Эптон Синклер - Джунгли
Юргис мучился бы меньше, если бы болел по-настоящему и не мог думать. У него не было даже тех развлечений, которые доступны большинству больных, ему оставалось только лежать, ворочаясь с боку на бок. Порою он разражался ругательствами, порою его одолевало нетерпение, он пробовал встать, и бедной тете Эльжбете приходилось уговаривать и успокаивать его. Целые дни тетя Эльжбета оставалась с ним с глазу на глаз. Она просиживала возле него часами, гладила его по голове и разговаривала с ним, пытаясь отвлечь его от тягостных мыслен. Мной раз в сильные морозы дети не могли идти о школу, и тогда им приходилось играть на кухне, где лежал Юргис, потому что там было все же теплее, чем в других комнатах. Страшнее этих дней ничего нельзя было придумать: Юргис постоянно выходил из себя и рычал, как разъяренный медведь, но как было винить его за это. Ведь ему и без того приходилось тяжело, а дети шумели, хныкали и не давали вздремнуть и забыться.
Единственным спасением Эльжбеты в такие минуты был маленький Антанас. Вряд ли они выдержали бы все, не будь в доме малыша. В мучительном заточении Юргиса утешала только возможность смотреть на сынишку. Тетя Эльжбета ставила бельевую корзину, в которой спал мальчик, рядом с тюфяком Юргиса, и тот, опершись на локоть, часами наблюдал за маленьким Антанасом и фантазировал. А потом ребенок открывал глазки — он начинал уже различать окружавшие его предметы — и улыбался. Как он улыбался! Юргис обо всем забывал и был счастлив, что живет в мире, где есть такое чудо, как улыбка маленького Антанаса. Этот мир не мог быть плохим! Ребенок с каждым днем становился все больше похож на отца, говорила Эльжбета и повторяла это сотни раз в день, чтобы доставить удовольствие Юргису. Бедная, маленькая, насмерть перепуганная женщина дни и ночи раздумывала, как бы ей успокоить скованного гиганта, вверенного ее попечению. Юргис, который ничего не знал об извечном и неизменном лицемерии женщин, шел на приманку и весь расплывался от счастья; потом он начинал медленно водить пальцем перед глазами сына и весело хохотал, когда малыш следил за его рукой. Нет в мире игрушки интереснее ребенка; Антанас смотрел на Юргиса с такой забавной серьезностью, что тот приподнимался и кричал: «Palaukit![20] Посмотрите, тетя, он узнает своего отца! Узнает, узнает! Dsziaugsmas tu mano[21], ах ты, негодник!»
Глава XII
Три недели пролежал Юргис в постели из-за больной ноги. Растяжение связок оказалось очень серьезным — опухоль не опадала, и нога продолжала болеть. Но к концу третьей недели Юргис потерял терпение и начал каждый день понемногу ходить, стараясь убедить себя, что ему лучше. Несмотря на протесты домашних, через несколько дней он заявил, что идет на работу. Доковыляв до трамвая, он поехал на бойню и там узнал, что мастер сохранил за ним место, — вернее, что он готов выбросить на улицу беднягу, которого нанял на это время. Порою боль заставляла Юргиса останавливаться, но он сдался только за час до конца рабочего дня, почувствовав, что если сделает еще хоть один шаг, то потеряет сознание. Это доконало его: он стоял, прислонившись к столбу, и плакал, как ребенок. Двое рабочих посадили его в трамвай, и когда он вылез, то ему пришлось сесть прямо в снег и ждать какого-нибудь прохожего.
Его опять уложили в постель и послали за врачом, что следовало сделать с самого начала. Выяснилось, что Юргис растянул сухожилие и без хирургического вмешательства никогда не поправится. Побелев как полотно, Юргис ухватился за края кровати и стиснул зубы, пока врач тянул и поворачивал распухшую лодыжку. Перед уходом врач сказал, что Юргису придется пролежать еще месяца два, а если он выйдет на работу раньше, то может остаться калекой на всю жизнь.
Через три дня снова разыгрался снежный буран, и Ионас, Мария, Онна и маленький Станиславас вышли все вместе из дому за час до рассвета, чтобы попробовать добраться до боен. К полудню Онна и плачущий от боли Станиславас вернулись домой. По-видимому, мальчик отморозил пальцы на руках. Они не дошли до боен и чуть не погибли в сугробах. Все решили, что замерзшие пальцы надо отогревать у огня, и маленький Станиславас целый день провел у печки, танцуя от боли, пока Юргис не потерял голову от ярости и не начал рычать, как сумасшедший, клянясь, что убьет его, если он не замолчит. Весь день и всю ночь семья провела в безумном страхе, ожидая, что Онна и мальчик лишатся места, а утром они отправились на работу еще раньше, чем накануне, и Юргису пришлось избить мальчика палкой, чтобы заставить его выйти из дому. Дело было нешуточное, речь шла о жизни и смерти, а маленький Станиславас не мог, разумеется, попять, что лучше ему замерзнуть в сугробах, чем потерять работу. Онна была совершенно уверена, что на ее место уже взяли новую работницу, поэтому, когда она добрела до боен, мужество совсем покинуло ее, но оказалось, что надзирательница сама накануне не пришла на работу и поэтому поневоле была снисходительна.
В результате этого происшествия первые суставы трех пальцев мальчика были искалечены; кроме того, всякий раз, когда выпадал снег, Станиславаса приходилось бить, иначе он не шел на работу. Для порки призывали Юргиса, а так как при этом у него начинала болеть нога, то он бил с остервенением, что отнюдь не улучшало его характера. Говорят, что если самую добрую собаку держать целый день на цепи, она начнет кусаться. То же можно сказать и про человека: Юргису оставалось одно — лежать и проклинать судьбу, и наступило время, когда он был готов проклясть весь мир.
Однако эти приступы ярости длились недолго. Стоило Онне начать плакать, как Юргис сдавался. Бедняга стал похож на привидение; щеки его ввалились, длинные черные волосы падали на глаза: он был слишком подавлен, чтобы думать о стрижке и вообще о своей внешности. Когда-то упругие мускулы либо исчезли, либо сделались мягкими и дряблыми. У него пропал аппетит, а родные не могли позволить себе роскошь баловать его вкусными вещами. Лучше, что он не ест, говорил Юргис, все-таки экономия. В конце марта ему попалась в руки банковская книжка Онны, и он узнал, что теперь у них осталось всего-навсего три доллара.
Но, пожалуй, хуже всего было то, что во время этой долгой осады голодом они потеряли еще одного члена семьи: исчез брат Ионас. Однажды в субботу он не вернулся вечером домой, и все дальнейшие попытки обнаружить его следы оказались тщетными. Мастер на дэрхемовской бойне сказал, что Ионас получил свой недельный заработок и взял расчет. Конечно, мастеру не следовало особенно верить, потому что иной раз так говорили, когда с человеком случалось несчастье на работе; ведь это было самым удобным выходом для тех, на кого падала ответственность. Если, например, человек упал в чан и превратился в «первосортное сало» и «несравненное удобрение», стоило ли рассказывать об этом и огорчать его семью? Но, пожалуй, ближе к истине было предположение, что Ионас попросту сбежал от родных и пошел искать счастья по большим дорогам. Он давно уже был недоволен, и не без основания. Он вносил в семью хорошие деньги, а сам никогда не ел досыта. Мария отдавала родным все, что у нее было, и, разумеется, Ионас не мог не чувствовать, что того же ждут и от него. Кроме того, ему надоела шумная орава детей и всякие другие неудобства; человеку нужно быть героем, чтобы не ропща сносить все это, а Ионаса никак нельзя было назвать героем. Он был обыкновенным потрепанным жизненными невзгодами пожилым человеком, которому нужен сытный ужин и уголок возле огня, чтобы спокойно выкурить трубку перед сном. Но зимой на кухне почти всегда было холодно, а у печки не хватало места для всех. И вполне естественно, что с наступлением весны Ионасу могла взбрести в голову дикая мысль удрать. В течение двух лет он, словно лошадь, тянул пятисоткилограммовую тачку в темных подвалах дэрхемовской бойни, отдыхал лишь по воскресеньям да еще четыре праздничных дня в году и вместо благодарности получал лишь пинки, затрещины и ругань, которых не стерпела бы ни одна уважающая себя собака. Но вот зима прошла, подули весенние ветры, а за одни день ходьбы можно навеки уйти от дыма Мясного городка и очутиться там, где зеленеет трава и пестреют ковры цветов.
Как бы то ни было, доходы семьи сократились на треть, а число ртов уменьшилось всего на одну одиннадцатую, и положение стало еще тяжелее. Они занимали деньги у Марии, жили на ее сбережения, и снова ее мечты о замужестве и счастье становились несбыточными. Они задолжали даже Тамошусу Кушлейке и заставили его жить в нужде. У бедного Тамошуса не было родии, к тому же он обладал замечательным талантом и мог бы зарабатывать деньги и жить припеваючи. Но, влюбившись, он предался во власть судьбы и обрек себя на гибель.
В конце концов они решили, что еще двое детей должны бросить школу. Следующими за Станиславасом, которому теперь исполнилось пятнадцать лет, были девочка, тринадцатилетняя Котрина и два мальчика, Вилимас — одиннадцати лет и Николаюс — десяти. Оба они были смышлеными мальчишками, и почему собственно их семья должна погибать с голоду, когда десятки тысяч детей их возраста уже зарабатывают себе на жизнь? И вот однажды каждому из них дали по двадцать пять центов и по куску хлеба с колбасой, снабдили всевозможными советами и велели идти в город учиться продавать газеты. Они вернулись в слезах поздно вечером, пройдя несколько миль только для того, чтобы сообщить, что какой-то человек взялся довести их до места, где раздают газеты, забрал у них деньги, вошел в магазин за газетами, и больше они его не видели.
