Норман Дуглас - Южный ветер
— А, мой воротник; последний след былого… Да, я епископ. Епископ Бампопо в Центральной Африке.
— Вы тоже довольно молоды для епископа, ведь так?
Мистер Херд улыбнулся.
— Насколько мне известно, самый молодой в реестре. Желающих занять это место было немного — далеко от Англии, работа тяжёлая, да ещё климат, сами понимаете…
— Епископ. В самом деле?
Священник впал в задумчивость. Вероятно, он решил, что собеседник потчует его чем-то вроде дорожной байки.
— Да, — продолжал мистер Херд. — Я то, что у нас называют «возвратной тарой». Этими словами в Англии обозначают возвращающегося из своей епархии колониального епископа.
— Возвратная тара! Звучит так, словно речь идёт о пивной бутылке.
Вид у священника стал совсем озадаченный, как будто его посетили сомнения по части душевного здравия собеседника. Однако южная вежливость или попросту любопытство возобладали над опасениями. Возможно, этот чужеземец всего лишь не прочь пошутить. Так отчего же ему не подыграть?
— Завтра, — с вкрадчивой вежливостью заговорил он, — вы увидите нашего епископа. Он приедет на торжества в честь святого покровителя острова; вам повезло, что вы станете свидетелем этого праздника. Весь остров украсится. Будет музыка, фейерверки, пышное шествие. Наш епископ милый старик, хоть и не вполне, как это у вас называется, либерал, — со смехом добавил он. — Впрочем, иного и ожидать не приходится, не так ли? Мы предпочитаем консервативных пресвитеров. Они уравновешивают модернизм молодёжи, нередко буйный. Вы впервые посещаете Непенте?
— Впервые. Я много слышал о красоте этих мест.
— Вам здесь понравится. Народ у нас умный. Вино и еда хорошие. Особенно славятся наши лангусты. Вы встретите на острове соотечественников, в том числе дам; герцогиню Сан-Мартино, к примеру, которая на самом деле американка; вообще, замечательные есть дамы! Да и деревенские девушки заслуживают благосклонного взгляда…
— Праздничное шествие это интересно. Как зовётся ваш покровитель?
— Святой Додеканус. С ним связана замечательная история. У нас на Непенте есть один англичанин, учёный, мистер Эрнест Эймз, который всё вам о нём расскажет. Он знает о святом больше моего; порой кажется, будто он с ним каждый вечер обедал. Правда, он великий затворник — я имею в виду мистера Эймза. Да, и приятно, конечно, что на праздник приедет наш старый епископ, — с лёгким нажимом вернулся он к прежней теме. — Пастырские труды по большей части держат его на материке. У него большая епархия — почти тридцать квадратных миль. Кстати, а ваша, насколько она была велика?
— Точной цифры назвать не могу, — ответил мистер Херд. — Но чтобы пересечь её из конца в конец, мне обычно требовалось три недели. Вероятно, не многим меньше итальянского королевства.
— Итальянского королевства? В самом деле?
Что и уничтожило последние сомнения. Разговор прервался; добродушный священник погрузился в молчание. Он казался уязвлённым и разочарованным. Это уже не шутки. Он изо всех сил старался быть вежливым со страдающим иностранцем и получил в виде вознаграждения самые что ни на есть дурацкие россказни. Возможно, он припомнил другие случаи, когда англичане проявляли присущее им странноватое чувство юмора, освоиться с которым он так и не смог. Лжец. А то и помешанный; один из тех безвредных фанатиков, что бродят по свету, воображая себя папой римским или Архангелом Гавриилом{4}. Как бы то ни было, священник не сказал больше ни слова, но погрузился, на сей раз по-настоящему, в чтение требника.
Судно стало на якорь. Местные жители полились потоком на берег. Мистер Мулен уехал один, надо полагать, в свой роскошный отель. Епископ, погрузив в коляску багаж, поехал следом. Он наслаждался извилистой, уходящей кверху дорогой; любовался принаряженными к празднику домами, садами и виноградниками, многокрасочным горным ландшафтом над ними, улыбающимися, прокалёнными солнцем крестьянами. Всё вокруг несло на себе отпечаток довольства и благополучия, чего-то радостного, изобильного, почти театрального.
«Мне здесь нравится», — решил он.
И задумался, скоро ли ему удастся увидеть свою двоюродную сестру, миссис Мидоуз, ради которой он прервал путешествие в Англию.
Дон Франческо, улыбчивый священник, обогнал их обоих, несмотря на то, что потратил в гавани десять минут на разговор с хорошенькой крестьянской девушкой с парохода. Он нанял самого быстрого из местных возчиков и теперь бешено мчал по дороге, полный решимости первым сообщить Герцогине о том, что на остров прибыл помешанный.
ГЛАВА II
Герцогиня Сан-Мартино, благодушная и представительная дама зрелых лет, способная при благоприятных атмосферных условиях (зимой, например, когда пудра, как правило, не стекает струйками по лицу) сойти, во всяком случае в профиль, за поблёкшую французскую красавицу былых времён, — Герцогиня не составляла исключения из правила.
Это было древнее правило. Никто не знал, когда оно впервые вошло в силу. Мистер Эймз, непентинский библиограф, проследил его вплоть до второго финикийского периода{5}, но не нашёл причины, по которой именно финикийцы, а не кто-то иной, должны были установить прецедент. Напротив, он склонен был полагать, что правило датируется более ранней эпохой, в которую троглодиты, манигоны, септокарды, мердоны, антропофаги и прочие волосатые аборигены{6} приплывали в своих несусветных лодчонках по морю, обменивать то, что они собирали в ущельях варварской Африки, — змеиные шкуры и камедь, газельи рога и страусиные яйца, — на сверхъестественно вкусных лангустов и деревенских девушек, которыми Непенте славился с незапамятных времён. В основе учёных выводов мистера Эймза лежало то обстоятельство, что на острове был обнаружен рог газели, принадлежавшей, как установили учёные, к ныне вымершему триполитанскому виду, тогда как во время проводимых в Бенгази раскопок удалось извлечь на свет череп взрослой женщины гипо-долицефалического (непентинского) типа.
Это было приятное правило. Сводилось оно к тому, что в первой половине дня всем непентинцам, независимо от возраста, пола и состояния здоровья, следовало непременно попасть на рыночную площадь, называемую также «пьяцца», — площадь очаровательную, три стороны которой занимали главные здания города, а с четвёртой открывался прелестный вид на сам остров и на море. Здесь непентинцам полагалось сходиться, обмениваться сплетнями, договариваться о вечерних встречах и разглядывать тех, кто только что прибыл на остров. Восхитительное правило! Ибо оно по существу предохраняло каждого от каких-либо утренних трудов, а после дневного завтрака все, натурально, ложились вздремнуть. Как приятно, подчиняясь железной необходимости, прогуливаться под ярким солнцем, приветствовать друзей, потягивать ледяные напитки, не мешая взгляду медленно опускаться к нижним отрогам острова с их увитыми в виноград крестьянскими домами; или пересекать блистающий водный простор, устремляясь к далёкой линии материкового берега с его вулканом; или взбираться вверх, к остриям гор, у чьих грубых бастионов почти неизменно стоял на приколе целый флот белоснежных, принесённых сирокко облаков. Ибо Непенте славился не только девушками и лангустами, но и дующим на нём южным ветром.
Как и всегда в этот час, рыночную площадь заполняла толпа. Дневная толпа. Священники, курчавые дети, рыбаки, крестьяне, просто граждане, парочка городских полицейских, крикливо одетые женщины всех возрастов, множество иностранцев, — все они прохаживались взад-вперёд, разговаривая, смеясь, жестикулируя. Каких-то особых дел ни у кого не имелось, ибо таково было правило.
В изрядной полноте была здесь представлена и русская секта. То были энтузиасты новой веры, всё увеличивающиеся в числе и возглавляемые Учителем, боговдохновенным Бажакуловым, который в ту пору жил на острове почти полным затворником. Они именовали себя «Белыми Коровками», указывая этим названием на свою отрешённость от дел мира сего, их алые рубахи, светлые волосы и удивлённые голубые глаза составляли местную достопримечательность. Над площадью трепетали флажки, колыхались гирлянды из разноцветной бумаги и гирлянды цветочные, развевались знамёна — оргия красок, учинённая по случаю завтрашнего праздника, дня местного святого.
Герцогиня, одетая в чёрное, с чёрно-белым солнечным зонтиком в руке и дурацким аметистовым ожерельем, покоящимся среди поддельных валансьенских кружев у неё на груди, опиралась на руку нелепо миловидного юноши, которого она называла Денисом. Его все называли Денисом или мистером Денисом. Фамилию юноши старались не произносить. Фамилия его была — Фиппс.
Улыбавшаяся каждому встречному, Герцогиня передвигалась с несколько большей обдуманностью, нежели все остальные, и веером обмахивалась несколько чаще. Она сознавала, что сирокко потихоньку прорезает бороздки на её тщательно напудренных щеках, а ей хотелось как можно лучше выглядеть при появлении дона Франческо, который должен был привезти с материка, от церковных властей, некие важные вести, касавшиеся её скорого перехода в католичество. Дон Франческо был её другом. Вскоре он мог стать её исповедником.
