Мигель Астуриас - Зеркало Лиды Саль
– Или оставайтесь у нас…
– Ай, сеньора, был бы я вещью, я бы остался, да вот беда: у меня есть рот, а рот, как всегда,. – помеха!
Сеньор Фелипе, встав с гамака, пожал слепому руку, смуглую пресмутлую, и подвел его к стулу, принесенному Фелипито.
– Хотите, я раскурю вам сигару,. – сказал сеньор Фелипе.
– Зачем спрашивать, сеньор, когда добро делают, не спрашивают…
И, втянув сигарный дым полной грудью, Хохон продолжал:
– Я сказал вам, что я не гость, а беспокойство. И это правда. – одно беспокойство. Пришел я разузнать, не желает ли Фелипито быть в этом году главным «Праведником».
– Пусть сам решает,. – сказал сеньор Фелипе Апьвисурес, махнув рукой Петранхеле. чтобы она подошла, а когда она подошла, положил руку на ее неохватный стан и притянул к себе, чтобы вместе послушать, что еще скажет слепой.
– Непростое это дело…. – отозвался Фелипито, пропустив меж зубов струйку слюны, блеснувшую на каменном полу. Когда он нервничал, он всегда так пленял.
– Никаких тут нет дурных умыслов. – стал оправдываться Хохон.-да и времечко еще есть поразмыслить, решить не спеша, хотя и нельзя долго откладывать, потому как праздник подходит, сыпок, и наряд нужно приладить, подогнать по росту и нашить на рукава позументы Князя «Праведников».
– Я думаю, нечего размышлять,. – сказала скорая на решения Петранхела. – Фелипито был посвящен святой Кармен, а чем можно еще больше почтить нашу Деву-хранительницу, как не участием в се большом празднике.
– Что верно, то верно…. – пробормотал Фелипе-сын.
– Тогда, значит,. – вмешался отец, приискивая слова,. – нечего больше думать и нечего говорить,. – и, как всегда не найдя нужных слов, добавил:. – Знать, не зря приехал сеньор Бенито! А если сейчас, как говоришь, отвезешь его обратно верхом, заодно и костюм примеришь, чтобы нигде не жал.
– Главное, нашить позументы Князя,. – сказал Хохон. – Платье-то для примерки я вам попозже сам привезу, мне его еще не давали.
– Будь по-вашему,. – согласился Фелипито. – Чтобы не терять время, пойду выберу для вас коня смирного, а то уже темнеть начинает.
– Постой, дон Торопыга!. – остановила его мать. – Дай Хохо-ну чашку какао выпить…
– Пусть, пусть пьет, мама, я знаю, но пока он закончит, я успею найти жеребца и седло. Уже поздно.... – И он направился к загону. – Уже поздно и темнеет, хотя слепому все одно, что ночь, что день…. – рассуждал сам с собой Фелипито.
В харчевне было тускло и тихо. Вечером сюда почти никто не заходил. Народ собирался обычно к полудню. А потому места тут было предостаточно, чтобы слепец, тяжело опираясь на руку Фелипито Альвисуреса, вошел и сел за первый попавшийся столик и чтобы взгляд двух черных глаз сразу упал на его спутника и засветился надеждой.
– Вам подать чего-нибудь?. – подошла и спросила Лида Саль, принимаясь вытирать салфеткой стол из старой древесины, источенной годами и непогодой.
– Пару пива,. – ответил Фелипито,. – а если есть лепешки с мясом, дай две.
На какое-то мгновение качнулся пол под мулаткой. – эта единственно твердая почва под ее ногами. Она не могла скрыть волнения. При каждом удобном случае касалась своими голыми руками, своей упругой грудью плеч Фелипе. А случаев выдалось немало: и стаканы подать, и пену от пива возле слепого вытереть, и тарелки с едой поставить.
– А вы,. – спросил Альвисурес слепца,. – где будете ночевать? Потому как мне надо ехать.
– Да здесь. Мне иногда в этой харчевне дают пристанище. Так ведь, Лида Саль?
– Да, да…. – только и смогла она ответить, а еще труднее было ей шевельнуть губами, чтобы сказать, сколько стоят лепешки и пиво.
В ее руке, в которой, ей казалось, она сжимает собственное сердце, лежали теплые монетки, отданные ей Альвисуресом, теплые от его кошелька, от его тела, и, не выдержав, она поднесла их к губам и поцеловала. А поцеловав, прижала к лицу и спрятала на груди.
В непроглядной тьме, во тьме здешней ночи, что черной приходит и уходит черной, как аспидная доска, затихал перестук копыт лошади Фелипито Альвисуреса и жеребца, на котором приехал слепой.
Как же трудно начинать разговор о том, о чем так старательно умалчивал ось!
– Постой, дон Слепой,. – она даже рифмой заговорила, такую песню пела ее душа,. – негоже меня трогать…
– Я руку хочу тебе пожать, дурочка, чтобы ты на моем пальце до кольца дотронулась, которое мне нынче дала, мое оно теперь, но и стоило оно мне трудов, трудов и хитростей. Завтра получишь здесь костюм «Праведника», в котором будет щеголять Фелипито на празднике.
– А что мне с этим костюмом делать-то?..
– Спать в нем, дочка, спать несколько ночей, чтобы прониклось оно твоим волшебством. Ведь когда спишь, становишься волшебником, и когда нарядится он в эту одежду, поддастся твоему колдовству, и пойдет за тобой, и жить без тебя не сможет.
Лида Саль чуть не захлебнулась воздухом. Голова у нее пошла кругом. Она схватилась одной рукой за спинку стула, оперлась другой на стол, и хранившееся под семью замками рыдание вырвалось наружу.
– Ты плачешь?
– Нет! Нет!..Да! Да!
– Плачешь или нет?
– Да, от счастья…
– И… ты такая счастливая?..
– Постой, дон Слепой, постой! Грудь мулатки отпрянула от руки старика, а монетки, которые дал судомойке Фелипито Атьвисурес. скользнули вниз, к животу, словно бы само ее сердце разбилось на кусочки, кусочки жаркого металла, превратившиеся и деньги. чтобы расплатиться с Хохоном за волшебное платье.
Нет наряда красивее, чем костюм «Праведника». Штаны швейцарского гвардейца, нагрудник архангела, жилетка тореро. Сапоги, позументы, золотое шитье, золотые петли и шнуры, яркие и нежные цвета, блестки, бисер, стекляшки, подделанные под драгоценные камни. «Праведники» блистают, как солнце, в толпе ряженых, сопровождающих святую Деву, когда процессия идет по селению, по всем улицам. – главным и неприметным, ибо все люди достойны того, чтобы мимо их дома прошла Пречистая дева-хранительница.
Сеньор Фелипе покачивал в сомнении головой. Поразмыслив, он пришел к мнению, что его сыну совсем ни к чему напяливать на себя всю эту мишуру, но возражать. – значит ранить религиозные чувства Петранхелы, которая стала особенно набожна в пору беременности. И потому свое неудовольствие он выразил в шутливой форме, хотя и это пришлось не по нраву его супруге:
– Я так был влюблен в твою сеньору мать, когда мы поженились, Фелипито, что народ стал поговаривать, будто она семь ночей подряд спала в костюме «Праведника», в который я вырядился этак лет двадцать семь. – тридцать тому назад…
– Никогда не наряжался «Праведником» твой отец. Не верь ему. сын мой!
– возразила она с досадой и страхом.
– Значит, понапрасну ты спала в костюме.... – хохотал Адь-висурес, человек, который редко смеялся, и не потому, что не любил смеяться, смех доставлял ему наслаждение, а потому, что со времени свадьбы он всегда говорил:. – Смех остается за порогом церкви, где венчаешься, откуда начинается твой тернистый путь…
– То, что я приворожила тебя, чтобы ты женился на мне, твоя выдумка и больше ничего… Если бы ты вырядился «Праведником», кто знает, и жена могла бы у тебя быть другая…
– Другая?.. На двадцать лиг вокруг другой такой не найдется…. – и хохотал, хохотал с превеликим удовольствием, приглашая посмеяться и Фелипито:. – Смейся, сынок, смейся, пока ты еще холост. Хорошо смеются одни неженатые. Как только ты женишься, когда какая-нибудь переспит в костюме «Праведника», в котором ты будешь щеголять на празднике, прощай, смех, навеки. Мы, женатые, не смеемся -делаем вид, а это совсем другое… Смех дан только неженатым… Молодым неженатым, конечно. Потому как старые холостяки тоже не смеются. – зубы скалят…
– Твой отец плетет невесть что. сын мой.... – заметила Петран-хела. – Смех дан всем молодым, женат ты пли холост, а старым верно, не дан, но в отца еще смолоду вошел старик, и мы не виноваты, что в нем всю жизнь старик сидит…
Сон не шел к Петранхеле в эту ночь. Вспоминались те ночи, когда она действительно спала в костюме «Праведника», который надел на праздник сеньор Фелипе тридцать лет назад. Ей нельзя было признаться сыну, ибо есть тайны, в которые не посвящают даже сыновей. Не тайны, а маленькие секреты, интимные недомолвки. В эту ночь долго не приходил рассвет. Ей сделалось холодно. Она поджала ноги и укуталась в одеяло. Крепко сомкнула веки. Нет, сон не шел. Страх отгонял сны, страх, что в этот самый час. в канун праздника святой девы Кармен, какая-то женщина спит в костюме «Праведника», предназначенном для Фелипито, чтобы пропитать одежды своим колдовским потом и приворожить любимого сына.
– Ой, царица небесная, святая дева!.. – стонала она. – Прости мне мои страхи, мое суеверие, я знаю, что это глупости… что это только поверья, пустые поверья… Но ведь это сын мой… Мой сын!
Самое верное было бы помешать ему облачиться в костюм «Праведника». Но как помешаешь, если он уже согласился и должен выступить в роли Князя всех «Праведников»! Это значило бы испортить празднество; к тому же она сама, в присутствии мужа, настояла, чтобы Фелипито не отказался от предложения.
