если вы мне не верите, если решили меня проверять — alors vous êtes ridicule, cher Monsieur.[45]
— Да нет же, — чистосердечно отвечал я, — мне это и в голову не приходило. Я просто думал… как говорят у нас в России, каши маслом не испортишь.
— Какое мне дело до каши… и до России, — сказала она.
Что мне было делать? Я взглянул на ее руку, лежавшую возле моей. Рука слегка подрагивала, — она была в таком легком платье… по моему позвоночнику тоже пробежала дрожь, вызванная отнюдь не холодом. Поцеловать ей руку? Нужен ли с нею галантный ритуал, не буду ли я выглядеть полным дураком?
Она вздохнула и поднялась с места.
— Ладно, теперь уже ничего не поделаешь. Боюсь, вы ее спугнули, так что даже если она приедет… ну, неважно. Видно будет. Хотите осмотреть наши владения? Мне кажется, снаружи теплее, чем в этом печальном доме.
«Владения» состояли из сада и рощицы, которые я уже успел приметить. Стояло безветрие. Черные ветви, кое-где уже подернутые зеленым, казалось, вслушивались в свою потаенную жизнь. На всем лежала тень уныния и скуки. Таинственный садовник выкопал яму и ушел, оставив лопату ржаветь у кирпичной стены, возле которой он накидал кучу земли. Я припомнил, не знаю уж почему, одно недавнее убийство: убийца зарыл жертву в точно таком же саду.
После затянувшегося молчания мадам Лесерф произнесла;
— Вы, судя по всему, очень любили вашего сводного брата, если столько носитесь с его прошлым. Отчего он умер? Самоубийство?
— Да нет, — сказал я. — У него было больное сердце.
— А мне казалось, вы говорили, что он застрелился. Это было бы куда романтичнее. Я буду разочарована, если герою вашей книги придет конец в постели. Летом у нас здесь цветут розы, вон там, где грязь. Но чтоб я тут провела еще хоть одно лето — увольте!
— Мне бы и в голову не могло прийти хоть в чем-то фальсифицировать его жизнь, — сказал я.
— Ну конечно, конечно. Я знала человека, который издал письма покойной жены и дарил потом знакомым. Почему вы думаете, что биография вашего брата кому-нибудь будет интересна?
— Вам доводилось читать… — начал было я, но в эту минуту у ворот остановился шикарный, хоть и изрядно замызганный автомобиль.
— Боже правый, — сказала мадам Лесерф.
— Может, это она? — воскликнул я.
Из машины выбралась дама — прямо в лужу.
— Да, это она, — сказала мадам Лесерф. — Только оставайтесь, пожалуйста, на месте.
Она побежала по дорожке, маша рукой, расцеловала приезжую, потом повела ее куда-то влево, и обе они исчезли за кустами. Я заметил их еще раз, когда, обойдя сад, они стали подниматься по ступенькам, потом скрылись в доме. Практически от Елены фон Граун у меня остались в памяти только незастегнутая меховая шубка да яркий шарф.
