Оскар Лутс - Осень
Теперь душегубец меня прикончит! — в отчаянии думает Йорх. — Когда это было, чтобы заяц перебегал дорогу к добру?» Нет, Господь свидетель, дело зашло так далеко, но хоть назад в Ныве беги. Но тогда позора не оберешься. Хотел показать себя бравым парнем и на тебе! — возвращается назад, словно ободранный пес! Правда, можно бы наврать, будто на него напали, но… но поверят ли ему? Нет, назад поворачивать нельзя. Мало что ли издевались над ним паунвересцы, чтобы пойти и сделать себя еще и в Ныве для всех собак посмешищем! Нет!
Едва закончив свое «заседание», Кийр, вновь пригнувшись, пробирается в сторону леса; дойдя до подходящего места, проделывает несколько гигантских прыжков — и вот он уже в лесу. Портной описывает бесконечно большую дугу, держась по возможности дальше от дороги останавливается за каждым деревом и прикидывает: «Ну теперь поглядим, откуда может щелкнуть первый выстрел?»
Но как это ни удивительно, никакого выстрела не следует. В лесу тихо, только то тут, то там каркает какая-нибудь голодная ворона. Вдруг на голову портного падает еловая шишка. Этот невинный предмет пугает его так страшно, что он даже тихо вскрикивает и с невероятной скоростью, почти ничего не видя перед собой, устремляется еще глубже в лес. Выстрела он вроде бы не слышал, а, может быть, и слышал все-таки, но из-за волнения не обратил на него внимания. Долго ли портной мчится так, словно ошалелый — этого не знает никто, он не останавливается, пока не спотыкается о какую-то кочку и не шлепается на живот. «Уф, уф, — отдувается Аадниель, — вот это была гонка! Аж дух перехватило!»
Лишь минут через двадцать, уже основательно поостыв, Кийр открывает глаза и видит, что оказался на лесной опушке — сквозь редкие деревья виднеется ровное, чуть припорошенное снегом поле. Тихо и осторожно поднимается портной на ноги, особенно бдительно поглядывая через плечо назад. Затем он вовсе выбирается из леса и, охая, окидывает взглядом совершенно незнакомую ему местность. Паунвере должно бы находиться по левую сторону от него, но поди знай: в поле не видно ни домов, ни дороги. Постой, постой, там, поодаль, все же виднеется какая-то труба и кусочек конька крыши. Конечно, в случае крайней необходимости можно бы туда рвануть, но как бы такой маневр не увел его еще дальше в сторону от правильного пути.
Из лесу доносится слабый треск. С быстротой молнии поворачивается Йорх на своих трясущихся осях, однако ничего подозрительного не замечает. Вообще-то теперь ему уже можно бы и совершенно успокоиться, да ведь это успокоение, так сказать, под рукой не лежит. Нелишне будет еще примерно с четверть километра пробежать хорошей рысцой (трусцой) по бугристому полю. Главное: подальше от этого разбойничьего леса, а там будь что будет!
Ох-хо, и что же Кийр видит?! Примерно в полутора километрах от него какой-то возница тащится по… разумеется, по большаку — кто же в это время года поедет по полю! Вперед! Если догнать этого возницу, все будет в порядке. По крайней мере он, Йорх, разузнает, где именно находится, и попросит указать дорогу в свою деревню. Поднажать и выдать два марафона!
К чести Кийра надо заметить, что он, несмотря на свой возраст, вполне способен бежать наперегонки с каким-нибудь юнцом. Да, дыхание становится прерывистым, даже и глаза вылезают из орбит, и во рту пересыхает, но ноги легки и ничуть не устают. Бегущий не видит лица возницы — оно наполовину скрыто выцветшей шапкой-ушанкой — да и зачем ему видеть лицо: человек — он человек и есть, ведь не все люди разбойники, как тот, что в Пильбасте и в Пильбастеском лесу.
— Эгей, хозяин! — кричит Кийр, приближаясь. — Будь так добр, придержи немного, мне надо у тебя кое-что спросить. Доброе утро!
— Тпгу! — Возница останавливает своего костлявого, с провисающей спиной рысака. — Здгасте, здгасте!
Кийр превращается в телеграфный столб, ибо теперь в и д и т лицо возницы. Боже правый! Это же не кто иной, как тот самый пильбастеский поселенец, который не далее как вчера хотел отправить его в мир иной. И вот теперь он, Кийр, сам бежит в объятия к этому страшному человеку! — Боже, отец наш небесный! — бормочут синие губы несчастного портного, увидевшего смерть в каких-то нескольких шагах от себя.
— Что вы собигались у меня спгосить, господин… господин Кийг, если не ошибаюсь?
— Н-ничего! — заикаясь произносит Кийр и устремляется форсированным маршем по большаку в обратном направлении.
— Господин, господин! — кричит вслед ему поселенец. — Молодой человек! Газгешите же, наконец, догогой, спгосить у вас одну вещь.
Портной бросает взгляд через плечо и останавливается на почтительном расстоянии.
— Что такое? Вы что, опять решили меня убить, как вчера?
— Убить?! Иисус Хгистос! С чего это мне вас убивать?
— Немедленно бросьте на землю ваш револьвер!
— Боже пгаведный! — Поселенец прижимает руку к сердцу. — У меня даже и гвоздя нет в кагмане. А если вы о вчегашнем, так это случилось из-за науськивания жены и по пгичине моего вспыльчивого хагактега. Но ведь я вообще-то и не целился в вас, господин Кийг. Я пгосто так стгельнул газок в воздух.
— Ах вот как? — Портной следит за каждым движением поселенца. Однако некий внутренний голос говорит Кийру, что этот человек вовсе не такой опасный, каким показался вчера; возможно, он и вправду чуточку чокнутый, но угрозы собой не представляет.
— А ты купил вчера ножик у того мешочника, который был вместе со мною?
— Ножик? Нет, я у него ничегошеньки не покупал. Я даже и не видел его после того, как вы от нас ушли.
— Что же это, черт побери, значит? — ругается Кийр вполголоса. — Не врите! Вы купили у него ножик, когда он сидел на краю канавы. И при этом грозились убить меня, если я еще раз появлюсь тут, вблизи вашего жилья.
— Пусть будет мне свидетелем Отец небесный! Пусть отсохнут мои ноги и гуки, если мне хоть когда-нибуль пгиходила в голову такая стгашная мысль! Я только газок стгельнул в воздух, а когда вы потом там лежали, я чуть было умом не гехнулся; думал, может, случайно попал в вас. Кто же вам, молодой господин, наговогил такие стгашные вещи?
— Кто наговорил, тот наговорил, это неважно. Но что у тебя были злые намерения — это точно.
— Святое небо! Да, иной газ я и впгямь совегшаю глупости, но убивать человека — о Боже! Подойдите, молодой господин, обыщите меня всего, и если вы пги мне найдете какой-нибудь сомнительный пгедмет, я повешусь на пегвом же дегеве.
— Ну нет, я не так прост, чтобы подойти, — портном отступает на несколько шагов.
— А если я газденусь догола и отнесу свою одежду в стогону шагов на тгидцать, тогда вы тоже не подойдете?
— Тогда… гм… Ну так и быть, ошкуряйся догола, отнеси одежду на поле и вернись назад к телеге!
— Да, сгазу, господин Кийг.
— Однако «ошкурение» происходит отнюдь не так быстро, как предполагал портной: на поселенце по причине холодной погоды надето множество поношенных одежек — снятые, они заполняют чуть ли не половину телеги.
— А сапоги газгешите на ногах оставить? — спрашивает, дрожа от холода, поселенец.
— Разрешаю. Только сперва все же стяни их и покажи, что внутри не спрятан нож или револьвер; тогда можешь снова на ноги надеть. Так. Теперь отнеси свое вшивое барахло на поле, а когда пойдешь назад, подними руки вверх, чтобы я видел, не прихватил ли ты чего с собой. Ну, марш! Долго еще мне тут с тобой валандаться?!
Несчастный поселенец, тело которого прикрывают только рубашка, сапоги и побитая молью зимняя шапка, действительно отправляется на поле с ворохом своей одежды. От вчерашнего бравого мужика и следа не остаюсь; с какой стороны ни возьми, он являет собою воплощение смиренности, он даже и физически выглядит слабее прежнего, — доведись пильбастескому мужичонке сойтись с Кийром на кулаках, наверняка на стороне последнего будет значительный перевес.
Портной прежде всего роется в телеге поселенца: не спрятал ли этот «шельмец» там оружие? Но в телеге нет ничего, кроме маленькой лошадиной торбы с сеном, охапки соломы и драной, с вылезшей паклей полости. Наконец дрожащий от холода поселенец возвращается к телеге, руки его все еще подняты вверх.
— Опусти руки! — гаркает Кийр. — Я уже вижу, что в ладонях у тебя ничего нет, другое дело — твоя одежда. И пусть хранит тебя Бог, если я найду там какое-нибудь оружие!
— Нет там никакого огужия, — пильбастеский поселенец опускает руки и кутается в ветхую полость. — Но догогой господин Кийг, вы же не станете на меня жаловаться, я и без того убого живу и существую.
— Это еще что за разговор?
— Ну ведь вы не подадите на меня в суд из-за того, что я вчега стгельнул из гевольвега?
— А-а — это! — Георг Аадниель торжествующе усмехается. — Будет видно, пока что еще не знаю.
— Ой, догогой! — поселенец скрещивает пальцы и вытягивает губы трубочкой. — Не жалуйтесь! Гади Бога, не жалуйтесь!
— Ну, может, я и не пожалуюсь… если в твоей одежде не обнаружу револьвера или ножа. Постой тут, пока и пойду посмотрю. Но прежде скажи мне, куда это ты собрался ехать?
