Роберт Грейвс - Крик
— Кстати, Чарльз знает бездну интересных вещей. Мы с ним пойдем погулять с утра пораньше, если ты не против. Мне полезно пройтись перед завтраком.
— Ой, и я с вами, — сказала она.
Он встал в шесть часов, но Рейчел так разнежилась после вчерашней выпивки, что не могла подняться. Она поцеловала его на прощанье, и он ушел с Чарльзом.
Ричард провел тяжелую ночь. Ему снилось что-то, не передаваемое человеческими словами, но что-то смутное, страшное, и никогда еще с тех пор, как они поженились, не чувствовал он себя таким далеким от Рейчел. И он мучительно боялся этого крика. К тому же он продрог и ему хотелось есть. Жесткий ветер хлестал с гор в сторону моря, то и дело припускал дождь. Чарльз все молчал, покусывал травинку и шел быстрым шагом.
У Ричарда голова пошла кругом, и он сказал Чарльзу:
— Постойте минуточку, у меня что-то в боку колет. Они остановились, и Ричард, задыхаясь, спросил:
— А этот крик — он какой? Громкий? Пронзительный? В чем там суть? Как это он сводит человека с ума?
Чарльз промолчал, и Ричард добавил с глупой ухмылкой:
— Да, странная это штука — звук. Помню, в Кембридже, в Королевском колледже, как-то вечером один малый стал вслух читать урок. И десяти слов произнести не успел, как пошел гул, стон, звон, с потолка посыпалась пыль, штукатурка. Оказывается, его голос был настроен в точности подстать зданию, еще бы чуть-чуть — и на нас обвалилась бы крыша. Или вот стакан тоже можно разбить, если подобрать его тон на скрипке.
Чарльз наконец ответил:
— В данном случае дело не в вибрации и не в тоне, нет, тут другое, это не объяснишь. Мой крик — крик чистейшего зла, и в гамме нет ему постоянного места. Он может соответствовать любой ноте. Это чистейший ужас, и если бы не кое-какие мои виды, в которых я не обязан отчитываться, я не стал бы кричать ради вас.
Ричард пугаться умел, и это новое сообщение окончательно его обескуражило. Захотелось домой, в постель, и Чарльз чтобы оказался за тридевять земель от него. Но его как околдовали. Он шел за Чарльзом через полосу трав, гнутые стебли кололи его сквозь носки, и он промочил ноги.
И вот они вышли на голые дюны. Стоя на самой высокой, Чарльз огляделся. По обе стороны, на две мили, не меньше, убегал пустой берег. Нигде ни души. И тут Ричард увидел, как Чарльз вынул из кармана какую-то вещицу и стал жонглировать ею — то подбросит с пальца на палец, то покрутит, запустит вверх, подхватит на ладонь. Это была пряжка Рейчел.
Ричард задохнулся, сердце у него оборвалось, его чуть не вырвало. Он дрожал от холода, был весь мокрый от пота. Скоро они вышли на открытый простор между дюн у самого моря. На гряду, поросшую синеголовником и какой-то еще тощей травкой. Тут лежали камни, наверное выброшенные морем. Это было за первым валом дюн, но в прогал, вероятно пробитый прибоем, непрестанно задувал ветер и взметал песок. Ричард грел руки в карманах и нервно разминал кусочек воска — свечной огарок, оставшийся с вечера, когда он поднимался запереть дверь.
— Готовы? — спросил Чарльз.
Чайка нырнула было на гребень дюны, но снова взвилась, едва увидела их.
— Вы встаньте там, у кустов, — сложил пересохшими губами Ричард, — а я уж буду тут, у камней, чтоб капельку подальше. Когда я подниму руку — кричите! А когда заткну уши — умолкните.
И Чарльз отошел на двадцать шагов к синеголовнику. Ричард видел его широкую спину, высунувшийся из кармана черный платок. Он вспомнил свой сон, пряжку, испуг Элси. Решимость ему изменила. Он поскорей разломал кусок воска надвое и залепил себе уши. Чарльз ничего не видел.
Он повернулся, и Ричард поднял руку.
Чарльз странно подался вперед, выпятил подбородок, оскалил зубы — и никогда еще Ричард не видел такого страха на человеческом лице. К этому он не был готов. Лицо Чарльза, прежде мягкое и переменчивое, смутное, как облако, вдруг затвердело каменной маской и, сначала мертвенно-белое, вдруг вспыхнуло, зарделось, побагровело и стало черным, как у удавленника. Потом рот его стал открываться, вот разинулся настежь, и Ричард упал ничком, затыкая уши, в глубоком обмороке.
Когда он очнулся, он лежал один среди камней. Он сел, тупо гадая, давно ли сюда попал. Он был совершенно разбит, и сердце леденил холод — почище еще того, который пронизывал тело. В голове была пустота. Чтоб подняться, Ричард оперся оземь рукой, и рука попала на камень несколько больше прочих. Он поднял этот камень и стал рассеянно гладить. Мысли его разбегались. Он начал вдруг думать о сапожном деле, прежде неведомом ему ремесле, но сейчас оно разом ему открылось со всеми своими хитростями.
— Видимо, я сапожник, — сказал он вслух. Тотчас он одумался:
— Да нет, я же музыкант. С ума я, что ли, схожу?
И он отшвырнул камень, тот ударился о другой, подпрыгнул и отскочил.
Ричард себя спрашивал:
— И чего это я решил, что я сапожник? Минуту назад я, кажется, знал сапожное ремесло вдоль и поперек, а теперь понятия о нем не имею. Нет, скорей, скорей домой, к Рейчел. И зачем только я вылез из дому?
И тут в ста шагах от себя он увидел Чарльза, он стоял наверху дюны и глядел на море. Ричард вспомнил свой страх и проверил, залеплены ли у него уши. Кое-как он поднялся на ноги. Неподалеку что-то металось по песку, и он увидел лежавшего на боку и дергавшегося в конвульсиях кролика. Когда Ричард подошел, метание кончилось: кролик был мертв. Ричард поскорей юркнул за дюну и припустил домой, с трудом взрывая рыхлый песок. Шагов через двадцать он наткнулся на чайку. Она оцепенело торчала в песке и не взвилась при его приближении: она упала мертвая.
Он сам не знал, как добрался до дому, тихонько отворил дверь черного хода и всполз на четвереньках по лестнице. И тогда только вынул воск из ушей.
Рейчел сидела на постели бледная и вся дрожала.
— Слава Богу, вернулся, — сказала она. — Мне снился жуткий сон, я такого в жизни не видела. Ужас. Я спала глубоко-глубоко, так же, как, помнишь, я тебе рассказывала. Я была камнем, и я чувствовала, что ты рядом. Это был ты, именно ты, хоть я была камнем, и ты был в диком страхе, а я не могла помочь, и ты чего-то ждал, но этот ужас не случился с тобой, зато случился со мной. Не могу тебе описать, что это было такое, но все нервы у меня были натянуты и криком кричали от боли, и меня будто рассек какой-то яркий злой луч и вывернул наизнанку. Проснулась — а сердце колотится, прямо вот-вот задохнусь. Как думаешь — может, это был сердечный припадок? А где же мистер Чарльз?
Ричард сел на постель и взял ее за руку.
— Мне тоже несладко пришлось, — сказал он. — Я пошел с Чарльзом на море, он пошел вперед и забрался на самую высокую дюну, и тут мне стало плохо и я упал, а когда очнулся, вижу — кругом камни, камни, а я от страха весь в холодном поту. И я поскорей пошел домой, один. Это было примерно полчаса на зад, — сказал он.
Больше он ей ничего не сказал. Только спросил — можно ему еще полежать, а завтрак пусть она сама приготовит? Чего-чего, а этого она за все годы их брака ни разу не делала.
— Я, может, еще хуже себя чувствую, — сказала она. Так уж у них повелось: если Рейчел чувствует себя плохо, значит, Ричард должен чувствовать себя хорошо.
— Нет, не хуже, — сказал он и снова упал в обморок.
Она в сердцах затолкала его в постель, оделась и медленно побрела вниз по лестнице. Запах кофе и ветчины летел ей навстречу. Чарльз у плиты сооружал завтрак для двоих на подносе. Она ужасно обрадовалась, что не надо готовить завтрак, и назвала его душкой, а он поцеловал ей руку и крепко при этом пожал. Завтрак он приготовил в точности по ее вкусу: кофе крепкий-крепкий, и яичница зажарена с обеих сторон.
Рейчел влюбилась в Чарльза. Она часто влюблялась в мужчин до того, как вышла замуж, и после, но обычно, когда это случалось, она все рассказывала Ричарду, как и он согласился сообщать ей об аналогичных случаях. Таким образом для угара страсти открывалась отдушина, и ревности не было никакой, потому что Рейчел всегда говорила (и Ричарду предоставлялось право говорить): «Да, я не отрицаю, лукавый попутал, но люблю я только тебя».
Так до сих пор все и обстояло. Но сейчас было иное. Рейчел сама не знала, в чем тут дело, но она не смогла признаться, что влюбилась в Чарльза. Потому что она разлюбила Ричарда. Ее злило, что он валяется в постели, она говорила, что он симулянт и лентяй. А потому часов в двенадцать он поднимался и со стонами бродил по спальне, пока Рейчел снова его не загоняла в постель, если уж так необходимо стонать.
Чарльз помогал ей по дому, стряпал завтрак, обед и ужин, но не поднимался проведать Ричарда, раз его не зовут. Рейчел было стыдно за мужа, она извинялась перед Чарльзом, что тот так невежливо тогда его бросил. Но Чарльз мило возражал, что он ничуть не обижен. Ему и самому в то утро было не по себе. Что-то было зловещее в воздухе, когда они подходили к дюнам. Она сказала, что тоже чувствовала нечто подобное.
