Максим Горький - Мать. Дело Артамоновых
Изображение революционного преобразования человеческих душ, их нравственного обновления было связано у М. Горького с мыслью, которая имела глубоко философский и вместе с тем острополитический смысл. Писатель был убежден, что господство собственнических, эгоистических отношений убивает человеческое в человеке, превращая его в бездушное «механическое» существо, и что это проявляется в рабовладельцах гораздо сильнее, чем в рабах. Он утверждал, что буржуазия, обретая господство в жизни, утрачивает способность вырабатывать новые идеалы и вдохновлять ими массы, что она продолжает существовать преимущественно по инерции — по инерции созданной ею государственной машины, сильной силою тюрем и штыков.
После декабрьских событий 1905 года, став свидетелем и активным участником высшего подъема первой русской революции, М. Горький писал: «Моя точка зрения, грубо выраженная, такова: буржуазия в России некультурна, не способна к политическому строительству, идейно бессильна, единственным культурным течением, способным спасти страну от анархии, являются республиканские стремления революционного пролетариата и интеллигенции…» (28, 405). Эта мысль — об идейном, духовном бессилии буржуазии и ее слуг, в том числе такого слуги, как самодержавие, — выражена в романе «Мать» наиболее непосредственно и «программно» в речи Павла Власова на суде.
Здесь уместно заметить, что М. Горький далеко уходил в обрисовке героев «Матери» от их прототипов, смело типизируя жизненный материал во имя решения своих идейно-художественных задач. Анна Кирилловна Заломова рано овладела грамотой и рано освободилась от религиозности, — М. Горький сделал сорокалетнюю Ниловну неграмотной и верующей, чтобы тем большее значение приобрел ее последующий духовный подъем. Петра Заломова мучили не только духовно, — тюремщики избивали его и калечили, но автор «Матери» отказался от изображения этой страшной страницы его биографии, и не потому, что вообще избегал изображать страшное (он делал это, когда считал необходимым), а потому, что в романе ему важно было сосредоточить внимание на других — духовных — формах насилия.
Вот так и речи Петра Заломова и его товарищей на суде над участниками сормовской первомайской демонстрации 1902 года — замечательные речи, высоко оцененные В. И. Лениным, — писатель заменил в романе другими, им самим написанными, в которых те же идеи получили совершенно иное выражение, продиктованное замыслом романа. Павел выступает против буржуазного общества, циничного и жестокого по отношению к личности человека, против «всех форм физического и морального порабощения человека таким обществом, против всех приемов дробления человека…». Он обличает духовное омертвение этого общества: «…все вы, наши владыки, более рабы, чем мы, — вы порабощены духовно, мы — только физически… Посмотрите — у вас уже нет людей, которые могли бы идейно бороться за вашу власть, вы уже израсходовали все аргументы, способные оградить вас от напора исторической справедливости, вы не можете создать ничего нового в области идей, вы духовно бесплодны… Ваша энергия — механическая энергия роста золота, она объединяет вас в группы, призванные пожрать друг друга, наша энергия — живая сила все растущего сознания солидарности всех рабочих… Вы оторвали человека от жизни и разрушили его; социализм соединяет разрушенный вами мир во единое великое целое, и это — будет!»
Почему автор «Матери» отказался от развернутого психологического анализа защитников эксплуататорского строя, так ярко освещенных изнутри в сравнительно кратких сценах пьесы «Враги»? Это было связано с существом его художественного замысла, настолько своеобразного и для своего времени нового, что он не мог быть сразу понят и по достоинству оценен. Андрей Находка говорит Ниловне о тех, кто откровенно жесток, и о тех, кто прячет свою жестокость: «Все они — не люди, а так, молотки, чтобы оглушать людей. Инструменты. Ими обделывают нашего брата, чтобы мы были удобнее. Сами они уже сделаны удобными для управляющей нами руки — могут работать всё, что их заставят, не думая, не спрашивая, зачем это нужно».
В романе «Мать» именно так все и изображено: живые люди сталкиваются здесь с «молотками», «инструментами», с бездумными исполнителями воли своего класса, своего общественного строя. Люди против нелюдей, человек против автомата, имеющего лишь внешний облик человека, — такой прием изображения главного классового конфликта эпохи получил позднее права гражданства и в прозе, и в поэзии, и в драматургии. Первым его применил М. Горький.
Этот условный прием имеет в романе «Мать» двоякое художественное «оправдание». Во-первых, мир врагов, как и все остальное, показан здесь главным образом сквозь призму сознания Ниловны. Это она видит врагов такими, это ей кажется, что в ее оживающую душу хочет вломиться бездушная, не доступная ни для каких слов убеждения сила. «Серая стена однообразных людей без лиц» — такой предстает перед Ниловной цепь солдат, преградившая Первого мая путь демонстрантам. Но, в сущности, такой же, или почти такой же, серой стеной кажутся ей все враги революции. Вот почему снова и снова возникает в ее душе мертвящий страх, пока его не заменяет бесстрашие, знаменуя окончательную победу нового в сознании Ниловны. А во-вторых, условность отмеченного приема связана со всем художественным строем произведения, в котором очень важную роль играют элементы романтической стилистики, придающие роману особую приподнятость, придающие ему тон и характер героической поэмы или сказания.
Речь в данном случае идет не об особенностях, вообще присущих творческому методу М. Горького, не о той устремленности к социалистическому будущему, которая проявляется в большинстве его произведений, а именно о стилистике, сближающей «Мать» с такими более ранними вещами, как «Старуха Изергиль» или «Песня о Соколе», и с такими более поздними, как «Сказки об Италии». Надо только иметь в виду, что в романе «Мать» романтический стиль соединяется с реалистическим и что они образуют здесь как бы два стилевых слоя. Утром Первого мая Ниловна увидела: «По небу, бледно-голубому, быстро плыла белая и розовая стая легких облаков, точно большие птицы летели, испуганные гулким ревом пара. Мать смотрела на облака и прислушивалась к себе».
Эти облака-птицы романтически выражают борьбу противоречивых чувств в душе матери: ее устремленность к тому, что должно произойти (потом возникнет образ толпы-птицы, широко раскинувшей крылья), и тревогу при мысли о том, что будет с сыном и его товарищами. Но почти сразу же после этого Ниловна слышит слова, опускающие ее с неба на землю, к «деловым» заботам долгожданного дня: «…облака бегут. Это лишнее сегодня, — облака…»
В другом эпизоде, наоборот, простые слова сына, его мысли, давно знакомые Ниловне, вдруг сливаются в ее душе, становясь «звездоподобным, лучистым комом» и властно поднимая ее над землей, над всем повседневным. В этих «переключениях» от одного стилевого слоя к другому, от условных, символических, романтически приподнятых образов к строго реалистическому письму — своеобразие и притягательная сила художественной формы романа.
«Мать» — произведение ярко новаторское. Это не значит, что тема романа, его проблематика были впервые выдвинуты именно М. Горьким. Он развивал традиции великой реалистической литературы XIX столетия, особенно — ее величайшего представителя: Льва Толстого. Не только в романе «Воскресение», но и во многих других произведениях Толстого ставилась та проблема, которая так захватила автора «Матери», — проблема внутреннего обновления человека, его нравственного очищения, второго его рождения. Но именно в подходе к этой проблеме проявилась вся сложность отношения Горького к Толстому — и теснейшая преемственная связь с ним, и решительное опровержение некоторых его идей. Лев Толстой понимал «воскресение» человека как его нравственное самосовершенствование, как освобождение его души от скверны, внесенной в нее лживым и лицемерным эксплуататорским обществом. В художественных произведениях Толстого, в отличие от его нравственно-религиозных сочинений, изображение внутреннего очищения человека было связано с бесстрашной критикой социальных и нравственных основ старого мира.
Толстовская проповедь, отрицающая революционную борьбу и всякое «противление злу насилием», сказалась и в его художественном творчестве. Он не пошел и не мог пойти дальше противопоставления ложному и больному разуму высших классов — здорового и верного инстинкта низов; мертвому рационалистическому «уму», создающему «выдуманные» представления и искусственную жизнь, — живого непосредственного «сердца», полного стихийного стремления к правде и справедливости. М. Горький противопоставил ложному разуму истинный, революционный, утверждающий необходимость ниспровержения старого социального устройства, ниспровержения, если иначе невозможно, — насильственного, если вынуждают враги — беспощадного. Он показал (вспомним ленинскую оценку «Матери») рост человека от стихийного протеста к сознательной борьбе.
