Три часа между рейсами - Фрэнсис Скотт Фицджеральд

— Понятно.

Начальник ушел, а Креншоу еще долго стоял на том же месте, и по лицу его текли слезы. Пытаясь собраться с мыслями, он начал вспоминать, какой это был день недели. Наконец вспомнил: суббота. По субботам дважды в месяц тридцать лет подряд он приходил сюда для встречи с Изувером.

Но через две недели они уже не увидятся. Теперь Креншоу был одинок в своем отчаянии.

— Вот он и умер, — произнес он вслух. — Он меня покинул.

Последовал протяжный вздох, в котором соединились печаль и страх.

— Я его потерял… последнего друга… теперь я совсем один…

Он продолжал повторять эти слова, когда покидал тюремную территорию; в какой-то момент пола его пальто застряла между створками массивных ворот, и охранник, вновь приоткрыв их, услышал все то же бормотание:

— Я один… вот и конец… теперь я совсем один…

Он еще раз пришел сюда много недель спустя, заявив, что хочет повидаться с Изувером.

— Но ведь он умер, — напомнил ему начальник тюрьмы.

— Ах да… — молвил Креншоу. — Как-то вылетело из головы…

И он пошел прочь, глубоко утопая ботинками в белоснежной, алмазно-искрящейся поверхности равнины.

Ночь при Чанселорсвилле[7]

Понятно, я ведать не ведала, во что вляпаюсь, иначе ни за какие коврижки не согласилась бы туда ехать. Да пропади они все пропадом со своей армией — и то сказать, одно название что армия, а на деле просто сборище придурков, трусы желтопузые.[8] А началось все с того, что моя подруга Нелл как-то возьми да и скажи:

— Нора, ты погляди, что творится: Филадельфия будто вымерла, как и Балтимор. Этак и мы с голоду загнемся этим летом.

А перед тем она получила письмо от одной из наших девчонок, в котором говорилось о их жизни в «славной старой Виргинии». Мол, солдатики нынче при деньгах, и проторчат они там до конца лета, если только мятежники не сдадутся раньше. Жалованье идет им без перебоев, так что смазливая да опрятная девчонка запросто может брать с клиента по… черт, забыла, по сколько… Хотя чему тут удивляться — после того, что с нами приключилось, недолго и собственное имя позабыть.

Вообще-то, я привыкла к порядочному обхождению — так уж выходит, что развязные поначалу мужчины потом делаются со мной уважительными, и я никогда не попадаю в такие истории, как некоторые девчонки, когда их бросают в незнакомом городе, а то еще и кошелек сопрут.

Ах да, я начала рассказывать о том, как мы отправились в армию, которая стояла в «славной старой Виргинии». Чтоб я еще когда связалась с этой армией — да ни в жизнь! Слушайте дальше и поймете почему.

Путешествия мне не в диковину, и знавала я их в лучшем виде — когда была еще маленькой, папа однажды возил меня на поезде в Балтимор аж из пенсильванского Йорка,[9] где мы тогда жили. Ездили в ту пору со всеми удобствами, что и говорить, — нам даже дали такие подушечки, чтобы мягче было сидеть, а по вагонам ходили торговцы с корзинами яблок и апельсинов. Идут и кричат нараспев: «Апельсинов кто желает? Яблоки спелые, сочные! А вот пиво — кому пива?» Да сами знаете, небось, как оно бывает в поездах — только пиво я там не брала, потому что…

Хорошо-хорошо, продолжаю… Вам, мужчинам, интересно слушать только про войну, но если все войны похожи на ту, какую видела я, чтоб им всем…

Ну так вот, значит, на вокзале всех женщин посадили в один вагон. Билеты проверял вертлявый такой тип, он подмигнул нам и говорит:

— Никак пополненьице для Хукерова воинства?[10]

Лампы тамошние почти не давали света: стекла в них закоптились и были сплошь облеплены дохлой мошкарой. Вообще вагон был старый и препаршивый, только что не рассыпался на ходу.

Нас там было десятка четыре веселых девчонок, большей частью из Балтимора и Филадельфии. Но были еще три-четыре дамочки иного сорта — ну то есть из богатых, — они сидели на передних местах. А из соседнего вагона к ним то и дело прибегал офицер и все спрашивал, не надо ли чего. Наши с Нелл места были сразу за ними, и мы слышали, как он шептал этим дамочкам:

— Вы оказались в неприятной компании, но потерпите, через несколько часов будем на месте, а в штаб-квартире я вас устрою с комфортом.

Никогда не забуду ту ночь. Мало кто сообразил прихватить еды в дорогу, но у девчонок позади нас нашлось немного колбасы и хлеба, и они дали нам остатки после того, как поели сами. В вагоне был бак для воды, но что толку, если воды в нем не было, сколько ни крути краник. Так мы ехали часа два — хотя какая там езда: пару минут проедем и станем, потом еще пару минут и снова стоп, — а потом из соседнего вагона притащились два лейтенанта, вдрабадан пьяные, и начали предлагать мне и Нелл виски прямо из горлышка. Нелл сделала глоток, я тоже притворилась, что пью, и они пристроились с краешку на наши сиденья. Один из них стал клеиться к Нелл, но тут опять явился офицер, который все время проведывал дамочек, — высокий чин, я думаю, майор или генерал.

— У вас все в порядке? Что-нибудь нужно? — спросил он уже в который раз.

Одна из дамочек что-то ему прошептала, тогда он повернулся к лейтенантику — тому, что клеился к Нелл, — и приказал ему идти обратно в свой вагон. А второй остался с нами, но он был не так чтобы уж сильно пьян — просто погано себя чувствовал.

— Да уж, веселая компашка собралась, — сказал он. — Ладно еще, что с этими лампами ничего толком не разглядишь. Такое чувство, будто у каждой из вас только что отдал концы лучший друг.

— А вдруг так оно и есть, ты почем знаешь? — быстро откликнулась Нелл. — Интересно, как бы ты смотрелся, если б катил на перекладных от самой Филадельфии и потом угодил в этот клоповник на колесах.

— Я качусь от самой «семидневной заварухи»,[11] сестренка, — сказал он. — И видок имел бы всяко поприятнее, если б не лишился глаза при Гейнс-Милл.[12]

Только тут мы заметили, что у него нет одного глаза. Прежде он его все время как бы прищуривал — в полутьме поди разберись. А вскоре он ушел, сказав, что постарается добыть нам воды или