Исаак Башевис-Зингер - Папин домашний суд
Билгорай считался относительно большим городом. Он был расположен у австрийской границы, там стояло много солдат. Офицеры-казаки танцевали с русскими дамами или играли в карты в клубе. Солдаты ездили с нагайками по улицам, на голове — папаха, в одном ухе — серьга. На боковых улицах жили поляки, и три нации не смешивались, говорили на разных языках и отмечали разные праздники.
Свадьба моих родителей была шумной, происходило это после праздника Швуэс. Мама часто вспоминала о ней. Все девушки сшили по этому случаю платья, выучили новые танцы. Но жених, мать которого хотела, чтобы сын оделся получше, должен был летом влезть в меховую шубу, что очень развеселило городских франтов.
Отец скоро понял, что не подходит суровому, властному тестю, с ним практически невозможно было говорить. Оба шурина насмехались над его религиозностью, стремлением во всем оставаться евреем. Возвращаясь из синагоги, он часто с трудом находил дорогу домой, а так как никогда не глядел на женщин, мог не узнать маму и легко принять за свою жену тещу или золовку. Даже в те времена такая удаленность от мирских дел была в диковинку.
Чтобы стать казенным раввином, требовалось выдержать экзамен по русскому языку, пройти собеседование у губернатора. Братья матери сделали это, а отец отказался. В течение восьми лет «кормления у тестя» он часто ездил домой, а иногда отправлялся к ребе-чудотворцам. Желая стать учеником праведника, он не мог найти такого, который отвечал бы его требованиям.
По прошествии восьми лет отец стал искать небольшую общину, где не надо было бы сдавать экзамен по русскому языку. Братья и бабушка Хана советовали маме развестись с этим мечтателем, но у нее уже родились дети — моя сестра Хинда-Эстер и брат Ешуа. Дедушка не говорил ничего, становясь с годами все более молчаливым и замкнутым.
Поскольку молодые люди так часто боролись за раввинские места, требовавшие протекции, никто не верил, что отец найдет что-нибудь для себя. Однако он нашел. Нашел в Леонсине, крошечном городке на берегу Вислы, неподалеку от Нового Двора и лишь в нескольких верстах от Варшавы. Родители прожили в этом городке десять лет, там появились на свет мы с братом Мойше, хотя оба записаны в Радзимине. Леонсин мне незачем обрисовывать, мой старший брат уже сделал это в книге «О мире, которого больше нет». Но о Радзимине я бы хотел немного сказать.
Отец оставил Леонсин и сделался помощником Радзиминского ребе в результате ряда событий. В Радзимине обосновалась хасидская династия, созданная реб Янкеле, чудотворцем, ранее связанным с «дворами» хасидов Пшисхи и Коцка. Женщинам, приходившим к нему, он дарил заколдованные монеты и куски янтаря, защищающие от болезней. Он любил монеты, медь, серебро и золото, держал их в глиняных кувшинах. Молодые люди просили, чтобы он помог им освободиться от призыва. Ходили слухи, что его брань помогает больше, чем благословение. Женщине, которая пришла к нему с больным ребенком, он кричал:
— Убирайся со своим ублюдком!
Ребенок немедленно выздоровел.
Говорили, что заклинаниями он воскрешает мертвых, что к нему приходят очиститься даже трупы, чтобы их пустили в рай. По его словам, на чердаке у него собралось столько переселившихся душ, что чердак скоро рухнет. Однажды он упал ночью с постели и закричал:
— Он и мертвый остался дураком! Явился ко мне в саване, хотя знает, что я боюсь.
Его сын Шлоймеле умер молодым, а внук реб Аарон-Менахем-Мендл стал ребе, унаследовал большое состояние деда, Дом учения и недвижимость в Варшаве. Нельзя сказать, что радзиминская династия была такой уж родовитой, но реб Аарон-Менахем-Мендл женился на дочери Бяльского ребе из авторитетнейшего рода! Тем не менее Радзиминскому ребе не хватало престижа, его посещало мало образованных евреев и раввинов, последователями его были мелкие лавочники и кучера. Большим ученым он не слыл, его комментарии нуждались в серьезной редакции. Он открыл ешиву, однако ни главы ешивы, ни учителей не подобрал.
И место досталось моему отцу.
Мы сложили свои вещи на телегу и поехали в Радзимин. Мне было тогда три года, но я помню эту поездку. Все городские евреи пришли попрощаться с нами, женщины целовались с мамой. И мы поехали через поля, леса, мимо ветряных мельниц. Был летний вечер, небо сверкало, казалось, горящими углями, огненными метлами и зверями. Слышалось жужжание, гудение, квакали лягушки. Телега остановилась, и я увидел поезд: сначала большой паровоз с тремя фонарями, подобными солнцам, потом товарные вагоны, которые тащились медленно, озабоченно. Они, казалось, шли ниоткуда и до конца света, где было темно.
Я стал плакать. Мама сказала:
— Чего ты плачешь, глупенький? Это же просто поезд.
Теперь я точно знаю, что видел тогда поезд с нефтяными цистернами, но чувство тайны, связанное с ним тогда, осталось во мне навсегда.
ПЕРЕЕЗД ИЗ РАДЗИМИНА В ВАРШАВУ
Небольшой поезд тронулся с места. Я расположился у окна и смотрел наружу. Люди, казалось, пятятся назад, телеги тоже двигались вспять. Убегали прочь телеграфные столбы. Рядом со мной сидели мама и сестра Хинделе, которая держала на руках маленького Мойше. Мы переезжали из Радзимина в Варшаву.
Старший брат, Ешуа, ехал на телеге с мебелью и другими вещами. Отец ждал нас в Варшаве. Он снял квартиру на Крохмальной улице, д. 10.
Переезд на новое место жительства был для семьи нелегким. Но я получал большое удовольствие, узнавая каждую секунду что-то новое. Маленький паровоз (его называли «самовар») весело свистел. Время от времени он выпускал пар и дым — прямо как большой локомотив. Мы проезжали деревни, избы с соломенными крышами, луга, на которых паслись коровы и лошади. Одна лошадь положила голову на шею другой. На полях торчали чучела, одетые в лохмотья, вокруг них с шумом вились птицы. Я продолжал спрашивать маму: что это? а это? Мама и сестра отвечали мне, даже посторонняя женщина пыталась им помочь. Я был одержим любопытством, жаждал объяснений. Почему коровы едят траву? Почему из трубы идет дым? Почему у птицы есть крылья, а у теленка нет? Почему одни люди идут пешком, а другие едут на телеге? Мама качала головой — этот мальчик сведет меня с ума!
Поездка длилась едва ли два часа, но впечатлений было так много! Мы приближались к Варшаве, и чудес становилось все больше. Появились высокие дома с балконами, заводы с длинными трубами и зарешеченными окнами. Осталось позади кладбище с большим количеством памятников. Показался красный трамвай. Я понял, что уже не имеет смысла спрашивать, и молчал. Наконец наш поезд остановился.
На дрожках, которые тащила серая лошадь, мы проехали по мосту через Вислу — ту самую реку, что протекала и в Радзимине. Но как река может быть такой длинной? Впервые я увидел лодки и корабли. Один корабль свистел и выл так громко, что пришлось заткнуть уши. На палубе другого играл оркестр, его медные инструменты сверкали на солнце и ослепляли меня.
После моста возникло новое чудо — памятник королю Сигизмунду. Четыре каменных изваяния, полулюди, полурыбы, пили из больших каменных кубков. Я хотел спросить, что это такое, но не успел — появились другие чудеса. Улицы с высокими домами. Куклы в окнах магазинов, казавшиеся странно живыми. На тротуаре дамы в шляпах, украшенных вишнями, грушами, сливами, виноградом, лица многих закрыты вуалями. Мужчины в цилиндрах, в руках у них трости с серебряными набалдашниками. Много красных трамваев, в некоторые были впряжены лошади, другие двигались сами. Сестра объяснила, что их передвигает электричество. Я видел городовых на конях, пожарных в медных касках, экипажи на резиновых колесах. Лошади с короткими хвостами задирали головы вверх. Наш кучер в синем армяке и фуражке с блестящим козырьком говорил на идише. Он обращал внимание нас, провинциалов, на достопримечательности Варшавы.
Я испытывал и восторг, и унижение. Чего же стоит маленький мальчик по сравнению с огромным и шумным миром? И как здесь можно найти отца, брата Ешуа и телегу с нашими вещами? Но было очевидно, что взрослые все знают. Они сотворили все эти чудеса, а я — беспомощный маленький мальчик, которого сестра держит за руку, чтобы он не свалился с дрожек. При каждом их повороте небо тоже поворачивалось, и мои мозги гремели в голове, как орешек в скорлупке. Внезапно кучер объявил:
— Крохмальная.
Дома здесь поднимались еще выше, и ущелье между ними было заполнено людьми. Толкотня, крики напомнили мне о пожаре, который произошел месяц назад в Радзимине. Я не сомневался, что и сейчас попал на пожар. Парни кричали, свистели, прыгали, толкали друг друга. Девушки пронзительно хохотали. Стало темнеть, человек длинной палкой с огнем на ее конце зажег уличные фонари. Из труб шел дым.
Дрожки подъехали к воротам, и я увидел брата Ешуа. Телега с вещами приехала раньше нас. Мама спросила об отце, Ешуа сказал, что он отправился на вечернюю молитву.
