Нацумэ Сосэки - Десять снов
В те времена я любил. Я сказал, что перед смертью хочу хоть на миг встретиться с любимой женщиной. Военачальник ответил, что подождет до рассвета, до первых петухов. Нужно вызвать ее сюда до рассвета. Если до первых петухов она не придет, я буду убит, так и не свидевшись с ней.
Сидя на кувшине, военачальник смотрел на огонь. Я, все так же скрестив ноги в больших соломенных башмаках, сидел на траве и ждал ее. Тьма сгущалась.
Время от времени огонь вспыхивал. И тогда пламя робко выхватывало лицо военачальника. Его глаза сверкали из-под черных бровей. Кто-то подошел и стал подбрасывать в огонь ветки. Вскоре огонь разгорелся с новой силой. Пламя отважно трещало, будто силясь разогнать тьму.
В это время женщина выводила белого коня, что был привязан к дубу на заднем дворе.
Трижды проведя по гриве, она легко вскочила на коня. Ни седла, ни стремян — конь был не оседлан. Длинные белые ноги ударили по крутым бокам. Конь помчался во всю прыть. Где-то разожгли костер, и небо вдали посветлело. Конь летел во тьме на этот свет. Из раздутых ноздрей огненными столпами вырывалось дыхание. Но женщина снова и снова подстегивала коня стройными ногами. Конь полетел в мою сторону так быстро, что в воздухе зазвенел цокот копыт. Длинные волосы женщины лентами реяли во тьме. И все же она никак не могла доскакать до огня.
Вдруг во мраке на обочине дороги послышалось петушиное «кукареку!» Женщина выпрямилась и обеими руками изо всех сил натянула поводья. Передними копытами конь впечатался в край крутой скалы.
«Кукареку!» — снова прокричал петух.
Вскрикнув «А!», женщина разом ослабила поводья. Конь рухнул на колени. И вместе с всадницей кувырком полетел вниз. Под скалой простиралась глубокая пропасть.
Следы копыт до сих пор видны на вершине скалы. Это демон Аманодзяку[10] прокричала по-петушиному. До тех пор пока на скале будут видны отпечатки этих копыт, Аманодзяку будет моим врагом.
Шестая ночь
Прошел слух, что у ворот храма Гококудзи Ункэй[11] вырезает из дерева стражей Нио[12], и я решил прогуляться в ту сторону. Оказалось, что там уже собралось множество людей. Толпа гудела.
Метрах в десяти перед воротами стояла большая сосна: ствол ее рос наклонно и, скрыв в своих ветвях черепичную крышу ворот, устремлялся высоко в голубое небо. Зелень сосны и киноварь ворот прекрасно оттеняли друг друга. И появилась сосна в удачном месте. Она росла наклонно и, разрастясь вширь на уровне крыши, не заслоняла левого края ворот. От этого вида веяло стариной, казалось, я перенесся в эпоху Камакура.
Но люди вокруг, как и я, были людьми эпохи Мэйдзи[13]. Больше всего среди них было рикш. Они явно коротали время, поджидая клиентов.
— Во громадный-то! — сказал один.
— Да уж, потруднее, чем людей-то вырезать! — подхватил другой.
Верно, подумал я.
— И впрямь Нио! Надо же, и сегодня вырезают Нио! Аял’о думал, Нио все сплошь старинные, — сказал один мужчина.
— Ох, и силен же! Ведь говорят, что Нио могуч! Что с давних пор не было силачей, равных Нио. Что он посильнее самого принца Яматодакэ[14], — вступил в разговор еще один мужчина. Полы его одежды были подоткнуты, голова непокрыта. Словом, человек совершенно неотесанный.
Ункэй, не обращая ни малейшего внимания на пересуды зевак, работал резцом и молотком. И ни разу не обернулся. Взобравшись повыше, он принялся вырезать лицо Нио.
На голове у него была небольшая церемониальная шапка, одет он был в какое-то старинное кимоно, длинные рукава были подвязаны за спиной. Его фигура в старинных одеждах совершенно не вязалась с внешним видом гудевших вокруг людей. Я подумал: «Как же так, почему же Ункэй до сих пор жив!» Раздумывая о том, до чего же это странно, я, конечно, не сводил глаз со скульптора.
Но Ункэй, погруженный в работу, не замечал в ней ничего странного и удивительного. Молодой человек, который, запрокинув голову, наблюдал за ним, обернулся ко мне и с восхищением сказал:
— Да, вот что значит Ункэй! Мы для него не существуем. Лишь он один и стражи Нио перед лицом неба. Чудесно! — Эти слова заинтересовали меня, и я взглянул на молодого человека. А он продолжал: — Посмотрите, как он работает резцом и молотком. Его дивному мастерству подвластно все!
Теперь Ункэй вырезал густые брови трехсантиметровой толщины: он молниеносно приставлял резец долота то продольно, то наклонно и обрушивался сверху молотком. Точными движениями он состругивал твердое дерево, и густая стружка вылетала под стук молотка. В мгновение ока появилось крыло носа с гневно раздутой ноздрей. Прикосновения резца были точными, скульптор не ведал сомнений.
— Как же легко он работает резцом! Брови и нос выходят ровно такими, как и должны! — восхищенно сказал я.
И тут же молодой человек ответил:
— Разве эти брови и нос сделаны при помощи резца! Нет, они заключены в самом дереве, а резец и молоток лишь извлекают их наружу. Это все равно что вырыть камень из земли. Уж поверьте мне!
И тут я впервые подумал, что так создается скульптура. А если это верно, то по силам любому. И мне вдруг самому захотелось вырезать Нио. Покинув толпу, я немедля вернулся домой.
Достав из ящика с инструментами резец и железный молоток, я вышел в сад. Там было уложено много брусков, годившихся для резьбы. На днях бурей вырвало дуб, и работник распилил его, чтобы потом пустить на дрова.
Я выбрал самый большой чурбан и живо принялся вырезать. Но, увы, Нио в нем не оказалось. Неудача постигла меня и со следующим чурбаном — снова не удалось извлечь Нио. И в третьем Нио тоже не оказалось! Я стал хватать чурбан за чурбаном и вырезать Нио, но ни в одном из них он сокрыт не был. В конце концов, я осознал, что Нио и не может быть в древесине эпохи Мэйдзи. И тогда я почти понял, почему Ункэй до сих пор жив.
Седьмая ночь
Почему-то я плыл на огромном корабле. Днем и ночью, выбрасывая черный дым, корабль безостановочно шел вперед, рассекая волны и издавая ужасный грохот. Но куда плывет корабль, я не знал. Раскаленное, как щипцы для углей, солнце вставало из морской пучины. Солнце поднималось над самой верхушкой высокой мачты. Едва я успевал подумать, что теперь оно будет стоять высоко, как, в мгновение ока обогнав огромный корабль, оно оказывалось впереди. А затем, шипя, как раскаленные щипцы для углей, снова погружалось в глубины морских волн. И каждый раз голубые волны вдали вскипали темным багрянцем. С чудовищным грохотом корабль устремлялся по этим багряным следам. Но никак не мог их настичь.
Однажды я остановил одного из членов команды и спросил:
— Наш корабль идет на запад?
Тот некоторое время озадаченно смотрел на меня и наконец ответил:
— С чего вы взяли?
— Но ведь мы плывем следом за закатным солнцем.
Он громко расхохотался и, повернувшись спиной, пошел прочь.
— Идущее на запад солнце придет на восток, верно?! Идущее на восток солнце с запада родом, верно?! Мы на гребнях волн. Странствуем по морю. Отдаемся на волю волн, — нараспев проговорил он.
Я отправился на нос корабля. Там матросы травили толстый канат.
Я почувствовал себя совершенно беспомощным. Я не знал, когда сойду на берег. Не знал даже, куда мы плывем. Реальным был только корабль, рассекавший волны и выбрасывавший черный дым. Вокруг простирались волны. Куда ни глянь, повсюду голубая гладь. Иногда волны становились темно-синими. И только вокруг плывущего корабля неизменно вскипала белая пена. Мне было так одиноко. Чем плыть на этом корабле, не лучше ли поскорее броситься в море и умереть? — думал я.
На корабле было много пассажиров. Большинство — чужеземцы. С самыми разными лицами. Однажды, когда небо нахмурилось и началась качка, одна женщина, прильнув к поручням, заплакала навзрыд. Белел носовой платок, которым она утирала слезы. На ней было европейское платье, кажется, из ситца. Глянув на нее, я понял, что тяжело не мне одному.
Однажды вечером, когда я, поднявшись на палубу, в одиночестве смотрел на звезды, ко мне подошел чужеземец и спросил, разбираюсь ли я в астрологии. Мне было так тяжело, что хотелось умереть. До астрологии ли мне было! Я промолчал. Тогда чужеземец принялся рассказывать о скоплении Семи Сестер в созвездии Тельца. Потом сказал, что и звезды, и моря созданы Богом. А под конец спросил, верю ли я в Бога. Я молчал, глядя в небо.
Однажды я зашел в салон: нарядно одетая молодая женщина, сидя ко мне спиной, играла на фортепьяно. Подле нее стоял и, широко раскрывая рот, пел какую-то арию высокий красивый мужчина. Для этих двоих никого больше не существовало. Наверное, они забыли даже, что плывут на корабле.
Мне становилось все тяжелее. И, наконец, я решился умереть. Однажды вечером, когда вокруг никого не было, я набрался смелости и бросился в море. Однако в миг, когда я оттолкнулся от палубы и спрыгнул с корабля, мне вдруг расхотелось умирать. В глубине души я мечтал остановиться. Но было уже поздно. Желал я того или нет, но я неотвратимо падал в море. Видимо, корабль был и в самом деле громадным: ноги все никак не касались воды. Но ухватиться было не за что, и вода постепенно приближалась. Делалась ближе и ближе, как я ни поджимал ноги. Черная вода.
