Леди Ладлоу - Элизабет Гаскелл
Невысокая и миниатюрная, она держалась очень чопорно. Ее голову венчал огромный – размером чуть ли не в половину ее роста – кружевной чепец. Головные уборы вроде капора, завязывающиеся лентами под подбородком, которые мы называли меж собой копешками, вошли в моду позднее, и миледи относилась к ним с огромным презрением, заявляя, что с таким же успехом дамы могли бы появляться на людях в ночных колпаках. Спереди чепец миледи украшал большой бант из широкой атласной ленты. Такая же лента обрамляла ее голову, чтобы удерживать чепец на месте. Ее плечи и грудь прикрывала шаль из тончайшего индийского муслина, из такой же материи был и передник. Под шалью виднелось модное черное шелковое платье с короткими рукавами и оборками, шлейф которого был продет в специальное отверстие внутри кармана для регулировки длины, а из-под подола платья выглядывала простеганная нижняя юбка из атласа оттенка лаванды. Белоснежные волосы миледи полностью скрывал чепец, восковая кожа казалась не по годам гладкой и нежной, большие темно-голубые глаза наверняка были предметом ее гордости и делали из нее настоящую красавицу, поскольку больше в ее внешности не было ничего примечательного.
Возле ее кресла стояла увесистая трость с золотым набалдашником, использовавшаяся не по прямому назначению, а скорее в качестве свидетельства высокого положения ее обладательницы, ведь походка миледи, когда она того желала, могла быть такой же легкой и проворной, как у пятнадцатилетней девушки, и, прогуливаясь по аллеям сада рано поутру, она передвигалась так же быстро, как и любая из ее воспитанниц.
При виде меня она тут же поднялась со своего места, и я присела в реверансе, ибо матушка всегда говорила, что это свидетельствует о хорошем воспитании, и машинально шагнула навстречу миледи. Руки она мне не подала, а вместо этого привстала на цыпочки и расцеловала в обе щеки.
– Вы продрогли, дитя мое, и непременно должны выпить со мной чаю.
Она позвонила в небольшой колокольчик, стоявший подле нее на столе. В комнату тотчас же вошла горничная и, словно к моему прибытию готовились, принесла с собой фарфоровый сервиз с чаем и тарелку тонко нарезанных ломтиков хлеба с маслом, которые я могла бы съесть все разом – так сильно проголодалась за время долгого путешествия. Служанка забрала мою накидку, и я опустилась на стул, чрезвычайно смущенная царившей в комнате тишиной, приглушенными шагами служанки по мягкому ковру, спокойным голосом и четким выговором хозяйки дома. Чайная ложка выскользнула из моих пальцев и упала на блюдце с таким неуместным и оглушительным звоном, что я густо покраснела. На мне были толстые добротные перчатки из оленьей кожи, но меня охватила такая робость, что я не смела снять их без позволения. Наши с миледи взгляды встретились. Ее темно-голубые глаза смотрели на меня проницательно и вместе с тем ласково.
– У вас сильно замерзли руки, дорогая. Снимите-ка перчатки и позвольте мне согреть вас. По вечерам здесь бывает очень холодно.
Она взяла мои большие покрасневшие ладони в свои – мягкие, теплые, белые, унизанные кольцами – и, взглянув в лицо с легкой тоской, сказала:
– Бедное дитя! Самая старшая из девятерых. Моя дочь могла бы быть вашей ровесницей. Бог мой! Девять детей!
Она ненадолго замолчала, сокрушенно покачав головой, а затем опять позвонила в колокольчик и приказала горничной Адамс проводить меня в мою комнату.
Очень маленькая и тесная, с побеленными каменными стенами, она наверняка была прежде монашеской кельей и вмещала в себя лишь кровать с постельным бельем из белого канифаса, по обе стороны которой лежали небольшие красные половички, и два стула. В смежной – совсем крошечной – комнатушке стоял небольшой туалетный столик для умывания. На стене прямо напротив кровати были начертаны цитаты из Священного Писания, под которыми висела обычная для того времени гравюра с изображением короля Георга, королевы Шарлотты и их многочисленных детей, включая крошечную принцессу Амелию в детской коляске. По обе стороны от гравюры расположились два портрета: короля Людовика XVI слева и королевы Марии-Антуанетты справа. На каминной полке лежала коробочка с трутом и молитвенник. Вот и все убранство комнаты. Право, в те времена никто и мечтать не смел о письменном столе, чернильнице, большом удобном кресле и прочих предметах роскоши. Нас учили, что спальня предназначена для того, чтобы привести себя в порядок, помолиться и выспаться.
Вскоре за мной прислали юную леди с приглашением на ужин, и я последовала за ней по широкой пологой лестнице в просторный зал, через который мне уже довелось пройти по пути в покои леди Ладлоу. Там уже ждали еще четыре юные леди. Все они стояли в молчании, а едва я переступила порог зала, одновременно присели в реверансе. Одеты все были одинаково: в чепцах из муслина, которые удерживались с помощью голубых лент, и простых косынках, с батистовыми передниками поверх добротных платьев скучного серо-коричневого цвета. Девушки держались на некотором расстоянии от стола, на котором стояли тарелки с холодными цыплятами, салатом и фруктовым пирогом. На помосте в дальнем конце зала стоял небольшой круглый стол с серебряным кувшином молока и небольшой булочкой. К столу было придвинуто резное кресло, спинку которого венчало изображение короны – знака принадлежности к графскому роду. Наверное, девушки были бы не прочь со мной заговорить, но робели не меньше меня, а
