Оноре Бальзак - Кузина Бетта
— Каким образом? — спросил художник, чувствуя себя на седьмом небе от счастья и по наивности не подозревая ловушки.
— А вот как... — продолжала Лизбета.
Она не могла отказать себе в жестоком наслаждении любоваться Венцеславом, глядевшим на нее с сыновним чувством, сквозь которое излучалась его любовь к Гортензии, и это сияние его глаз ввело в заблуждение старую деву. Наблюдая впервые огоньки страсти в глазах мужчины, Лизбета вообразила, что они зажжены ею.
— ...Господин Кревель готов дать нам в долг сто тысяч франков для того, чтобы мы основали торговый дом. Он дает эту ссуду лишь при условии, говорит он, что вы женитесь на мне... Вот какие причуды у этого толстяка!.. Ну, что вы на это скажете? — спросила она.
Художник побледнел как мертвец и смотрел на свою благодетельницу потухшим взглядом, в котором можно было прочесть все его мысли. Он даже рот открыл от удивления.
— Никто еще не давал мне так ясно понять, до чего я уродлива! — промолвила Бетта с горькой усмешкой.
— Мадмуазель, — отвечал Стейнбок, — вы моя благодетельница и для меня никогда не будете уродливой. Я крепко привязался к вам, но мне еще нет и тридцати, а...
— А мне уже сорок три! — подхватила Бетта. — Вот моей кузине Юло минуло сорок восемь, и она все еще внушает бешеные страсти. Но она хороша собою!
— Но между нами разница в пятнадцать лет, мадмуазель! Ну, разве мы пара? Ради самих себя мы должны хорошенько обо всем поразмыслить. Поверьте, я всегда буду признателен вам за ваши благодеяния. А что до ваших денег, они будут вам возвращены через несколько дней.
— Мои деньги? — воскликнула Лизбета. — Вы, очевидно, считаете меня каким-то бездушным ростовщиком.
— Простите, — возразил Венцеслав, — но вы сами так часто напоминали мне о долге... Одним словом, вы меня сами создали, так и не губите же меня!
— Вы собираетесь бросить меня, я это вижу, — сказала Лизбета, качая головой. — Кто внушил вам такую черную неблагодарность? Ведь вы что воск в чужих руках! Неужто вы потеряли доверие ко мне, вашему доброму гению?.. А я-то работала целые ночи напролет ради вас... А я-то отдала вам все, что сберегла за свою жизнь. А я-то, бедная труженица, целых четыре года делила с вами последний кусок хлеба, ничего для вас не жалела и старалась внушить вам мужество...
— Мадмуазель, довольно, довольно! — воскликнул Стейнбок, становясь на колени и протягивая к ней руки. — Ни слова больше! Через три дня я объяснюсь с вами, скажу вам все. Позвольте, — сказал он, целуя ее руки, — позвольте мне познать счастье! Ведь я люблю и пользуюсь взаимностью.
— Ну, будь счастлив, мой мальчик, — сказала Бетта, поднимая его.
Она поцеловала его в лоб и в голову с такой жадностью, с какой приговоренный к смерти ловит последние мгновения жизни в утро перед казнью.
— О, вы самое благородное, самое лучшее существо в мире! Вы такая же хорошая, как и та, которую я люблю, — воскликнул художник.
— Я все еще люблю вас, как же мне не беспокоиться о вашем будущем? — сказала Бетта, и лицо ее омрачилось. — Иуда повесился!.. Все неблагодарные кончают плохо!.. Вы бросаете меня, — ну так вы больше ничего в жизни путного не сделаете! Обдумайте все хорошенько. Ведь можно же и не связывать себя браком, потому что я старая дева, руки мои похожи на сухие виноградные лозы, я не хочу губить в своих объятиях цвет вашей юности, ваше вдохновение, как вы выражаетесь! Но неужели мы не можем быть вместе, не связывая себя браком? Послушайте, у меня есть деловая смекалка, я могу скопить вам состояние, потрудившись лет десять... Ведь я сама бережливость! А молодая жена будет сама расточительность; с ней вы все растеряете, гоняясь за заработком, лишь бы сделать ее счастливой. Но ведь от счастья останутся только воспоминания! Когда я думаю о вас, у меня руки опускаются, так и сижу целыми часами... Знаешь что, Венцеслав, не уходи-ка ты от меня... А-а? Постой-ка, постой, теперь я все понимаю! У тебя будут любовницы, красотки, вроде этой самой Валери, которой не терпится увидеть тебя. Она даст тебе счастье, какого ты не можешь найти со мной. А потом ты женишься, когда я обеспечу тебе тридцать тысяч годового дохода.
— Вы ангел, мадмуазель, и я никогда не забуду этой минуты, — отвечал Венцеслав, отирая слезы.
— Вот таким я вас люблю, дитя мое, — сказала она, восторженно глядя на него.
Тщеславие у всех нас так сильно развито, что Лизбета поверила в свою победу. Она пошла на великую жертву, предложив юноше г-жу Марнеф! Никогда еще она не испытывала такого жгучего волнения, впервые почувствовала она, как ее сердце переполняется радостью. Чтобы снова пережить такие минуты, она продала бы душу дьяволу.
— Я связан словом, — отвечал Венцеслав, — я люблю женщину, с которой никакая другая не сравнится. Но вы для меня были и навсегда останетесь матерью. Вы заменили мне родную мать, которую я потерял.
Слова эти были снежной лавиной, рухнувшей в огнедышащий кратер вулкана. Лизбета села, обвела сумрачным взглядом художника, который, казалось, был воплощением юности, образцом благородной красоты; его прекрасное чело, его поэтические кудри, весь его облик будили в ней подавленные страсти, и глаза ее на мгновение затуманились слезами. Она напоминала те готические статуи, которые средневековые ваятели воздвигали на гробницах.
— Я не стану тебя проклинать, — сказала она, вдруг вскакивая с места. — Ты сущий младенец! Да хранит тебя бог!
И, сбежав вниз, она заперлась у себя.
«Она любит меня, — подумал Венцеслав. — Бедняжка! Откуда только взялось у нее красноречие! Она сумасшедшая».
Так кончилась последняя попытка Бетты, сухой и трезвой души, сохранить для себя одной живое олицетворение красоты и поэзии; она боролась за него с той неистовой энергией, с какою утопающий пытается выбраться на песчаный берег.
Днем позже, в половине пятого утра, когда граф Стейнбок еще почивал, послышался стук в дверь его мансарды; он пошел отворить и увидал двух дурно одетых мужчин, которым сопутствовал третий, судя по одежде, захудалый судебный пристав.
— Вы граф Венцеслав Стейнбок? — спросил этот последний.
— Да, сударь.
— Моя фамилия Грассе, сударь. Я преемник господина Лушара, пристава коммерческого суда.
— Чем могу служить?
— Вы арестованы, сударь. Благоволите последовать с нами в тюрьму Клиши... Потрудитесь одеться... Мы, как видите, соблюдаем приличия... Я не взял муниципальной стражи; у подъезда ожидает фиакр.
— Вас препроводят в тюрьму наилучшим образом... — добавил один из полицейских агентов. — Рассчитываем на вашу щедрость!
Стейнбок оделся, сошел вниз; два полицейских агента с обеих сторон держали его под руки. Они подсадили его в извозчичью карету, кучер тронул, не ожидая приказания, — видимо, он знал, куда ему ехать. В какие-нибудь полчаса злополучный иностранец, по соблюдении всех формальностей, был заключен под стражу, даже не заявив протеста, — до такой степени он растерялся от неожиданности.
В десять часов утра Венцеслава вызвали в тюремную канцелярию, где его ожидала Лизбета; заливаясь слезами, она передала ему деньги, чтобы он мог лучше питаться и получить камеру, достаточно просторную для работы.
— Мой мальчик, — сказала она, — не говорите никому о вашем аресте, не пишите ни одной живой душе, не губите своей будущности! Необходимо скрыть этот позор; я скоро освобожу вас, я достану нужную сумму... Будьте спокойны, напишите мне, что вам нужно для вашей работы, я все принесу. Я умру, но добьюсь вашего освобождения!
— О, я буду дважды обязан вам жизнью! — воскликнул он. — Ведь если я окажусь в глазах людей негодяем, я потеряю то, что мне дороже жизни!
Лизбета вышла, ликуя; она надеялась, держа своего художника под замком, расстроить его брак с Гортензией. Исчезновение Стейнбока она хотела объяснить тем, что он был якобы женат и теперь благодаря хлопотам своей жены помилован и уехал в Россию. С этой целью она направилась к баронессе около трех часов дня, в самое неурочное время, потому что в этот день Юло не ожидали ее к обеду. Но ей так хотелось насладиться волнением племянницы, напрасно поджидающей своего Венцеслава!
— Ты останешься обедать с нами, Бетта? — спросила баронесса, стараясь скрыть свое беспокойство.
— О, конечно!
— Отлично! — отвечала Гортензия. — Пойду распоряжусь, чтобы не запаздывали с обедом, ведь ты вечно спешишь!
Гортензия взглядом успокоила мать и пошла предупредить лакея, чтобы он не впускал господина Стейнбока, когда тот придет; но лакей вышел куда-то, и Гортензии пришлось отдать это распоряжение горничной, которая тут же побежала к себе наверх взять рукоделье, чтобы не сидеть в прихожей сложа руки.
— Ну а мой возлюбленный? — спросила кузина Бетта Гортензию, когда та вернулась, — Вы им больше не интересуетесь?
— Да, кстати, как он поживает? — сказала Гортензия. — Ведь он теперь знаменитость! Ты, должно быть, довольна, — шепнула она на ухо кузине. — Все только и говорят о графе Венцеславе Стейнбоке.
