Дени Дидро - Жак-фаталист и его хозяин
Пока я рассуждаю, Хозяин Жака храпит с таким видом, словно он меня слушает, а сам Жак, которому ножные мускулы отказываются служить, бродит босиком и в рубахе по комнате, опрокидывая все, что попадается под руку, и будит своего Хозяина.
– Жак, ты пьян, – говорит Хозяин из-за полога.
– Вроде того.
– В котором часу ты намерен лечь спать?
– Сейчас, сударь. Дело в том… дело в том…
– В чем дело?
– В бутылке есть еще остатки, которые могут выдохнуться. Я ненавижу початые бутылки: они будут мне мерещиться, как только я лягу, и тогда – прощай сон. Честное слово, наша хозяйка – отличная женщина, и ее шампанское
– отличное винцо; было бы жаль, если б оно выдохлось… Вот оно почти все уже и в безопасности… теперь не выдохнется…
И, продолжая болтать, Жак в рубахе и босиком сделал несколько глотков без знаков препинания, как он выражался, то есть из бутылки в стакан и из стакана в глотку. Существуют две версии относительно того, что случилось после того, как он потушил свечу. Одни утверждают, будто он стал пробираться ощупью вдоль стены, не находя своей кровати и приговаривая: «Право слово, ее нет, а если и есть, то свыше предначертано, что я ее не найду; в том и в другом случае придется обойтись без нее», – после чего он решил расположиться в двух креслах. По уверениям других, свыше было предначертано, что Жак запутается ногами между кресел, упадет на пол и пролежит там до утра. Завтра или послезавтра вы трезво обсудите, которая из этих двух версий вам более по душе.
Оба наши путешественника, улегшиеся поздно и несколько одурманенные вином, спали долго: Жак – на полу или на двух креслах, в зависимости от версии, которую вы предпочтете, Хозяин – с большими удобствами, на своей постели. Трактирщица поднялась к ним и объявила, что день не обещает быть хорошим, но что если бы даже погода позволила им продолжать путь, то они рисковали бы жизнью или были бы задержаны разлившимся потоком, через который им надлежало переправиться. Несколько всадников, не пожелавших ей поверить, уже вернулись. Хозяин спросил Жака:
– Как быть?
Жак ответил:
– Сперва позавтракаем с нашей хозяйкой: это нас надоумит.
Та подтвердила, что это мудрая мысль. Подали завтрак. Трактирщица не прочь была повеселиться; Хозяин готов был ее поддержать. Но Жак страдал: он ел нехотя, пил мало, молчал. Последний симптом особенно внушал тревогу: это было последствие плохо проведенной ночи и скверной постели, на которой он спал. Он жаловался на боль во всем теле; его осипший голос указывал на простуженное горло. Хозяин посоветовал ему прилечь, но он не пожелал. Трактирщица предложила ему луковый суп. Он попросил, чтобы протопили комнату, так как его знобит, приготовили ему ячменный отвар и принесли бутылку белого вина, – все это было незамедлительно исполнено. И вот трактирщица ушла, и Жак со своим Хозяином остались наедине. Хозяин подходил к окну, говорил: «Чертовская погода!» – смотрел на свои часы (единственные, которым он доверял), брал понюшку табаку, не преминув повторить всякий раз свое восклицание: «Чертовская погода!» – обращался к Жаку и добавлял: «Отличный случай докончить историю твоих любовных приключений! Но когда болен, плохо рассказываешь о любви и прочих вещах. Посмотри, проверь себя: если можешь продолжать, то продолжай, а если нет, то выпей свой отвар и спи».
Жак полагал, что молчание ему вредно, что он животное болтливое и что важнейшее преимущество его службы, особенно им ценимое, заключалось в возможности наверстать те двенадцать лет, которые он провел с кляпом во рту у своего дедушки, – да смилуется над ним господь!
Хозяин. Так рассказывай же, раз это доставляет удовольствие нам обоим. Ты остановился на каком-то бесчестном предложении лекарской жены: речь шла, кажется, о том, чтобы выставить того, кто пользовал обитателей замка, и посадить на его место ее мужа.
Жак. Вспомнил! Но, простите, минуточку. Надо промочить горло.
Он наполнил большой кубок отваром, налил туда немного белого вина и выпил до дна. Этот рецепт он заимствовал у своего капитана, а господин Тиссо39, заимствовавший его у Жака, рекомендует это снадобье в своем трактате о народных болезнях. Белое вино, говорят Жак и господин Тиссо, способствует мочеиспусканию, является мочегонным средством, придает вкус отвару и поддерживает тонус желудка и кишок. Выпив стакан своего лекарства, Жак продолжал:
– Итак, я вышел из лекарского дома, сел в коляску, прибыл в замок и очутился среди его обитателей.
Хозяин. А тебя там знали?
Жак. Конечно. Помните некую женщину с крынкой масла?
Хозяин. Отлично помню.
Жак. Эта женщина была поставщицей управляющего и челяди. Жанна растрезвонила всем в замке о милосердии, которое я проявил к ней; это дошло до владельца; от него не скрыли удары ногами и кулаками, которыми я был награжден за свою доброту ночью на большой дороге. Он приказал разыскать меня и перенести к нему. Вот я там. Меня осматривают, расспрашивают, мной восхищаются. Жанна обнимает меня и благодарит.
«Устройте его поудобнее, – говорит сеньор слугам, – и пусть у него ни в чем не будет недостатка… А вы, – обратился он к врачу, – навещайте его поаккуратнее…»
Все было в точности исполнено. Ну-с, сударь, кто знает, что предначертано свыше? И пусть теперь рассудят, хорошо ли, плохо ли отдавать свои деньги, несчастье ли быть избитым… Не случись этих двух обстоятельств, господин Деглан никогда бы не слыхал о Жаке.
Хозяин. Господин Деглан! Сеньор де Мирмон! Так ты был в Мирмонском замке у моего старого друга, отца господина Дефоржа, интенданта провинции?
Жак. Совершенно верно. И юная брюнетка со стройной талией, с черными глазами…
Хозяин. Это Дениза, дочь Жанны?
Жак. Она самая.
Хозяин. Ты прав, это одно из самых красивых и добродетельных созданий на двадцать лье в окружности. Я и большинство посетителей замка Дегланов тщетно предпринимали все, что только от нас зависело, чтобы ее соблазнить; не было среди нас ни одного, кто не совершил бы ради нее величайших глупостей, при условии, что она сделает ради него одну маленькую.
Так как Жак молчал, то Хозяин спросил его:
– О чем ты задумался? Что ты бормочешь?
Жак. Я бормочу молитву.
Хозяин. Разве ты молишься?
Жак. Иногда.
Хозяин. Что же ты говоришь?
Жак. Я говорю: «О создатель великого свитка, чей перст начертал свыше все письмена! Кто бы ты ни был, ты всегда знал то, что мне суждено; да будет благословенна воля твоя! Аминь».
Хозяин. Ты с таким же успехом мог бы помолчать.
Жак. Быть может – да, быть может – нет. Я молюсь на всякий случай и, что бы ни случилось, не стану ни радоваться этому, ни жаловаться, если только буду владеть собой; но, к сожалению, я непостоянен и причудлив, я забываю принципы моего капитана, я смеюсь и плачу, как дурак.
Хозяин. Разве твой капитан никогда не плакал и не смеялся?
Жак. Редко… Однажды утром Жанна привела свою дочь и, обращаясь сперва ко мне, сказала: «Сударь, вы находитесь в прекрасном замке, где вам будет лучше, чем у вашего лекаря. О, в особенности вначале: за вами будут превосходно ухаживать; но я знаю слуг, я достаточно долго служу сама: мало-помалу их усердие остынет. Хозяева не будут больше думать о вас; и если ваша болезнь затянется, то вас забудут – да так забудут, что, явись у вас фантазия умереть с голоду, вам никто не воспрепятствует…» Затем, обращаясь к дочери, она продолжала: «Слушай, Дениза, я хочу, чтобы ты навещала этого человека четыре раза в день: утром, в обеденное время, в пять часов и за ужином. Я хочу, чтоб ты повиновалась ему, как мне самой. Поняла? Смотри, чтоб это было исполнено!»
Хозяин. Знаешь ли ты, что случилось с бедным Дегланом?
Жак. Нет, сударь; но если мои пожелания о его благополучии не осуществились, то не потому, что были неискренни. Он пристроил меня к командору де Лабуле, погибшему по пути на Мальту; командор пристроил меня к своему старшему брату, капитану, который, быть может, умер теперь от свища; капитан пристроил меня к младшему брату, генеральному прокурору в Тулузе, который сошел с ума и которого родня поместила в сумасшедший дом. Господин Паскаль, генеральный прокурор в Тулузе, поместил меня к графу де Турвилю, предпочитавшему отрастить бороду в капуцинской рясе, нежели рисковать жизнью; граф Турвиль поместил меня к маркизу дю Белуа, бежавшему в Лондон с иностранцем; а маркиз дю Белуа поместил меня к одному из своих двоюродных братьев, разорившемуся на женщин и удравшему на Антильские острова; этот двоюродный брат рекомендовал меня господину Герисану, завзятому ростовщику, размещавшему деньги господина де Рузе, сорбоннского доктора, а де Рузе пристроил меня к мадемуазель Ислен, вашей содержанке, поместившей меня к вам, которому я, согласно вашему обещанию, буду обязан куском хлеба на старости лет, если останусь вам верен, а для нашей разлуки как будто нет причин. Жак создан для вас, а вы – для Жака.
