Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)
— Аминь, — сказал мистер Бауз и стал медленно спускаться по лестнице.
Глава L
Снова в счастливой деревне
В начале этой повести мы имели случай описать городок Клеверинг (расположенный близ Фэрокса, усадьбы Пена) и некоторых его обитателей; и поскольку тамошнее общество малоинтересно и малоприятно, мы не сочли нужным распространяться о нем подробно. Мистер Сэмюел Хакстер, джентльмен, с которым мы недавно познакомились в Воксхолле, был одним из самых блестящих умов этого городка, куда он приезжал на каникулах и, бывая у друзей, оживлял их застольные беседы остротами из больницы св. Варфоломея и сплетнями, собранными в тех фешенебельных кругах Лондона, куда он был вхож.
Мистер Хобнелл, тот молодой человек, которого Пен отлупил в драке из-за мисс Фодерингэй в бытность свою учеником клеверингской классической школы, был ласково принят за чайным столом миссис Хакстер, матери Сэмюела, и имел свободный доступ в аптеку, где без труда находил склянки с тамариндом и всегда мог надушить платок розовой водой. В эту-то пору своей жизни он воспылал нежными чувствами к мисс Софи Хакстер, а схоронив отца, женился на ней и увез ее в свою усадьбу Садок, что в нескольких милях от Клеверинга.
Предки его с давних пор владели там землей на правах свободных крестьян и фермеров. Отец мистера Хобнелла снес старый дом, построил на его месте оштукатуренные палаты с конюшнями при них; поставил в гостиной фортепьяно, завел свору гончих и стал именоваться помещиком. Когда он умер и на престол взошел его сын, эту семью уже можно было с полным основанием причислить к мелкопоместному дворянству. И Сэм Хакстер, живя в Лондоне, не слишком привирал, когда в кругу восхищенных товарищей по больнице св. Варфоломея хвастался поместьем, псарней, лошадьми и гостеприимством своего зятя. Раз в год, обычно в то время, когда миссис Хобнелл бывала особенно крепко привязана к детской, Хобнелл ездил развлекаться в Лондон: снимал комнату в гостинице и вместе с Сэмом окунался в столичные удовольствия. Скачки, театры, Воксхолл, веселые кабачки в квартале Ковент-Гарден — все это обследовал жизнелюбивый помещик в обществе своего ученого шурина. Бывая в Лондоне, он, по его словам, любил и пожить по-лондонски и "малость гульнуть", а возвращаясь домой, привозил супруге новую шляпку и шаль и, отказавшись от утонченных лондонских развлечений, на ближайшие одиннадцать месяцев погружался в занятия и утехи деревенской жизни.
Сэм Хакстер переписывался со своим родичем и снабжал его столичными новостями в обмен на корзины с дичью и сметаной, которые присылали ему помещик и его добросердечная жена. По их мнению, не было на свете человека более блестящего и образованного, чем Сэм. Появляясь в родных краях, он сразу становился душою общества. Садок ходуном ходил от его песен и шуток. Старшенькой он спас жизнь, вытащив у нее из горла рыбью кость. Словом, в семейном кругу в нем души не чаяли.
На беду случилось так, что спустя всего четыре дня после встречи в Воксхолле Пен опять столкнулся с мистером Хакстером. Верный своему обету, он не был у Фанни, а чтобы не думать о ней, старался всячески занять свой ум. Он много, хоть и без особенного толку, работал дома и как присяжный критик газеты "Пэл-Мэл" беспощадно разгромил одну поэму и один роман, отданные на его суд. Расправившись с обоими авторами, он пообедал один в пустынном клубе "Полиантус", тоскливые просторы которого повергли его в страх и еще большее уныние. И в театре он опять побывал. Вокруг него аплодировали, надрывались от смеха, а он видел перед собой только отвратительный фарс, от которого его бросало в дрожь. Шут на подмостках, и тот приуныл бы, доведись ему увидеть страдальческое лицо Пена. Он не понимал, что происходит на сцене, — пьеса проплывала перед ним как сон или горячечный бред. После театра он решил сходить в Черную Кухню — спать ему совсем не хотелось. Накануне он, не находя себе места, отмахал пешком двадцать миль — через Хэмстедский луг и до самого Хэндона — и все равно не спал ночь. Да, нужно сходить в Черную Кухню… Почему-то мысль, что он увидит Бауза, его подбодрила. Бауз был на месте, восседал у разбитого фортепьяно. Исполнялись развеселые куплеты, и Кухня гремела от хохота. Пену все здесь казалось дико — он видел только Бауза. Не странно ли, что в его груди, которую он хвастливо сравнивал с потухшим вулканом, бушевало такое пламя! Два дня потворства своим чувствам зажгли это пламя, два дня воздержания раздули его в пожар. Пока Артур раздумывал об этом, осушая стакан за стаканом, в комнату, как на грех, ввалился мистер Хакстер с тремя приятелями — тоже из театра. Хакстер что-то шепнул своим спутникам. Артура передернуло — он понял, что говорят о нем. Протиснувшись между столами, Хакстер занял место напротив Пена, небрежно ему кивнул и протянул для пожатия грязную руку.
Пен пожал руку своему земляку. Он чувствовал, что зря так распалился на него тогда в Воксхолле. Хакстеру же, вполне довольному собой и всем на свете, и в голову не приходило, что он может кому-то быть не по душе; а небольшую стычку в увеселительном саду он почел безделицей, о которой и вспоминать-то смешно.
Заказав "четыре портера" для себя и друзей, ученик Галена прикинул, о чем бы поговорить с Пенденнисом, и, как нарочно, выбрал тему, наименее приятную для нашего героя.
— Недурно провели вечерок в Воксхолле, а? — И он хитро подмигнул.
— Очень рад, что вы остались довольны, — отвечал бедняга Пен, содрогаясь в душе.
— Наклюкался я тогда здорово — обедал с приятелями в Гринвиче, — сказал неотразимый студент. — А при вас была очень даже смазливая девица — кто такая?
Этого Артур уже не мог стерпеть.
— Я, кажется, не задавал вам личных вопросов, мистер Хакстер? — отрезал он.
— Да что я такого сказал?.. Ну, виноват… Чего это вы взбеленились? — удивился тот.
— А вы помните, что между нами произошло? — спросил Пен, едва сдерживая ярость. — Или забыли? Скорей всего — забыли, ведь вы, как вы изволили заметить, были пьяны и вели себя очень грубо.
— Да я же попросил прощенья, сэр, — опешил Хакстер.
— Да, попросили, и я от всей души вас уважил. Но, если помните, я со своей стороны просил вас вычеркнуть меня из списка ваших знакомых и впредь, встречаясь на людях, не трудиться меня узнавать. Будьте добры это запомнить; а сейчас начнется пение, — поэтому разрешите вас покинуть и не мешать вам наслаждаться музыкой.
Он взял шляпу и, поклонившись изумленному Хакстеру, вышел из-за стола. Приятели Хакстера, сперва онемевшие от удивления, наградили злосчастного медика таким взрывом хохота, что председательствующий на вечере был вынужден вмешаться. "Тише, джентльмены, — заорал он. — Тише! Послушайте "Гробозора"!" Под первые фразы этой песни Артур и покинул Черную Кухню. Ему казалось, что он отлично совладал с собой. Он даже жалел, что Хакстер оказался так покладист. Ему очень хотелось подраться с ним или с кем бы то ни было. Он пошел домой. Работа, обед, театр, пунш, ссора — все было впустую, ничего его не успокоило. Он опять провел бессонную ночь.
Через несколько дней мистер Сэм Хакстер послал мистеру Хобнеллу в деревню письмо, главную суть которого составлял мистер Артур Пенденнис. Сэм описал, как Артур проводит время в Лондоне и как нагло он ведет себя со старыми знакомыми и земляками. Выходило, что Артур — закоренелый преступник, чистый Дон-Жуан, и если когда приедет в деревню, так _порядочным людям_ его и на порог нельзя пускать. В Воксхолле он танцевал с невинной девушкой из низших сословий, которую наметил своей жертвой. От одного джентльмена-ирландца (отставного военного), своего собрата по клубу, он, Хакстер, узнал, кто эта девушка, которую Пенденнис, _чванный обманщик_, завлекает в свои дьявольские сети, не мешало бы предостеречь на этот счет ее отца, и прочее тому подобное. Затем следовали кое-какие городские новости, благодарность за последнюю посылку, особенно за кроликов, и намек, что дальнейшие даяния тоже не будут отвергнуты.
Как уже было сказано, в Садке примерно раз в год возникала необходимость справлять крестины, и письмо Хакстера пришло как раз накануне этого семейного празднества. Младенца (прелестную девочку!) нарекли Майра-Лукреция, в честь двух восприемниц, мисс Портмен и миссис Пайбус, из Клеверинга; и так как Хобнелл, разумеется, показал письмо Сэма жене, та не замедлила поделиться ужасной новостью с обеими крестными мамашами. Тут было о чем поговорить, и клеверингские языки в тот день поработали на славу.
Майра ничего не сказала матери — она была чересчур потрясена, — зато миссис Пайбус никакие соображения не сдерживали. Она обговорила эту новость не только с миссис Портмен, но также с почтенным мистером Симкоу и его супругой, с миссис Гландерс, предварительно выславшей из комнаты дочерей; с мадам Фрибсби, словом — со всем клеверингским обществом. Мадам Фрибсби, украдкой подняв взор к портрету своего драгуна, а также заглянув в собственное прошлое с его обидами, сказала, что мужчины неисправимы — всегда были и будут обманщиками, и задумчиво процитировала несколько строк из "Мармиона", вопрошая, где упокоится коварный изменник. Миссис Пайбус не находила слов, чтобы выразить негодование, омерзение, ужас, какие возбуждал в ней злодей, способный на столь низкий поступок. Вот к чему приводят избалованность, дерзость, сумасбродства, аристократические замашки (Пен однажды отказался пойти к миссис Пайбус на чашку чая) и распутные увеселения в этом страшном современном Вавилоне! Миссис Портмен сокрушенно признала, что слепая любовь матери испортила мальчика, что литературный успех вскружил ему голову, а низменные страсти растоптали семена праведности, с детства посеянные в его душе пастором Портменом. Гландерс, этот невыносимый человек, узнав великую новость от своей супруги, протяжно свистнул, и за обедом стал отпускать на этот счет шуточки, за что миссис Гландерс обозвала его извергом; когда же этот ужасный капитан расхохотался, снова выслала дочек из комнаты. Мистер Симкоу принял новость спокойно, но в душе скорее порадовался: подтвердилось его давнишнее суждение об этом несчастном молодом человеке; правда, он ничего о нем не знал, не прочел ни строчки из его опасных, вредоносных сочинений — боже сохрани! Но чего можно было ждать от юноши при таком разительном, таком прискорбном, таком плачевном легкомыслии? И снова Пен послужил темой для проповеди в клеверингской церкви: в воскресенье вечером целая толпа молящихся с интересом узнала, какими опасностями чревата жизнь в Лондоне и как преступно читать и писать романы. Милейшие эти моралисты не затрудняли себя сомнениями в виновности Пена. Они осудили его без суда и друг перед дружкой норовили бросить в беднягу камень.
