Собрание сочинений в 9 тт. Том 3 - Уильям Фолкнер
— Вольно… — говорит полковник. И снова раздается тупой, слитный, хлюпающий звук. Офицеры подходят к первой шеренге первого взвода. Старший сержант идет позади. Сержант первого взвода делает шаг вперед и отдает честь. Полковник проходит, не отвечая. Сержант следует позади. И все пятеро идут вдоль строя роты, оглядывая по очереди застывшие, одеревенелые лица. Первая рота.
Сержант козыряет спине полковника, возвращается на свое место и становится навытяжку. Сержант из второй роты делает шаг вперед, отдает честь; ему не отвечают; он идет вслед за старшим сержантом. С шинели полковника вода хлещет прямо на его начищенные башмаки, грязь снизу всползает по башмакам, вода сверху подхватывает ее, и грязь ползет выше и выше по крагам.
Третья рота. Полковник останавливается против одного солдата. Шинель на спине полковника набухла и стоит бугром там, где дождь ручьем стекает с околыша фуражки; он похож на злую нахохлившуюся птицу. Два других офицера, старший сержант и сержант, тоже останавливаются, и все они смотрят на пятерых солдат, которые стоят против них. Пятеро солдат смотрят неподвижно, не мигая, лица у них как деревянные, и глаза тоже деревянные.
— Сержант! — говорит полковник обиженным тоном. — Что, этот солдат брился сегодня?
— Сэр?.. — звенящим голосом откликается сержант. Старший сержант повторяет:
— Брился этот солдат сегодня, сержант?
И теперь все пятеро не сводят глаз с солдата, чей неподвижный взгляд, кажется, проходит насквозь через них куда-то дальше, будто их здесь и нет.
— На два шага вперед, когда говорите в строю! — командует старший сержант.
Солдат, который ничего не говорил, выходит из строя, еще более заляпывая грязью полковничьи краги.
— Фамилия? — спрашивает полковник.
— Ноль двадцать четыре сто восемьдесят шесть, Грей! — бойко отвечает солдат.
Батальон глядит, не мигая, прямо перед собой.
— Сэр! — грозно гаркает старший сержант.
— Сэр… — повторяет солдат.
— Утром сегодня брились? — спрашивает полковник.
— Не… сэр!
— Почему нет?
— Не бреюсь, сэр.
— Как?
— Года не вышли бриться.
— Сэр! — свирепо гаркает старший сержант.
— Сэр… — повторяет солдат.
— Года?.. — Голос полковника обрывается где-то позади его негодующего взора, вода капает у него с козырька. — Наложить взыскание, сержант! — говорит он и проходит дальше.
Батальон, не шелохнувшись, глядит прямо перед собой. Он видит, как полковник, два офицера, старший сержант шагают друг за другом обратно. Старший сержант останавливается там, где ему положено, и козыряет спине полковника. Полковник вскидывает стек к фуражке и быстро проходит в сопровождении двух офицеров к той самой двери, из которой он вышел.
Старший сержант снова поворачивается лицом к батальону. «Смирно!» — гаркает он. Неуловимое движение пробегает по рядам, неуловимо предваряющее тот влажный и тупой звук, который, не успев возникнуть, тут же и замирает. Стек старшего сержанта уже не зажат под мышкой, теперь он опирается на него, как это делали офицеры. Взгляд его некоторое время блуждает по первой шеренге строя.
— Сержант Канинхэм! — произносит он наконец.
— Сэр?
— Записали фамилию этого рядового?
Молчание — оно длится чуть больше, чем краткое мгновенье, чуть меньше, чем долгое мгновенье… Затем сержант откликается:
— Какого рядового, сэр?
— Вашего солдата, — говорит старший сержант.
Батальон стоит неподвижно. Дождь тихо моросит в грязь, как будто он уже выбился из сил и не может ни пойти сильней, ни остановиться.
— Вашего солдата, который не бреется, — говорит старшина.
— Грей, сэр, — отвечает сержант.
— Грей! Выйти из строя! Сюда!
Солдат Грей выходит не спеша из рядов, невозмутимо проходит перед строем, его шотландская юбка набухла, потемнела, обвисла, как намокшая попона. Он останавливается против старшего сержанта.
— Почему не брились утром? — спрашивает старший сержант.
— Года мне еще не вышли бриться, — отвечает Грей.
— Сэр, — добавляет старший сержант.
Грей неподвижно смотрит куда-то поверх плеча старшего сержанта.
— Говорить «сэр», когда разговариваете с унтер-офицером первого класса, — отчеканивает старший сержант.
Грей упрямо смотрит мимо его плеча, его лицо под шапочкой без козырька бесчувственно к холодным струям дождя, как будто оно из камня.
Старший сержант повышает голос:
— Сержант Канинхэм!
— Сэр?
— Наложить взыскание и за неподчинение тоже.
— Слушаюсь, сэр.
Старший сержант снова глядит на Грея.
— А уж я позабочусь, не миновать вам штрафного батальона. Становитесь в строй!
Грей не спеша поворачивается и возвращается в строй. Старший сержант провожает его взглядом. Он снова повышает голос:
— Сержант Канинхэм!
— Сэр?
— Вы не записали фамилию этого рядового, как вам было приказано. Еще раз повторится — сами попадете под взыскание.
— Слушаюсь, сэр.
— Выполняйте!
— Да чего же это ты не побрился? — спрашивает Грея сержант. Они уже вернулись в барак — каменный сарай с облупленными стенами, куда не проникает свет, — и теперь сидят на корточках вокруг жаровни в спертом, пропахшем мочой воздухе, на мокрой соломе. — Ты же ведь знал, что у нас нынче проверка!
— Годами я не вышел, чтобы бриться, — отвечает Грей.
— Да ведь ты же знал, что полковник тебя все равно заметит?
— Не вышли мне года, чтобы бриться, — упрямо и невозмутимо повторяет Грей.
III
— Вот уже двести лет, — говорит Мэтью Грей, — каждый день, кроме воскресенья, корабли идут вверх по Клайду или выходят из его устья, и не было еще на Клайде такого корабля, в котором гвозди не забиты руками Греев.
Нагнув голову, он смотрел на юного Алека поверх очков в стальной оправе.
— И даже в их безбожные праздники мы клепаем и пилим. А коли можно было бы склепать корпус корабля в один день, это сделали бы мы, Греи, — добавил он с суровой гордостью. — И вот теперь, когда ты уже подрос и сам можешь пойти на верфь с дедом, со мной и стать рядом с мужчинами и тебе, дадут в руки молоток и пилу, ты мог бы работать наравне с нами…
— Будет тебе, Мэтью! — вмешался старый Алек. — Малый и сейчас орудует пилой не хуже нас и гвоздей может забить в день не меньше, чем ты или даже я.
Мэтью не обратил внимания на слова отца. Он продолжал говорить, медленно, рассудительно, поглядывая на старшего сына поверх стальной оправы.
— А ведь Джону Уэсли нужно еще два года расти, а Мэтью — и все десять, а делу уже много лет, гляди, скоро совсем состарится.
— Да будет тебе, Мэтью! — сказал старый Алек, — какие мои годы, всего-то шестьдесят восемь. Выдумал тоже малого стращать, что дед в богадельню попадет, пока он прокатится в Лондон. Чего там! Все это к святкам кончится.
— Кончится
