Одна в мужской компании - Мари Бенедикт
Единственным темным пятном в потоке света, который щедро дарила мне игра в «Сисси», были эти ежевечерние розы. Цвет их каждый раз менялся, но количество оставалось постоянным. Мне приносили розы цвета фуксии, бледно-розовые, цвета слоновой кости, кроваво-красные, даже редкие нежно-лиловые, но всегда ровно двенадцать дюжин. Это было просто неприлично. Хорошо хоть, передавать их стали иначе. Капельдинеры больше не вручали мне цветы на сцене, торжественно и при всех; теперь они потихоньку расставляли их у меня в гардеробной во время последнего акта.
Этот таинственный герр Мандль… Кажется, я видела его несколько раз среди зрителей, в вожделенном для многих кресле третьего ряда, но полной уверенности у меня не было. Он не пытался общаться со мной после письма, переданного вместе с первыми розами, и до сегодняшнего вечера. В этот раз на карточке в золотой рамке, торчавшей среди ярко-желтых — точно в цвет моего платья — цветов, было написано от руки:
Дорогая фройляйн Кислер, мне бы очень хотелось пригласить вас после спектакля на ужин в ресторан отеля «Империал». Если вы согласны, пожалуйста, дайте знать моему шоферу, который будет ждать до полуночи у служебного входа.
С уважением, Фридрих Мандль.
Мои родители пришли бы в ужас, если бы я допустила хоть мысль о встрече с незнакомым мужчиной наедине, без сопровождения. Тем более в гостиничном ресторане, хоть бы это и было знаменитое творение архитектора Йозефа Хоффмана. Того, что я уже узнала о герре Мандле, было достаточно, чтобы мне и самой не захотелось нарушить этот запрет. С помощью осторожных расспросов мне удалось собрать еще кое-какие сведения о моем таинственном поклоннике. Немногочисленные друзья, которых я успела приобрести в замкнутом театральном мирке, слышали, что в своих делах он руководствуется исключительно прибылью, а отнюдь не моральными принципами тех, кому он продает оружие. Но самый крупный самородок достался мне без всяких просьб — от нашей поставщицы секретов, фрау Люббиг, которая шепнула мне, что герр Мандль пользуется покровительством правых автократов, поднимающих голову по всей Европе. Эта новость меня особенно встревожила: Австрия сейчас как раз всеми силами боролась за сохранение своей независимости, поскольку географически ее со всех сторон окружали жадные до чужих земель диктаторские режимы.
Но, хоть я и не решилась пойти ужинать в отель «Империал», полностью игнорировать герра Мандля больше было невозможно. Судя по всему, он имел связи в политических кругах, а обстановка в Вене сложилась такая, что осторожность была необходима всем. Но я просто не знала, как реагировать на такое проявление внимания: до сих пор я встречалась исключительно с мягкими и уступчивыми молодыми людьми, близкими мне по возрасту. Поскольку плана действий у меня пока не было, я прибегла к помощи фрау Люббиг, попросив ее отвлечь шофера герра Мандля, пока я пройду мимо служебного входа и выйду через главный.
Мои каблуки выстукивали стаккато по тротуару — я подходила уже к Петер-Йорден-штрассе. Я мысленно отмечала знакомые дома соседей, шагая мимо них к нашему, как говорили родители, «коттеджу». Все жители Дёблинга называли так свои дома, что, однако, совсем не подходило им из-за весьма солидных размеров. Это было данью уважения английскому архитектурному стилю, в котором строились все здания этого района — большие, просторные, с закрытыми со всех сторон семейными садиками.
В нескольких кварталах от дома моих родителей свет стал как будто меркнуть. Я подняла взгляд вверх, на луну — не закрыли ли ее тучи, но нет, она светила все так же ярко. Никогда раньше я такого не замечала, но ведь я почти никогда и не ходила по нашему району ночью одна. Не оттого ли здесь кажется темнее, что совсем рядом с Петер-Йорден-штрассе раскинулся густой Венский лес, Винервальд, где мы с папой так любили гулять по воскресеньям?
Кроме нашего дома во всем квартале не было видно ни единого проблеска электрического света. На меня смотрели черные окна соседских «коттеджей», едва заметно озаренные тусклым светом свечей. И я вдруг вспомнила, почему здесь так темно. Многие из жителей Дёблинга, нашего своеобразного анклава, хотя в целом и не придерживались ортодоксальных религиозных обычаев, все же чтили традицию не пользоваться электричеством от захода солнца в пятницу до захода солнца в субботу. Я совсем забыла об этом: ведь мои родители этот обычай никогда не соблюдали.
В Дёблинге, еврейском квартале в католической стране, отмечали шаббат.
Глава четвертая
26 мая 1933 года
Вена, Австрия
Стоило мне перешагнуть порог, как я почувствовала знакомый запах. Еще не видя роз, я уже знала, что их тут полон дом. Боже мой, да зачем же этот герр Мандль еще и сюда их прислал?
Из гостиной доносились нестройные аккорды Баха на бехштейновском рояле. Дверь за мной захлопнулась, щелкнул замок, музыка смолкла, и мама окликнула меня:
— Хеди? Это ты?
Я передала пальто Инге, нашей горничной, и отозвалась:
— Кому же еще быть в такой час, мама?
Папа вышел из гостиной встречать меня. Держа в уголке рта деревянную трубку с замысловатым резным узором, он спросил:
— Как поживает наша императрица Елизавета? Ты опять «царила на сцене», как выразилась Die Presse?
Я улыбнулась папе — своему высокому, красивому, несмотря на седые виски и морщинки вокруг голубых глаз, папе. Даже в это позднее время, в двенадцатом часу, он был безукоризненно одет: в тщательно отутюженный темно-серый костюм с бордовым галстуком в полоску. Неизменно надежный, успешный управляющий одного из самых известных венских банков — Creditanstalt Bankverien.
Он взял меня за руку, и на мгновение мне вспомнилось детство — наши с ним субботние и воскресные послеобеденные часы, когда он терпеливо отвечал на все мои вопросы об окружающем мире и о том, как тот устроен. Мне разрешалось спрашивать о чем угодно — хоть об истории, хоть о литературе, хоть о
