Эмиль Золя - Капитан Бюрль
Все же четыре-пять живущих по соседству мелких рантье приходили по вечерам сыграть свою обычную партию в домино. Несмотря на то, что после смерти самого Картье кафе «Париж» приобрело специфический оттенок, они, казалось, этого не замечали и оставались верны старым привычкам. Ввиду того что официант оказался ненужным, Мелани в конце концов его рассчитала. С той поры единственный газовый рожок в углу стала зажигать для игроков Фрозина. Время от времени ватага молодых людей, привлеченных рассказами о Мелани и подстрекаемых желанием с ней познакомиться, с шумным и сконфуженным смехом врывалась в кафе. Их, однако, встречали с высокомерным достоинством. Хозяйка к ним не выходила, но если даже случайно оказывалась в зале, то окидывала их таким уничтожающим взглядом женщины, знающей себе цену, что у них сразу же отнимался язык. Мелани была слишком умна, чтобы растрачиваться на пустяки. В то время как большой зал оставался погруженным в полумрак, освещенный лишь в одном углу, где мелкие рантье машинально передвигали костяшки домино, Мелани собственноручно обслуживала «господ из диванной», любезная без вольностей, позволяя себе лишь опереться на чье-либо плечо, чтобы проследить за каким-нибудь тонким ходом в экарте.
В один прекрасный день «господа из диванной», уже как-то притерпевшиеся друг к другу, были неприятно поражены, увидев, что там расположился капитан Бюрль. Утром он будто бы зашел в кафе выпить стаканчик вермута и, оставшись наедине с Мелани, разговорился с ней. Когда он вечером снова явился туда, Фрозина сразу же пропустила его в диванную.
Не прошло и двух дней, как Бюрль полностью водворился там, не обратив, однако, в бегство ни аптекаря, ни владельца макаронной фабрики, ни стряпчего, ни чиновника в отставке. Капитан, приземистый и коренастый, обожал дородных женщин. В полку ему дали прозвище «Юбочник» из-за его вечной жажды женщины и ненасытной похоти, которую он удовлетворял где попало и с кем попало и проявлявшейся тем неистовее, чем крупнее был предмет его вожделений. Когда офицеры или даже простые солдаты встречали какие-нибудь выпирающие телеса, избыток прелестей или же заплывшую жиром тушу, они, независимо от того, была ли она в лохмотьях или в шелку, неизменно восклицали: «Вот была бы находка для этого проклятого Юбочника!» Все для него были одинаково хороши; и по вечерам, собравшись компанией, его знакомые пророчили, что это в конце концов сведет его в могилу. Вот почему пышнотелая Мелани овладела им с такой неотразимой силой. Он потерял голову, он весь растворился в своей страсти. Через две недели он впал в отупение влюбленного толстяка, который выматывает себя, не худея. Его глазки, еле видные на обрюзгшей физиономии, следили за вдовой взглядом побитой собаки. Он забывался в постоянном экстазе перед ее широким, мужеподобным лицом, обрамленным жесткими, как щетина, волосами. Из боязни, как бы она, по его собственному выражению, «не лишила его пайка», он терпел «господ из диванной» и до последнего гроша отдавал ей все свое жалованье. Какой-то сержант метко выразился про него: «Наш Юбочник нашел свое болото, так он в нем и сгниет. Пропащий человек!»
Было около десяти часов вечера, когда майор Лагит во второй раз яростно распахнул двери кафе «Париж». В раскрытую со всего размаха створку на миг мелькнула площадь Суда, превратившаяся в озеро жидкой грязи и словно клокочущая под ужасающим ливнем. Майор, теперь уже промокший насквозь, оставляя за собой потоки воды, направился прямо к стойке, за которой с романом в руках восседала Фрозина.
— Дрянь ты эдакая! — прогремел он. — Над офицером издеваться вздумала?.. Тебя бы следовало...
И он занес руку, намереваясь влепить ей оплеуху, которая уложила бы на месте быка. Но служанка испуганно отпрянула назад, между тем как посетители, разинув рты, с изумлением повернули головы к стойке. Майор, однако, не мешкал; толкнув дверь в диванную, он очутился между Бюрлем и Мелани как раз в тот момент, когда последняя, жеманясь, поила капитана грогом из ложечки, наподобие того, как кормят ручного чижика. В тот вечер в кафе приходили только чиновник в отставке и аптекарь, но оба они, преисполненные горечи, удалились очень рано. И Мелани, которой как раз до зарезу нужны были триста франков, воспользовалась случаем, чтобы подольститься к Бюрлю.
— Ну, ну, любимчик... Открой-ка свой ротик...
Вкусно, а? Поросеночек ты мой!
Капитан с помутневшим взглядом, осовелый и весь красный, с блаженным видом обсасывал ложечку.
— Будь ты проклят! — еще с порога заорал майор. — У тебя что, теперь бабы вместо часовых? Мне говорят, тебя здесь нет, меня выставляют за дверь, а ты, оказывается, изволишь тут дурака валять!
Бюрль отстранил от себя грог и весь затрясся. Разъяренная Мелани резким движением шагнула вперед, словно собираясь заслонить его своим крупным телом. Но Лагит в упор посмотрел на нее с тем спокойным и решительным видом, по которому женщины сразу узнают, что им грозит оплеуха.
— Оставьте нас, — только и произнес он.
Она с минуту колебалась. Но, словно уже почувствовав пощечину, бледная от злости, ушла к Фрозине за стойку.
Когда они наконец очутились одни, майор Лагит вплотную подошел к капитану Бюрлю; скрестив руки на груди и пригнув голову, он рявкнул ему прямо в лицо:
— Подлец!
Тот, ошеломленный, хотел было рассердиться. Но майор не дал ему опомниться.
— Молчи!.. Ты подлейшим образом подвел товарища! Ты подсовывал мне фальшивые векселя, из-за которых мы оба можем угодить на каторгу. Разве это честно, а? Разве можно выкидывать такие фокусы, когда уже более тридцати лет знаешь друг друга?
Бюрль, мертвенно-бледный, снова опустился на стул. Лихорадочная дрожь сотрясала его тело. Майор, кружась вокруг него и стуча кулаком по столу, продолжал:
— Итак, ты проворовался, как писаришка, ради этой дылды!.. Если б ты крал ради матери, это бы еще куда ни шло. Но, черт возьми, красть казенные деньги и тащить их в этот вертеп — вот что больше всего меня возмущает... Скажи, пожалуйста, что такое сидит у тебя в башке, чтобы в твои-то годы выматывать себя с эдакой бабищей? Не лги, я только что сам видел, каким вы тут занимаетесь свинством.
— А ты ведь играешь в карты? — запинаясь, произнес капитан.
— Да, играю, гром меня разрази! — ответил майор, которого это замечание еще больше вывело из себя. — И я тоже гнусная свинья, потому что игра поглощает все мои монеты, и это отнюдь не к чести французской армии... Но, черт подери, я хоть и играю, но, по крайней мере, не ворую!.. Подыхай сам, если хочешь, мори голодом мать и малыша, но не смей трогать кассу и подводить друзей!
Он умолк. Бюрль продолжал сидеть, безмолвно уставившись в одну точку. С минуту только и слышны были шаги майора.
— И ни гроша за душой! — снова резко продолжал майор. — Представляешь ты себя между двумя жандармами, а? Подлец!..
Немного успокоившись, он схватил капитана за руку и заставил его встать.
— Ну, пошли. Надо немедленно что-то предпринять. Я вовсе не желаю провести ночь с этой штукой на душе... У меня явилась мысль...
В большом зале Мелани и служанка о чем-то вполголоса оживленно разговаривали между собой. Увидев обоих мужчин, Мелани решилась подойти к Бюрлю.
— Как? Вы уже уходите, капитан? — томным голосом протянула она.
— Да, он уходит, — грубо оборвал ее Лагит, — и я твердо рассчитываю, что отныне ноги его не будет в вашем мерзком притоне.
Служанка испуганно потянула хозяйку за подол платья. Но она имела неосторожность пробормотать слово «пьяница», и майор тут же размахнулся, нацеливаясь влепить ей оплеуху, на которую у него ужо давно чесались руки. Обе женщины, однако, успели нагнуться, и удар пришелся по прическе Фрозины, смяв ей чепчик и сломав гребенку. Выходка эта вызвала негодование сидевших в зале обычных посетителей.
— Бежим, черт возьми! — проговорил Лагит, выталкивая Бюрля на улицу. — Если я задержусь, то всех их до одного уложу на месте.
Переходя площадь, они промочили ноги. Дождь, гонимый ветром, струился по их лицам. Капитан шел молча, между тем как Лагит принялся еще более гневно распекать его за «похабство». Подходящая погодка, не правда ли, чтобы шататься по улицам? Не наделай он глупостей, они оба преспокойно спали бы себе в теплой постели, вместо того чтобы месить грязь. Потом он заговорил о Ганье. Тоже жулик! Солдаты в полку уже трижды переболели животом из-за его тухлятины! Через неделю истекает срок его контракта. Черта с два, если на этот раз поставка мяса на публичных торгах снова останется за ним!
— Все зависит от меня! — брюзгливо ворчал майор. — Кого захочу, того и утвержу! Я скорее соглашусь отрезать себе руку, чем позволю этому отравителю заработать хотя одно су.
Тут он поскользнулся и по самое колено угодил в лужу.
— Знаешь, ведь я иду к нему, — продолжал он, пересыпая свою речь проклятиями. — Я поднимусь наверх, а ты подождешь меня у входа. Мне хочется узнать, что у этой гадины на уме и осмелится ли он завтра пойти к полковнику, как он грозился. И с кем связался, черт побери, с мясником! Больно уж ты неразборчив, скажу я... И этого я тебе никогда не прощу.
