Грэм Грин - Разрушители
— Хотел бы я увидеть физиономию Старого дохляка, когда мы все кончим, — проговорил Т.
— Ты так дико его ненавидишь? — спросил Чернявый.
— Вовсе нет. Если б я его ненавидел, никакого бы удовольствия не было. — Пламя, охватившее последнюю бумажку, осветило его задумчивое лицо. — Всякая там ненависть и любовь — это мура, для слабаков. Есть только одно, Чернявый, — вещи.
И он оглядел комнату, где теснились странные тени бывших вещей, разбитых вещей, полувещей.
— Бежим наперегонки до твоего дома, Чернявый, — сказал он.
Наутро принялись разрушать самый дом. Двое не пришли — Майк и еще один мальчик; их родители уехали на взморье — одни в Саутэнд, другие в Брайтон, хотя накрапывал теплый дождик и с эстуария[5] Темзы доносились раскаты грома, словно первые орудийные выстрелы времен блица.
— Нам надо поторапливаться, — сказал Т.
Саммерс забеспокоился:
— Мало мы сделали, что ли? Мне дали шиллинг на автоматы. А тут — все равно что работа.
— Но ведь мы только начали, — возразил Т. — Еще все полы на месте и лестница. Ни одного окна не вынули. Ты голосовал вместе со всеми. Дом должен быть разрушен. Когда мы кончим, от него ничего не останется.
Как и вчера, начали с первого этажа. Отодрали настил возле наружной стены; когда обнажились балки, перепилили их и перешли в холл, потому что остатки настила накренились и повисли в воздухе. Теперь у них уже был кое-какой навык, и со вторым этажом дело пошло быстрее. К вечеру, оглядев образовавшуюся вокруг пустоту, они ощутили странный подъем.
— Хоп! — сказал Джо и бросил медяк в заваленную обломками лестничную клетку. Он со стуком упал и покатился, звякая об осколки.
— Зачем мы все это затеяли? — с недоумением спросил Саммерс.
Т. был внизу, он очищал от обломков полоску вдоль наружной стены.
— Открывайте краны, — приказал он. — Уже темно, никто не увидит, а утром будет все равно.
Вода застигла их на лестнице и хлынула вниз, сквозь комнаты с разобранными полами. И тогда откуда-то из сада донесся свист Майка.
— Что-то неладно, — сказал Чернявый.
Отпирая заднюю дверь, они слышали частое дыхание Майка.
— Легавые? — спросил Саммерс.
— Старый дохляк, — выпалил Майк. Потом сказал с гордостью: — Я всю дорогу бежал.
— Но с чего это он вдруг?.. — запротестовал Т. с яростной обидой ребенка, которым он никогда не был. — Он же мне сам сказал... Это нечестно!
— Я его видел сперва в Саутэнде, — рассказывал Майк, — а потом в поезде, он ехал обратно. Говорит, там холодина и дождь. — Вдруг он умолк, изумленно глядя на струи воды. — Ух ты, ну и ливень у вас тут был. Что это, крыша течет?
— Через сколько он будет здесь?
— Через пять минут. Я удрал от мамы и бегом сюда.
— Нам надо сматываться, — сказал Саммерс. — И вообще мы уже сделали достаточно.
— Нет, недостаточно. Такое любому по плечу. — «Такое» означало разгромленный, опустошенный дом, от которого оставались одни только стены. Но стены еще можно спасти. Фасаду цены нет, а внутри все можно отстроить заново, еще лучше прежнего. И это опять будет дом. Вслух Т. сердито сказал: — Так или иначе, мы должны кончить. Не уходите. Дайте мне подумать.
— Времени нет, — возразил кто-то.
— Должен же быть какой-то выход, — настаивал Т. — Мы далеко зашли, мы не можем теперь...
— Но мы и так сделали очень много, — сказал Чернявый.
— Нет, нет, вовсе не много. Эй, кто-нибудь, последите за парадным.
— Больше тут ничего не сделаешь.
— Он может прийти с черного хода.
— Следите и за черным ходом. Ну, дайте мне только пять минут, и я все устрою, — взмолился Т. — Клянусь вам, устрою.
Но вместе с загадочностью он потерял и авторитет. Снова он был всего-навсего рядовым членом стаи.
— Ну, пожалуйста, — просил он.
— Ну, пожалуйста, — передразнил Саммерс и вдруг хлестнул его этим проклятым именем: — Эй, ты, Тревор, топай-ка лучше домой.
Т. стоял спиной к грудам обломков — ни дать, ни взять боксер, прижатый к веревке и ослабевший под градом ударов. Он не мог найти нужных слов, мечта его стала тускнеть, уплывать. Но прежде чем стая успела разразиться презрительным хохотом, в дело вмешался Чернявый. Оттолкнув Саммерса, он сказал:
— Я послежу за парадным. — Он осторожно раздвинул ставни в холле. Перед домом серел измокший выгон, и в лужах сверкали фонари. — Кто-то идет. Нет, это не он. Так что ты предлагаешь, Т.?
— Скажи Майку, пусть выйдет и спрячется возле уборной. Как только я свистну, пусть сосчитает до десяти и начинает орать.
— А что орать-то?
— Да что угодно, ну «Помогите!», что ли.
— Ты слышал, Майк? — сказал Чернявый. Он снова был вожаком. Потом бросил взгляд в щелку между ставнями: — Т., он идет.
— Живо, Майк. Беги к уборной. Чернявый и вы все оставайтесь здесь, пока я не закричу.
— А ты куда, Т.?
— Не беспокойся. Я сам все устрою. Я же сказал, что устрою, верно?
Старый дохляк, прихрамывая, брел через выгон. Башмаки его были облеплены глиной, и он остановился у обочины, чтобы ее соскрести. Ему не хотелось натащить грязи в свой дом, одиноко темневший среди развалин и — так он думал — чудом избежавший гибели: взрыв пощадил даже стекло над дверью. Кто-то свистнул. Старый дохляк обернулся, остро вглядываясь в темноту. Свист всегда вызывал у него тревогу. Откуда-то, как будто из его сада, донесся детский крик. Потом со стоянки на улицу выбежал мальчик.
— Мистер Томас! — звал он. — Мистер Томас!
— Что случилось?
— Ради Бога, простите, мистер Томас. Тут одному из наших ребят приспичило, и мы подумали, вы ничего не будете иметь против, а вот теперь он не может оттуда выйти.
— Да о чем ты, мальчик?
— Он застрял у вас в уборной.
— А зачем он туда... Постой, я как будто знаю тебя?
— Вы показывали мне дом.
— Верно. Верно. Но это еще не дает тебе права...
— Скорей, мистер Томас. Он задохнется.
— Чепуха, ничего он не задохнется. Подожди, я занесу домой сумку.
— Дайте мне вашу сумку, я ее понесу.
— Нет, не надо. Я сам.
— Сюда, мистер Томас.
— Так в сад не пройти. Только через дом.
— Да что вы, мистер Томас, так пройти можно. Мы часто вот тут проходим.
— Вы часто тут проходите? — Ошарашенный, удрученный, мистер Томас плелся за мальчишкой. — Но кто вам... По какому праву...
— Вот, видите?.. Стена-то низкая.
— Еще не хватало мне в собственный сад залезать через стену. Чушь какая!
— А мы залезаем: одну ногу сюда, другую туда — и р-раз!
Мальчишка глянул вниз, протянул руку, и вот уже сумка мистера Томаса переброшена через стену.
— Отдай сумку! — потребовал мистер Томас. — Я позову полицию.
Из уборной снова донесся детский крик, потом еще и еще.
— Ваша сумка цела, мистер Томас. Смотрите. Одну ногу сюда, направо. Другую сюда, левее.
И мистер Томас перелез через стену в свой собственный сад.
— Вот ваша сумка, мистер Томас.
— Придется нарастить стену, — сказал мистер Томас. — Не дело это, чтобы вы, ребята, лазили сюда и бегали в мою уборную.
Он споткнулся, мальчишка вежливо поддержал его за локоть.
— Спасибо, спасибо, мой мальчик, — машинально пробормотал он.
В темноте снова раздался крик.
— Иду! Иду! — откликнулся мистер Томас. — Я не хочу быть придирой, — сказал он. — Я и сам был мальчонкой. Но все надо делать честь по чести. Пожалуйста, можете здесь играть по утрам в субботу. Я иногда даже рад приятной компании. Только чтоб все было честь по чести. Который-нибудь из вас приходит и спрашивает: «Можно?» Я отвечаю: «Можно». А другой раз скажу: «Нельзя» — это если я не в настроении. Вы войдете через парадное, а выйдете через черный ход. И нечего лазить через стену.
— Ой, ну вызволите же его, мистер Томас!
— В моей уборной с ним ничего не случится, — ответил мистер Томас. Он с трудом брел по саду, без конца спотыкаясь. — Ох, ревматизм у меня разыгрался! Как августовские праздники, так он разыгрывается. Мне нужно идти осторожней — тут камни вывалились. Дай-ка мне руку.
У дверей уборной он остановился.
— Ну, что там такое стряслось? — спросил он громко.
Ответа не последовало.
— Может, ему стало плохо, — сказал мальчишка.
— Этого еще не хватало в моей уборной. Эй, ты, вылезай! — крикнул мистер Томас и изо всех сил рванул дверь; она с легкостью поддалась, и он едва не упал. Чья-то рука сперва поддержала его, а потом с силой втолкнула в уборную. Он стукнулся головой о заднюю стенку и тяжело сел на пол. Сумка упала к его ногам. Та же рука просунулась внутрь и выхватила ключ. Дверь захлопнулась.
— Выпусти меня сейчас же! — закричал он, но услышал, как ключ повернулся в замке: его заперли. И сразу он сник, растерялся, почувствовал себя старым.
Чей-то голос негромко сказал через отдушину:
— Не волнуйтесь, мистер Томас, мы не сделаем вам ничего худого, если только вы будете сидеть тихо.
Подперев голову руками, он погрузился в размышления. На стоянке — всего один грузовик; водитель, вернее всего, не появится до утра. С улицы его никто не услышит. По тропинке между изгородями мало кто ходит, а если и пройдет, значит, торопится и на его крики не обратит внимания: подумает, что это какой-нибудь пьяный. Да и вообще, если звать на помощь, кто отважится в праздничный вечер, когда кругом ни души, лезть сюда, выяснять, в чем дело? Так мистер Томас сидел в уборной и размышлял с горькой трезвостью человека, умудренного жизнью.
