Анри Мишо - Портрет А
Я был мимикой.
У человека — на лице, но у собаки я располагался в хвосте и, как положено, вилял, а когда повозка пронеслась и задела собачий зад, я свалился на землю.
Настал вечер, один человек решил, что это сигара, поднял мимику и жутко испугался.
* * *Я был зародышем.
Моя мать будила меня, когда ей случалось подумать о г-не де Хаха.
Одновременно со мной иногда просыпались и другие зародыши, когда их матерей били, или они прикладывались к спиртному, или были в исповедальне.
Как-то вечером нас было семьдесят зародышей, мы беседовали: из живота в живот, на расстоянии, а каким образом, я не очень понимаю.
Потом мы больше никогда не встречались.
* * *Он мирно посмеивался. Бывало, подойдешь к нему с палкой. Он ее в два счета ломал, но, быстро раскаявшись в своем поступке, сам же вкладывал тебе в руки целой и невредимой. И бесполезно искать, в каком месте она была сломана.
Но если человек приближался и пытался схватить его в охапку, такого он совал к себе в карман. А в карманах у него удушье и смерть. Когда человек начинал пованивать, он его выбрасывал из кармана. Человек падал вниз, ломая себе хребет.
* * *Он являлся со страшным шумом и сам весь дрожал, хотя мог растоптать разом человек десять и все хозяйство, принадлежащее этим десяти человекам.
Все на него забирались, так уж повелось. Тогда он показывал, на что способен. Проходя, он расшвыривал дома направо и налево и за спину, но потом ставил их на землю с такой аккуратностью, какая появляется только с давней привычкой, словно носовой платок убирал в карман. И никто не удивлялся, разве что иногда молоденькие щенки.
* * *Я сделал из хлебного мякиша маленькую зверюшку вроде мыши. Не успел я закончить третью лапку, как она дала деру… И скрылась в ночной темноте.
Детские убеждения
В Африке верблюдов расталкивают слоны и старые бегемоты.
Даже конным и самым бравым жандармам еще ни разу не удалось задержать солнце и доставить его куда следует.
Близорукие тигры прыгают недалеко.
Лысый индеец неуязвим для мщения.
В Маюмбе бывает, что крокодилы вдруг прокашляются, выплывут со дна речки и съедят рассеянных игроков в кости.
По ночам пруды поднимаются{17} и говорят: «Мы теперь не мертвые». Они поднимаются, собирая воду вокруг себя в мешки. Когда они уходят, на их месте остаются огромные ямы, а они отправляются по дорогам, перекатываясь и виадукаясь друг с другом, высоченные, как соборы, и наклонные, как бочки.
Поначалу они прозрачные, но скоро желтеют, коричневеют или чернеют: это зависит от того, какие муравьи — желтые, коричневые или черные — облепят их по дороге. От всего этого (от тяжести муравьев) они устают, договариваются между собой и решают: «Ладно, пожалуй, отложим наш уход на завтра, ну да, на завтра», и возвращаются, куда медленней, чем уходили, возвращаются в свои ямы, приминая камыш.
Там мы их и видим по утрам после завтрака. Но только вот… как все это происходит, если в пруду есть утки?
Куры яиц не несут. И вообще никто не несет — куры их из земли выкапывают.
Злые слоны лишаются права носить хобот.
У клоунов не бывает отцов; ни у одного клоуна нет отца; потому что такого и быть не может.
Пробирка, полная бабочек, ничего не весит, если только бабочки не уснут; отец говорит, что она весит килограмм, но он никогда не смотрит на бабочек.
Вроде советов по гигиене души
Мне не удается отдохнуть, моя жизнь — сплошная бессонница,{18} я не работаю, не сплю, я занят только бессонницей: то душа моя бродит, а тело приляжет, то душа приляжет, а тело бродит, но сна для меня нет, у меня в позвоночнике свой ночник, и его никак не потушишь. А может, это благоразумие не дает мне уснуть, потому что мне надо искать, искать и искать, и то, что я ищу, может найтись абсолютно где угодно, ведь что я ищу, я и сам не знаю.
* * *Сердце у меня кошмарное, всегда найдет повод биться. Весь день оно в волнениях — не сердце, а молоток, а я для него стенка, и оно заполняет собой весь мир. Я выхожу из дому, еду в Индию, но, увы, вместе со мной едет мой молоток, и для меня ничего не существует кроме него, он не дает мне ни на что посмотреть, мало того, как раз по этой причине мне пришлось отказаться от изученья наук, от заработка и вообще от всего.
Брык и бряк{19}
И бряки брыки брысь братанбрык в брюкбрось брюкву баранбряк в брюхи прыгбрыкбрякблямбум
трамтарарамвсем козлампо рогам — бам!как дам!всем сестрампо серьгам!блям блям!
смешно на вас гля…и страшно вас слу…и больно черт знает гдену это у всехэй вы там на помойке Землина помойке да в грязь лицомкак ощущенье?
на помойку не ходят себя показать,если только и можешь, что ветры пускать,—тут ни в койкуни на помойкуни лялятополяи главное господа писатели ни одной своейкнижки перечитатьУх ненавижу тебя Буалобред брехня барахлобыдло бурда мурлобармалейдуралейна, жуйне жалей.
Большая битва
Р.-М. Эрману{20}
Он чорк его хлюпом оземьИ чвак и курдык и чумесит до самых почилокИ шмац его в клювер и ну его дры по сопаткеИ растелемонил в писельРазмокрячилхапец
А тот постоял, плюхскопытнул, растек и в кускиВидать, ему скоро каюкВот он подхватился, слепился… нет, поздноСколько ни вейся веревочка — вот и конецАбар! Абар! Абабар!Нога отвалилась!Рука пополам!Кровь захлестала!Буль-буль,В его животе в кастрюльке спрятан большой секрет,Все злючки в округе рыдают в платочки —Вот ведь, ну надо же, вот ведь…Посмотрим на вас!Да, и мы тоже, мы тоже ищем Большой Секрет.
Из книги
«Эквадор»{21}
(перевод А. Поповой)
Тошнит или это смерть пришла?
Выплескивайся, сердце.Довольно — повоевали,Скорей бы уж помереть.Мы ведь держались храбро,Сделали что могли.
Давай, душа,Наружу — или останься,Настало время решать.Не броди в моем теле на ощупь,То спеша, то сбиваясь с дороги.Наружу — или останься,Настало время решать.
Я больше так не могу.
Властители Смерти,Я не клял вас и не отбивал в вашу честь ладоши.Смилуйтесь, я вернулся из ста путешествийБез багажа, без учителя, без богатства и славы,Вы всесильны, бесспорно, но вы же любите шутки,Пожалейте безумца: до барьера еще далеко,А он вам кричит свое имя заранее — прямо отсюда.Возьмите его в полет,Пусть попробует, может, привыкнет к вашим манерами нраву,И правда же, что вам стоит, — помогите ему, прошу вас.
Из сборника
«Мои владения»{22}
Мои занятия
(пер. А. Поповой)
Редко бывает, что я кого-то увижу и не отлуплю. Другие предпочитают внутренний монолог. Я не такой. По мне так лучше отлупить.
Бывает, что люди садятся в ресторане напротив меня, не говоря ни слова, и сидят так подолгу: это они решили поесть.
Вот один такой.
Ну так я его хватаю и хряп!
Так, еще раз хватаю, хряп!
И на крючок в раздевалке.
Теперь отцепляем.
Опять на крючок.
Опять отцепляем.
Теперь — на стол, придавим, потом придушим.
Измажем кой-чем, а теперь помочим.
Он оживает.
Теперь сполосну его, расправлю (что-то я разволновался, пора кончать), сгребу в кучку, прихлопну, выжму к себе в стакан, а потом демонстративно выплесну на пол и подзову официанта: «Дайте-ка мне другой стакан — почище!»
Но мне как-то нехорошо — быстро плачу по счету и ухожу.
Простота
(пер. В. Козового)
Чего моей жизни до сих пор не хватало — это прежде всего простоты. Я начинаю понемногу меняться.
Так, я всегда теперь выхожу из дому с кроватью, и если мне нравится какая-то женщина, я хватаю ее и вмиг с ней ложусь.
