Джим Томпсон - Алкоголики
В начале сороковых, когда разразилась Вторая мировая война...
В сущности, он не сделал ничего плохого. Ничего такого, что можно считать непростительным или заслуживающим кары. Дело было не столько в его поступках, сколько во времени, когда он их совершал: художник Время изобразил его на фоне хаоса, исказив естественные черты, скрыв достоинства и преувеличив недостатки.
Он годами находился в центре внимания. Оставался он там и сейчас — единственно узнаваемая фигура на картине. В конце концов известность сыграла с ним злую шутку, и самолеты, случайно сбитые своими, сделали его символом Пёрл-Харбора, Батана и всей Филиппинской кампании. Возможно, генерал зашел слишком далеко. Возможно, потери значительно превышали достижения. А может быть, и нет. Это не имело значения. Время повернуло колесо фортуны, и стрелка остановилась прямо против генерала. Он оказался повинен не просто в одной или нескольких сомнительных акциях, но во всей ужасающей трагедии войны.
Но поскольку он ничего не сделал, во всяком случае ничего плохого, то и с ним ничего не сделали, по крайней мере ничего плохого. По прибытии в Вашингтон он был арестован и отдан под суд. Его даже не отправили в отставку. Да, действительно, было несколько официальных сообщений, в которых говорилось, что проводится тщательное расследование его действий и «со временем будут приняты соответствующие меры». Несколько месяцев со страниц газет не сходили рассказы о происшедшем, но они никогда не носили обвинительного характера — только сведения о числе погибших, раненых и попавших в плен, а также упоминания о том, что степень ответственности генерала изучается.
Потом ветры войны поменяли направление, и поток газетных сообщений иссяк. Но дело генерала по-прежнему находилось в процессе расследования, а сам он оставался под подозрением и не получал жалованья. Тогда он стал просить суда. Он его требовал. Его имя вернулось на страницы газет, но лишь на день; крупные заголовки на первых полосах, весьма ироничные по тону, карикатуры в редакционных статьях, на которых брызжущий слюной идиот со шпорами потрясает окровавленным кулаком перед носом у Джона Публики.
Но суда он так и не дождался. Как уже упоминалось, генерал никак не пострадал.
Война закончилась. Власти обратили свой раздраженный взор на генеральское «дело». Восстановить его в звании? Начать все с чистого листа? Невозможно. Будет протестовать общественность. Да и генерал стал просто невозможен. Совсем спился, бедняга. Ну и дела! «А вы читали статью, которую он написал для этого грязного журнальчика? Какая низость! Вряд ли ему хорошо заплатили за эту стряпню...»
За пятьдесят лет военной службы в документы генерала закралась неточность. Совсем незначительная ошибка, скорее описка, которую в свое время никто не заметил, включая и самого генерала. Но сейчас, когда с ним надо было что-то делать, не посягая при этом на его свободу, ошибка эта подсказала выход из положения.
Неточность была в его послужном списке, в интервале между капитаном и майором; таким образом, она распространялась на все более высокие звания, вплоть до теперешнего. Немного странно? Но дело это вообще было темным. Короче говоря, по единодушному решению все его звания, следовавшие за капитаном, были признаны недействительными.
Поскольку генерал уже достиг соответствующего возраста, его без всякого сожаления отправили в отставку с пенсией, полагающейся для его последнего звания, то есть три четверти месячного жалованья капитана. Итак, дело было закрыто вполне достойным образом и даже не без гуманности. Ибо, как заметило некое высокопоставленное лицо, с такими деньгами бедняга еще сможет кое-как держаться. Если же дать больше, он быстро сопьется и протянет ноги.
Утром того дня, в который произошли все описываемые события, генерал сидел на вымощенной плитами террасе, придвинув свое кресло-каталку к перилам, чтобы лучше видеть, как док поднимается с берега на утес. Тот факт, что доктор предпочитает с трудом и риском для жизни карабкаться по камням, вместо того чтобы воспользоваться лестницей, кое-кому мог бы показаться верхом идиотизма. Но генерал так не считал. В его варикозном полуразрушенном мозгу любые действия доктора Мэрфи почти никогда не встречали осуждения.
— Очень милый человек, — пробормотал генерал. — Надо ему напомнить... Очень милый.
Доктор Мэрфи перегнулся через перила, немного передохнул и пошел в глубь террасы, вытирая костистое лицо тонкой жилистой рукой. Подойдя к генералу, он наклонился и осторожно натянул тапочку на его озябшую голую ступню. Потом, подтащив циновку, сел рядом и понимающе усмехнулся, уважительно глядя в лицо старику.
— Плохо спали, да, генерал?
— Что? — Генерал неуверенно моргнул. — Нет, что вы. Я спал очень хорошо, доктор.
— Прекрасно! — произнес доктор Мэрфи. — Ну, теперь вы убедились? Согласитесь, что я был прав насчет этого письма.
— Ну да... — генерал пошарил в кармане халата, — я хотел попросить... Вы не будете возражать...
Доктор Мэрфи вытащил письмо из кармана и осторожно развернул.
— Вот, — сказал он, — написано черным по белому. «Мы с большим удовольствием прочитали вашу рукопись. Благодарим, что вы дали нам возможность с ней ознакомиться».Достаточно ясно сказано. Как еще можно это истолковать?
— А... вы думаете, это не просто формальность? Может, они это только из вежливости?
— Ха! — сказал доктор Мэрфи.
— Это не в их духе, да? — с надеждой спросил генерал. — Они ведь обычно не церемонятся?
Доктор энергично кивнул:
— Если эти люди говорят, что им что-то нравится, они действительно имеют это в виду!
— Но... э... ведь они ее не взяли?..
— У них не было возможности.Им понравилось, и они благодарны вам за нее, но... ну, вот сами прочитайте: «В настоящее время мы не можем ее напечатать». В настоящеевремя, понимаете? Дайте им отсрочку, генерал. Не бросайте свою рукопись; поработайте еще над ней, вставьте пару анекдотцев, из тех, что вы мне рассказывали. А потом пошлите ее опять, и вы увидите, как они в нее вцепятся, ей-богу!
Генерал взял письмо и осторожно опустил в карман.
— Я так и сделаю, доктор! Клянусь, я... — Тут голос его замер, а глаза потускнели. Он бы так и поступил, но...
Нервно кашлянув, он кивнул на столик у своего кресла:
— Видите ли, доктор, у меня только что был сытный завтрак: яичница, булочки, молоко... Черт побери, сэр! Что это вы ухмыляетесь?
— Извините, генерал. Так о чем вы говорили?
— Я говорил, доктор Мэрфи, что у меня только что был сытный завтрак и мне требуется его запить, чтобы все улеглось.
— Что мне действительно нравится в вас, генерал, — начал док, — так это свойство, присущее всем алкоголикам, то, что отличает их от обычных подзаборных пьяниц. Они стараются вас перехитрить, но почти никогда не лгут.
— Я не...
— Вы сказали, что у вас был сытный завтрак. Но вы же не сказали, что позавтракали. Вы ведь не съели его, генерал? Ваш выбор слов ведь не был случайным?
Генерал неохотно улыбнулся. Глаза его, блуждавшие вокруг столика, снова зажглись.
— Вы слишком умны для меня, доктор. Не знаю, почему я все время пытаюсь вас обмануть. Не буду больше отнимать у вас время, только распорядитесь, чтобы Руфус заправил мою зажигалку для сигар...
— И что вы намерены делать с этой жидкостью?
— А что с ней обычно делают?
Доктор ждал. Теперь вот жидкость для зажигалок. Раздраженно хлопнув себя по ногам, он поднялся.
— Мышьяк тоже хорошо смешивается с молоком, — произнес он, — и действует гораздо быстрее. Может быть, вам лучше прислать его?
— Неплохая идея, — отозвался генерал.
Док смотрел на опущенную голову старика со смешанным чувством симпатии, раздражения и непреходящего интереса к проблеме, которую тот собой являл. Само существование генерала опровергало все известные медицинские представления, что, впрочем, относилось к каждому второму постояльцу «Эль Хелсо». Известно, что, когда содержание алкоголя в крови достигает десятых долей процента, субъект, в жилах которого течет эта кровь, превращается в труп. Его сердце останавливается. Он задыхается. Известно, что алкоголь поднимается по спинному каналу в мозг, все больше давя на хрупкие клетки, пока они не лопнут и их обладатель не впадет в слабоумие.
Это известно всем. Всем, кроме алкоголиков. Конечно, они умирают. Их мозг повреждается столь сильно, что они становятся идиотами. Но алкоголь виноват в этом лишь отчасти. Ведь в пьяном виде они часто попадают под машины, их избивают в драках, нанося непоправимый ущерб мозгам. С ними случается все, за исключением того, что, как утверждает наука, неминуемо должно произойти.
За всю практику доктора Мэрфи лишь один человек умер именно от алкоголизма.
Можно возразить, что алкоголики успевают умереть насильственной смертью до того, как их убьет их основной недуг. Но тогда как объяснить существование таких старых пьяниц, как генерал? Раньше он выпивал кварту виски за полчаса; в крови у него было столько алкоголя, что она загоралась от спички (доктор Мэрфи сам имел случай убедиться). И тем не менее он не умирал, и здоровье у него было даже выше среднего для его возраста. Конечно, мозги у него несколько «разжижились» — по крайней мере, некоторые их участки отказывались функционировать. Но в целом он был весьма далек от слабоумия.
