Константин Станюкович - Собака
Но, вышколенный строгой морской дисциплиной и рассчитывавший на скорое командирство, Иван Иванович не смел и подумать о неисполнении приказания капитана, как оно ни безнравственно, и ответил:
— Слушаю-с, Петр Александрович!
Однако все-таки после паузы прибавил:
— Боюсь только, Петр Александрович, что унтер-офицеры не исполнят приказания.
Капитан угрюмо молчал. Казалось, он и сам мало на это надеялся.
— Вы думаете? — спросил он.
— Почти уверен.
— Кто поедет с первой вахтой на берег?
— Мичман Неверин.
— Пошлите его ко мне… И все-таки отдайте мое приказание!
— Есть! — проговорил старший офицер официально-недовольным тоном.
Через минуту явился мичман Неверин.
Когда капитан приказал ему схватить Трофимова, если он будет на пристани, мичман вспыхнул и, негодующий, ответил, что не может исполнить такого приказания.
На мгновение капитан опешил.
— Под арест! — крикнул он и этим, казалось, разрешил вопрос о своем капитанском престиже.
V
— Первая вахта, собирайся на берег! — весело прокричал боцман Рябов после того, как проделал руладу на свистке.
И боцман хотел было спуститься на кубрик, чтобы приодеться на берег, где рассчитывал основательно попробовать виски, о которой рассказывали шлюпочные, как с вахты крикнули:
— Подшкипер, баталер, боцман и унтер-офицеры первой вахты, на ют!
Они тотчас же явились к старшему офицеру, недоумевающие, что их позвали не на бак, где обыкновенно объяснялся старший офицер по служебным делам.
Перед этими “баковыми аристократами”, которых Иван Иванович, случалось, без малейшего стеснения, в минуты служебного гнева, и бил и наказывал линьками, в настоящую минуту чувствовал себя сконфуженным, словно бы виноватым и заслуживающим больше чем неодобрения. Но, чтобы скрыть свое смущение, он представился сердитым и старался таращить свои круглые, далеко не злые глаза, когда умышленно строгим тоном сообщил, что будет выдана денежная награда тем из собравшихся, которые доставят на корвет изменника, нарушившего царскую присягу, — беглеца Трофимова.
И, словно чтобы показать, что не он отдает это приказание, Иван Иванович еще суровее прибавил:
— Капитан приказал мне передать это вам… Слышали?
Несколько секунд длилось молчание.
И боцман Рябов первый проговорил, опуская глаза:
— Слушаю, ваше благородие, но только никак невозможно, ни за какие деньги… Вовсе обидно боцману, ваше благородие! Я, кажется, не замечен…
— И где его найти, ваше благородие! — прибавил более дипломатичный подшкипер.
— Осмелюсь доложить, ваше благородие: нет такого закон-положения, чтобы ловить людей в Америке!.. За это тебя ж обвиновят американцы… И не дадут ихнего Трофа! — промолвил баталер.
— Какого там Трофа? — спросил старший офицер.
— Да самого Трофимова, ваше благородие… Он теперь во всей форме быдто американец!
Другие молчали. Но их подавленные лица явно показывали, что приказание капитана не будет исполнено.
— Я вам передал приказание… Живо собирайся на берег! — вдруг свирепо крикнул старший офицер.
Но, несмотря на этот тон, все понимали, что Иван Иванович не сочувствует приказанию капитана.
Весть о приказании капитана вызвала среди матросов чувство негодования.
— Чем выдумал облещивать Собака! — говорил, одевая чистую рубаху, Лещиков. — Полагает, найдутся Иуды…
И, увидав одного унтер-офицера, на которого не надеялся, Лещиков громко прибавил:
— Посмей кто тронуть Трофимова, искровяним до смерти! Ты это помни, шилохвостый унтерцер!
— А ты что зря лаешься, Лещиков! — вступился, подходя, боцман. — Небось не найдется бессовестной души на конверте, чтобы заманить беглого… Так и стали ловить!.. Пусть Собака зря посылает.
Матросы первой вахты, приодетые, стали выходить на палубу, как вдруг сигнальщик крикнул вахтенному мичману:
— Конверт под адмиральским флагом идет, ваше благородие!
Мичман Загорский взглянул в бинокль в даль рейда.
Действительно, из-за острова показался русский корвет, который полным ходом шел на рейд, слегка попыхивая дымком из белой горластой трубы.
— Позывные! — весело скомандовал мичман.
На крюйс-брам-стеньге взвились позывные: “Могучий”. На адмиральском корвете ответили своими позывными: “Коршун”.
— К салюту! Дать знать капитану и старшему офицеру! — сделал распоряжение Загорский.
Все глаза жадно устремились на приближавшийся корвет под флагом адмирала с “большим рассудком”, и лица матросов светились надеждой.
Съезд на берег был отставлен. Баркасные подали баркас на бакштов и поднялись на палубу.
— К салюту приготовиться! — крикнул выбежавший наверх капитан.
Но в ту же минуту на адмиральском корвете был поднят сигнал: “Не салютовать”.
Корвет приближался. Капитан спустился и через две-три минуты поднялся на мостик в мундире, треуголке, при сабле на боку, готовый ехать к адмиралу с рапортом, как только “Коршун” бросит якорь.
Капитан был чуть-чуть бледен.
— Небось боится адмирала! — шептали матросы.
Уж “Коршун” был близко и несся прямо на корму “Могучего”.
— Команду во фронт!
Матросы выстроились по обеим сторонам шкафута. Офицеры — на шканцах. Капитан, старший штурман и старший офицер, повернувшись лицами к приближающемуся корвету, стояли на мостике и могли разглядеть “нового” начальника эскадры, который зорко оглядывал “Могучий”.
Стояла мертвая тишина. Слышно было, как на “Коршуне” скомандовали:
— Малый ход!
“Коршун” “резал” корму “Могучего”.
Все офицеры на “Могучем” держали руки у козырьков. Приложил руку к козырьку и адмирал, но, казалось, не взглянул на капитана.
Пройдя почти вплотную около “Могучего”, адмиральский корвет круто повернул и пошел по борту “Могучего”.
— Здорово, ребята! — раздался громкий и приятный голос адмирала.
— Здравия желаем, ваше-ство! — раздался ответный крик полутораста матросов.
“Коршун” обошел “Могучего” и бросил якорь.
В ту же минуту капитан отвалил от борта и направился к адмиралу.
Матросов распустили из фронта.
Между ними шли разговоры об адмирале. Все находили, что, судя по лицу, он с большим рассудком. Даже по голосу его нашли признаки того, что он, верно, “добер”.
Еще бы! Им так хотелось, чтобы он был “добер” и освободил наконец от Собаки.
Капитан что-то долго не возвращался.
Наконец вельбот пристал.
— Была, значит, выволочка! — шепнул боцман.
VI
Действительно, капитан взошел на палубу, видимо расстроенный.
Что-то растерянное, жалкое и недоумевающее было в его осунувшемся и словно постаревшем лице.
Он вошел в каюту, беспомощно опустился в кресло и задумался.
Наконец он переоделся и велел Никишке позвать старшего офицера.
— Не приказывайте унтер-офицерам ловить этого подлеца… Оказывается, нельзя! — с кислой усмешкой проговорил Нерешимов.
— Я уже передал ваше приказание, Петр Александрович!
— Отменить.
— Есть!
— Мичмана Неверина выпустить из-под ареста.
— Слушаю-с.
— И… и новый адмирал недоволен мною… Я, видите ли, бесцельно жесток с командой… Очень недоволен… И показал мне газеты… Нынче и газеты принимаются во внимание… Как же-с.
— Какие газеты?
— Прошлогодние, американские… когда мы были в Сан-Франциско…
— Что ж там, Петр Александрович?
— Адмирал нашел, что в газетах писали позорные обо мне вещи… Что на рейде раздавались крики наказываемых людей… Видно, не надо было пороть в чужом городе да еще у подлецов, которые всякие пустяки печатают в газетах… Это, конечно, ошибка с моей стороны… Надо было пороть в море… И адмирал — он ведь нынче против строгих наказаний, а давно ли отлично перепарывал всех марсовых, если работали на минуту позже? — так он спрашивал: правда ли хоть часть того, что описано в газетах… Я, конечно, не врал ему… Мне нечего было стыдиться… Я сказал, что действительно строго наказывал матросов и считал себя вправе наказывать, чтобы корвет был в исправном виде, как следует военному судну… И не скрыл, что хотел поймать беглеца, если консул не хотел мне поймать негодяя… И доложил, что если я и строг, то ради пользы службы… Зато у меня и работают!.. Марселя в пять минут меняют… Но… адмирал нашел, что будто бы всего этого можно достичь и без порки… Новые, видите ли, веяния, а я не умею приспособляться, как его превосходительство… Вчера дантист, а сегодня пишет против телесных наказаний… Читали статью адмирала в “Морском сборнике”?..
— Читал.
— Сказал, что назначит следствие, а пока… пока…
Челюсти капитана затряслись.
— А пока адмирал отрешил меня от командирства… Завтра съеду на берег и уеду в Россию… Советует подать в отставку… Новые, говорит, порядки… Телесные наказания отменены… Требования от капитанов иные… А я-то чем виноват! — прибавил капитан.
