Андрэ Стиль - У водонапорной башни
— Не трогайте меня, дяденька!
Да это мальчишка! Откуда он взялся, что он здесь делает?
Поль, не спуская глаз со страшного старика, медленно, как затравленный зверек, стал отступать в темноту, а крестьянин старался приблизиться к нему, успокоить его, манил рукой. Наконец ему удалось схватить беглеца — хоп, готово! Хоть и старик, а проворства не потерял, привык ягнят в отаре ловить.
— Да не вырывайся ты, я ж тебе ничего худого не сделаю! Медор, чтоб тебя разорвало, замолчи, чортов пес! Ты, парень, что в моем хлеву потерял, признавайся?
— Ничего… я просто хотел туда войти… поспать.
— А я вот тебя сейчас к жандарму отведу. Говори, откуда ты взялся? Кто ты таков есть? Ты, видать, не здешний.
— Я убежал.
— Как так «убежал»? Откуда убежал? Тебя что, родители бьют?
— Нет, никогда не бьют.
Старик сразу размяк.
— Иди-ка за мной. Здесь и замерзнуть недолго. Вон какая стужа!
Поль с трудом передвигал ноги и еле поспевал за широко шагавшим стариком.
Они вошли в просторную комнату, пол в ней был выложен черными неровными плитками, местами уже потрескавшимися. Над большим столом из некрашеного дерева свисала маленькая электрическая лампочка с колпачком из газетной бумаги вместо абажура. В другом углу старомодная печка на четырех высоких ножках, а на ней в котле что-то парилось — судя по неприятному запаху, картофельные очистки. Хозяин, очевидно, оторвался от ужина. Рядом с кружкой молока лежал недоеденный ломоть хлеба, а в большой чашке желтел кружок масла. Но живописней всего был сам старик — очень высокого роста, худощавый, порядком одряхлевший, седоусый. Он встал посреди комнаты, так и не выпуская из рук молотка, с которого Поль не сводил боязливого взгляда.
Заметив взгляд ребенка, старик положил молоток рядом с кружкой, как бы вместо столового прибора.
— А ты меня напугал, малыш, — и добавил извиняющимся тоном: — Здесь мы на отшибе живем. Того и жди, залезет какой-нибудь бродяга.
К чему вдруг он стал рассказывать все это мальчику, который волчонком озирался вокруг? Что этому мальчишке до здешних бродяг? Ничего не поделаешь, привычка думать вслух. Иногда старик обращался с речью даже к своим коровам.
— Ты, должно быть, что-нибудь натворил. Хороший мальчик так, зря, из дому не побежит.
Поль ничего толком не ответил, свое имя он тоже не хотел назвать. Он даже приврал немного — сказал, что пришел издалека. Хотя Поль уже раскаивался в своем бегстве, но страх все усиливался — он боялся гнева и огорчения Гиттонов, а еще больше насмешек сверстников. Старик заставил мальчика поесть, потом, не обращая внимания на его крики, промыл перекисью водорода окровавленные лодыжки и пятки, подтащил к огню сенник и уложил своего гостя. Поль улегся, не раздеваясь, и старик, пожелав ему спокойной ночи, добавил: — Спи, утро вечера мудренее. — Всю ночь Полю снилось, что он идет и идет куда-то по острым камням и они режут его босые ноги. Чуть свет старик Ноэль отправился к мэру, на его ферму.
— A-а, знаю, знаю, — ответил мэр, выслушав рассказ Ноэля. — Я видел в газете объявление. Выдумывает твой мальчишка, что издалека пришел. Он сын здешнего докера. Если по аэродрому пройти, так не больше четырех километров.
— В ихнюю мэрию, по-твоему, заявлять?
— Не надо, ну их! Неприятностей не оберешься! Начнут в полицию таскать. Лучше отвези его потихоньку сам, и дело с концом.
— Ты мне скажи, какой адрес дан в газете. Завтра я на лошади его и отвезу.
Тем временем беглец сидел на ферме Ноэля под замком. Правда, ноги у него так болят, что башмаков он надеть не сможет, но с мальчишками лучше держать ухо востро. Для полного спокойствия старик запер ставни и потушил в печке огонь. В комнате было полутемно, свет проникал только через узенькое оконце над дверью, затянутое паутиной. Приспособив обрывок половика, Поль босиком ловко передвигался на нем, как на плоту, по всей комнате, заглядывал в горшки, открывал ящики, перетрогал множество незнакомых ему предметов.
Но на следующий день задуманная поездка не состоялась. Не до того было. В деревне вдруг появились какие-то незнакомые люди и стали расставлять вешки. Крестьяне заволновались. Хоть бы предупредили, а то ведь никто ничего не знал, даже сам мэр. Правда, месяца два тому назад у них уже побывали какие-то военные и внимательно рассматривали план расположения земельных участков. Кто бы подумал, что это так обернется. Даже гитлеровцы в 1942 году, когда явились в деревню, и то сначала старались вроде как договориться с людьми через посредство мэра. Конечно, они потом распоясались и реквизировали все подряд, уже не спрашивая ничьего согласия. Но, по крайней мере, хоть на первых порах соблюдали форму. А здесь даже и этого нет. Средь бела дня залезают на твой участок, начинают что-то мерить, забивают какие-то колья. Где ж это видано? Кричишь им: «Эй, вы там, чего вам надо?» А они и ухом не ведут. Потом начинаешь сердиться не на шутку. Спускаешь с цепи собаку. Пес выскакивает галопом со двора, скользит, бедняга, по замерзшей траве, чуть себе лапы не ломает в глубоких колеях, перепрыгивает через ямы и колдобины и, добравшись до места, начинает с неистовым лаем кружить вокруг незнакомцев. Те невольно подаются назад — а вдруг вцепится? Вслед за псом является и сам хозяин. «У вас что, язык отнялся, что ли? Ведь это моя земля. Какого рожна вам здесь нужно с вашими окаянными кольями?» Конечно, не всякий так разговаривает, у каждого свой характер. Один подойдет тихонько, вежливенько, начнет расспрашивать, как будто не о его земле речь идет. Другой сразу же бежит к мэру, но и на собственном участке мэра тоже хозяйничают. Так что уж тут говорить… У этих нахалов на все один ответ:
— Уберите собаку. А не то вам придется отвечать. Не мы здесь распоряжаемся. Нам приказано. Не мешайте работать.
— Работай, работай… Так твои колья здесь и останутся, как бы не так. Подожди, что вечером будет…
Вечером управились в два счета. Явилась вся деревня, а когда берешься всем народом — никто не в ответе. Колья, конечно, повыдергивали и сожгли тут же на месте.
На следующий день старому Ноэлю уж совсем было не до поездок. После обеда в деревню прикатил сам префект в длинном черном блестящем автомобиле, за которым несся целый грузовик охранников. Префект прошел в мэрию и немедленно вызвал туда мэра. Такого еще никогда не бывало. Не сговариваясь, крестьяне в один миг собрались перед зданием мэрии. Не прошло и пяти минут, как на пороге появился мэр с перекошенным от ярости лицом, бледным как полотно. Он сошел с крыльца и присоединился к толпе крестьян. Руки и губы у него тряслись, он не мог вымолвить ни слова. Тогда на крыльце появился господин префект. Но ему не дали даже словечка сказать — такой гам подняли. Охранники выстроились между префектом и толпой. Выглядывая из-за полицейских касок, он выкрикнул:
— Опомнитесь! Вы сами не понимаете, что делаете! Вы играете на руку худшим вашим врагам, поддаетесь влиянию коммунистов!
Ему ответили громовым хохотом, люди животики понадрывали. Экую околесицу понес хозяин! А коммунисты здесь при чем? У нас и коммунистов-то один-два и обчелся. Есть Жозеф, так он такой же, как и мы. И земли не меньше, чем у других. Все головы повернулись к Жозефу, посыпались шутки: «Ага, Жозеф, попался, брат!» Жозеф смеялся громче всех и даже покрутил пальцами около лба, будто воробей крылышками: у господина префекта не все дома. Или он просто издевается над народом.
Вдруг Жозеф перестал смеяться и крикнул:
— Стара песня, уж не первый раз слышим! Потому и становимся коммунистами.
Здорово отбрил! Префект так растерялся, что забормотал какую-то чепуху:
— Вот видите, видите теперь!
— Ну видим, а что видим-то? Уж если кому верить, так не тебе, друг любезный, а Жозефу.
Префект пытался продолжать:
— Наши союзники американцы…
Скажем прямо, человек пять шесть, и в том числе старик Ноэль, даже призадумались на минутку: какие такие американцы? С 1944 года, с тех пор как разбомбили почти всю деревню, сюда даже газет не приносят. А у Ноэля и многих других радио нет, и они давно отстали от событий. Конечно, все знают, что американцы в Корее и в Германии, а из остальных мест, по мнению многих в деревне, они убрались к себе в Америку. Слово «оккупация» в представлении большинства связывалось с немцами… ведь еще совсем свежи в памяти те дни.
— Вам, разумеется, возместят убытки!
Опять брехня! Тогда нас тоже уверяли, что оккупанты все возместят.
— Во всяком случае, советую подумать.
Уже без тебя подумали!
После отъезда префекта разошлись не сразу. Тут и там собирались кучками, хотя уже начинало темнеть и ледяная вечерняя мгла пробирала до костей. У большинства здешних крестьян своей земли не было, они арендовали небольшие участки, и лишиться этой земли значило для них лишиться последнего куска хлеба. Не позволим пустить нас по миру! Уходя, Ноэль сказал мэру:
