Тулепберген Каипбергенов - Зеница ока
— Силы есть, — поднял робко глаза Завмаг, — Есть и ум… Исправлюсь, молодой еще, — старой прибауткой попытался приглушить гнев директора.
Но гнев не погас. Не умел быстро остывать этот громоздкий человек.
— Ты, может, и исправишься, а упущенное не исправишь… Не наденешь шапку на Даулетова.
— Ой-бей! Была бы шапка, а голова найдется, — успокоился Завмаг. В преподношениях он знал толк, и учить его этому не следовало. — И голова покрупнее, на два размера больше.
— На другую не надо. Тут была бы в самый раз… Уставился на директора Завмаг. Поразила его нотка страха и даже отчаяния в голосе Сержанова. Прежде не звучала она. А если и звучала, то не перед Завмагом. Торопливо он стал прикидывать, что произошло и насколько опасно происшедшее для него.
— Выходит… значит… — промямлил, запинаясь.
— Выходит, — резанул Сержанов.
Впервые натолкнулся Завмаг на препятствие, которое нельзя ни перешагнуть, ни обойти. И заключалось оно всего-навсего во времени. Упущено время, случай упущен. А время не вернешь, не возвращается оно. Тысячи спасительных ходов знал он, но ни один сейчас не срабатывал.
Растерянно смотрел Завмаг на директора и думал, что же предпринять? Что сказать хотя бы в утешение?
Не нужны, однако, были Сержанову утешительные слова. Не приняла бы ничего досада, горевшая едким пламенем в его душе. Единственное, что могло избавить от сжигавшей досады, так это исчезновение самого Завмага. Провалился бы сквозь землю или растаял, как кизячный дым на ветру. Из-за него небось все несчастья. Но не угадывал тот желание директора, торчал перед ним, словно кол на дороге.
Секунду-другую подождал Сержанов, посмотрел зло на недогадливого подручного своего и ушел. Ушел, как уходят от сухого колодца, хорошо, что не плюнул с досады.
Случай как случай. В общем-то пустяковый. Ну взорвался директор — так и у него ведь нервы не железные. Ну спустил собак на прохвоста Завмага — и поделом, не попадайся под горячую руку. Но с этого часа — вот что тошно — снова вспомнил о Даулетове и вновь почувствовал знакомую тревогу. Что там делает волчонок? Сидит ли поджавши хвост или зубы точит?
А может, и не точит зубы? Может, выкинул из головы «Жаналык»? Что у него, других дел нет? «Может» — это не ответ, тут хорошо бы знать наверняка.
В тот же день сел на телефон. Стал искать Даулетова. Услышать голос его захотел. По одному голосу можно уже многое узнать.
Долго искал. Когда нашел, потерял мысль, забыл будто, зачем звонит. Да и голос Даулетова смутил. Не даулетовский какой-то, глухой, хриплый. Занемог, что ли.
— Э-э, это Сержанов. Вот услышал, что болеете, посочувствовать решил. Не нужно ли чего для здоровья?
Даулетов, грубый все-таки человек, нечуткий, нет чтобы поблагодарить за внимание, огрызнулся:
— Ничего мне не нужно, здоров я! Расстроился Сержаыов:
— Как здоровы?! Лгут люди, значит… Тогда извините. Кого хоронят по ошибке, тот два века проживет. Значит, все в порядке? Ну это хорошо. Что, — не без ехидства, скрытого, а впрочем, не очень даже и скрытого, спросил Сержанов, — и душа не болит?
Издевка резанула Даулетова. Хотел в том же тоне отпарировать, но передумал: затевавшаяся телефонная перепалка ему была совершенно ни к чему, хлопот и нервотрепок и без нее вдосталь. Ответил жестко:
— Не стоит задираться, товарищ Сержанов. Это к лицу джигитам, а не аксакалам, да и повода нет.
— А что я такого сказал?
— В том-то и дело, что ничего путного не сказали. Неуж-то у вас уйма свободного времени? И это перед севом?
Ох, уж эти молодцы с дипломами. Чего-чего, а дискутировать научились. Завел его Даулетов в заросли слов, как теленка в камыши, и хоть все просто, да не сразу выберешься. Однако Сержанов попытался:
— Почему пустяки? Я хотел все сказанное вами записать, на курултае вы ведь для моей же пользы говорили. Хотел, а запамятовал, сколько и как было сказано. Повторите, Даулетов!
— Хватит, Ержан-ага! Минута для шуток истекла…
— Да я не шучу. Мне в самом деле нужен совет.
— А я не даю частных консультаций.
— Как же быть?
— Обратитесь в обком партии, там моя докладная по итогам проверки совхоза «Жаналык».
Не заметил Сержанов, как оборвался разговор. То ли он сам бросил трубку, то ли Даулетов. Вот оно значит как… Докладная. Лежит себе, голубушка, в обкоме. Изучают ее, родимую, выводы готовят. А ты тут сидишь, ходишь, руками машешь как ни в чем не бывало. И ничегошеньки не знаешь. Ну вот узнал, что, легче стало? Нет, конечно. Тяжелее? Опять же нет. Муторнее!
Почему, однако, ему ничего не сказали? Почему не вызвали, не поругали, не потребовали объяснения? Видать, дело-то худо оборачивается. Главного человека района списывают, и списывают тихо. Старого племенного быка переводят в общий загон с беспородными выбракованными телками да бычками. С волами рабочими. А там, смотри, и самого выхолостят. И главное, Нажимов. Нажимов, друг-начальник, отец-спаситель и заступник. Нажимов — ни гугу. Что, не знает или не может?
Не отходя от аппарата, Сержанов снова снял трубку. Подключился к районной АТС и набрал номер секретаря райкома.
— Я Сержанов.
— Да узнал, узнал. Что у тебя?
В голосе Нажимова почудилась не то лень, не то пренебрежение. Так не говорят с директором ведущего хозяйства района, тем более накануне посевной. Или забыл, на чьих показателях держится то, что любит он называть «честью района»? Забыл? Так ведь и напомнить можно.
— Не вы ли говорили, что сынов района в обиду не дадите? Или я уже не сын, а пасынок?
— О чем ты? Если о прошедшем курултае, то зря. «А если не о курултае, — хотел сказать Сержанов, — а если
о чем-то поважнее?» Да не сказал. Мнилось, будто и Нажимов притаил нечто до случая, и надо было выяснить — что именно. Но секретарь говорил сплошь общеизвестное, необязательное, вроде как не в личном разговоре, а с трибуны.
— Жизнь, дорогой Ержан-ага, вперед идет, торопится жизнь. И надо в ногу с ней шагать. Само время предъявляет нам новые требования.
— Ну понятно, а старый мерин для новой сбруи не гож? Так, что ли?
Ох, не так, не так. Не стоит с начальством в подобном тоне… Не стоит, да уже удержу не было. Плевать. В конце-то концов, кто кому нужнее — он Нажимову или Нажимов ему? Это еще посмотреть надо.
— Твои ли это слова, Ержан-ага? Не слышал я их от тебя прежде.
— Да, не слышали, потому что не было прежде таких слов. Вы меня поддерживали, я поддерживал вас. План района кто спасал? Сержанов. Посевная ли, уборочная ли, кто первым отчитывается ради чести района? Сержанов. А если из-за вашей чести мне потом пересевать приходится, то ведь выкручиваюсь, не хнычу, не кляну. Как выкручиваюсь — один аллах знает, да вы, надеюсь, догадываетесь. Узнай кто-нибудь в тех самых инстанциях, несдобровать бы мне. Но о себе не думал. Все о вас, о престиже района, о вашем авторитете, и вот награда…
Сержанов запнулся вдруг, и не потому, что пошел уже разговор с перебором — тут он не стал бы сдерживать себя: хватит ездить верхом на директоре «Жаналыка», хватит делать вид, что выигрывает скачку наездник, а спотыкается скакун, хватит, осточертело, — нет, запнулся он, ибо вдруг почудилось, что аппарат отключили. Слишком уж тихое, слишком пустое молчание было в трубке.
— Алло!
Трубка еще секунду-другую помолчала для солидности. Потом послышалось:
— Ну-ну…
— Я думал, прервали на АТС.
— Нет, но могли бы. Чересчур долго телефон занимать не следует.
Сержанов понял намек и проглотил подошедшие под кадык слова. Потянулась пауза, та самая, дурацкая, когда и говорить что-либо глупо — смысла нет, а оборвать разговор на этой ноте — еще глупее.
— Шарипа Сержанова, гидролог — твоя родственница? — спросил Нажимов как ни в чем не бывало. Спросил и моментально перевернул все, что выстраивал Сержанов. Весь его пыл, весь его гнев смахнул, как крошки с дастархана. Опешил Сержанов. Не понял, с чего вдруг взялась эта Шарипа, да еще в такой неподходящий момент.
— Племянница, — выдавил Сержанов. — А что случилось?
— Нет-нет, ничего. Просто дал я ей квартиру в райцентре. Три дня назад вселилась с отцом.
— Как с отцом? Он же на Арале. Рыбак он.
— Верно. Но старому почтенному человеку в море ходить уже нельзя. Дал я им две комнаты. Пусть в них поселится счастье.
— Пусть поселится, — согласился Сержанов, но не о брате, с которым они давно уже не в ладах, и не о племяннице, засидевшейся в девках со своей наукой, хотелось ему говорить сейчас. Однако Нажимова, судя по всему, устраивала эта тема, и он развивал ее.
— Имеет право… Ученая женщина, водой занимается. А вода, сам знаешь, для нас ценнее, чем воздух… — И пошел, пошел разводить ликбез про воду, про экономию, про пересыхающую Аму и мелеющий Арал, будто Сержанов мальчишка или приезжий какой, будто сам он каждый год где лаской, где таской не вырывает воду для полива, но закончил лекцию легким поклоном: — Рад, Ержан-ага, что райком сумел помочь близким тебе людям.
