Сомерсет Моэм - Тогда и теперь

Не было человека более приветливого, интересного и хитроумного, чем Макиавелли, когда он хотел выяснить, с кем имеет дело. Пьеро и не догадывался, с какой целью задаются вроде бы ничего не значащие вопросы, и отвечал на них откровенно и простодушно. Рассказывать о себе ему нравилось. Знаменитый ученый Марсилио Фичино, тесть Биаджо, умерший три года назад, взял на себя заботы об образовании Пьеро. Под его руководством юноша выучил латынь и, с большой неохотой, греческий.

— А я, к сожалению, не знаю этого языка, — вздохнул Макиавелли. — Остается только позавидовать, что ты можешь читать сочинения греческих философов в оригинале.

— Какая мне от этого польза?

— Они научат тебя, что счастье — это цель, к которой стремятся все люди. А чтобы достичь ее, не нужно ничего, кроме хорошего происхождения, верных друзей, доброй удачи, здоровья, богатства, красоты, силы, славы, чести и добродетели.

Пьеро рассмеялся.

— И еще они покажут тебе, что жизнь коротка и полна страданий, из чего ты мог бы сделать вывод, что не следует отказываться от удовольствий, пока возраст позволяет наслаждаться ими.

— Совсем необязательно читать об этом по-гречески, — возразил Пьеро.

— Возможно, ты и прав, но как приятно сознавать, что великие предки думали так же.

Макиавелли выяснил, с кем дружил и чем занимался Пьеро во Флоренции, и, получив ответы, составил мнение о его характере и способностях. Конечно, юноше не хватало опыта, но он схватывал все на лету, его распирала жажда деятельности и приключений. Прямодушный и совсем еще наивный, он в то же время не отличался чрезмерной щепетильностью. В глазах Макиавелли это выглядело скорее достоинством, чем недостатком, ибо означало: молодой человек не будет мучиться угрызениями совести, совершив не совсем благородный поступок. Обаяние Пьеро, его искренность, подкупающая откровенность могут оказаться бесценными качествами. Оставалось только выяснить, не болтлив ли он и умеет ли ценить доверие. В отношении первого покажет время, что же до второго, то Макиавелли и не собирался доверять ему, как, впрочем, любому другому, больше, чем требовалось. Во всяком случае, юноша, несомненно, понимал: произведенное им хорошее впечатление пойдет ему только на пользу. Доброе слово Макиавелли обеспечивало Пьеро безбедное будущее. В противном случае ворота государственной службы закрылись бы перед ним навсегда.

5

Путники подъезжали к Имоле, расположенной в плодородной долине у самой реки. Они не увидели разрушительных последствий военных действий: город сдался, заслышав о приближении войск Чезаре. В двух или трех милях от Имолы им повстречался небольшой отряд из восьми всадников. В одном Макиавелли узнал Агапито да Амалу, первого секретаря герцога, с которым он познакомился в Урбино. Тепло поприветствовав Макиавелли и узнав причину его приезда, Агапито развернул отряд и направился обратно в город. Днем раньше Синьория послала курьера к герцогу предупредить его о прибытии посла. И теперь курьер ждал Макиавелли у городских ворот. Зная, что флорентиец проделал неблизкий путь, Агапито спросил, не хочет ли Макиавелли отдохнуть, прежде чем предстать перед герцогом.

Улицы маленькой Имолы, ставшей столицей Эль Валентино, заполнили его офицеры, придворные, посланники многочисленных итальянских городов-государств, купцы, стряпчие, шпионы, актеры, поэты, проститутки и всякий сброд, обычно сопровождающий победоносную армию в надежде поживиться остатками ее добычи. Требовалось приложить немало усилий, чтобы найти сносное жилье. Гостиницы Имолы были переполнены: на каждой кровати спали три, четыре, а то и пять человек. Но посланник Флоренции договорился с доминиканцами, и те согласились принять Макиавелли и его слуг под кров своего монастыря. Туда курьер и предложил проводить их. Макиавелли взглянул на Агапито.

— Если его светлость сможет принять меня, я бы предпочел не откладывать встречу.

— Я поеду вперед и узнаю, свободен ли герцог. Офицер проводит вас во дворец. — Агапито указал на одного из своих спутников и ускакал в сопровождении остальных.

Узкие улочки вывели путников на центральную площадь. По дороге Макиавелли спросил офицера, какую таверну он считает лучшей в городе.

— Я представляю себе, чем могут накормить меня эти добрые монахи, и не хочу ложиться спать на голодный желудок.

— «Золотой лев», — не задумываясь, ответил офицер.

Макиавелли обратился к курьеру:

— Проведешь меня во дворец, а затем отправляйся в «Золотой лев» и закажи нам ужин. А ты, Пьеро, проследи, чтобы лошадей поставили на конюшню. Курьер покажет тебе, как пройти в монастырь. Переметные сумы оставь Антонио (так звали одного из слуг), потом возвращайся во дворец и жди меня там.

Дворец, большое незатейливое здание — ибо Катарина Сфорца, построившая его, была женщиной прижимистой — располагался на центральной площади Имолы. Макиавелли и офицер спешились и прошли мимо часового. Офицер послал одного из солдат к первому секретарю герцога доложить об их приезде. Несколько минут спустя Агапито да Амала вошел в комнату, где ждал Макиавелли. Секретарь герцога, высокий смуглый мужчина с длинными черными волосами, маленькой черной бородкой и умными пронзительными глазами, отличался хорошими манерами и изящной речью. А его напускная искренность обманывала многих, кто недооценивал способности этого безгранично преданного Борджа человека. Эль Валентино умел подбирать людей, на которых мог полностью положиться. Агапито предложил Макиавелли пройти с ним. Герцог ждал посла Флоренции. Они поднялись по широкой лестнице и вошли в просторный зал с большим мраморным камином, над которым скульптор изваял руки отважной, но несчастной Катарины Сфорца, брошенной Борджа в тюрьму. Герцог стоял спиной к камину с весело потрескивающими поленьями. Кроме него в зале находился лишь кардинал Хуан Борджа, племянник папы Александра. Он сидел в кресле с высокой спинкой, вытянув ноги к огню.

Макиавелли поклонился герцогу и кардиналу, и Чезаре Борджа, подойдя к флорентийцу, взял его за руку и подвел ко второму креслу, стоящему у камина.

— Должно быть, вы продрогли и устали с дороги. Вы не голодны?

— Нет, ваша светлость. Прошу извинить меня, что явился к вам, даже не переодевшись, но я счел себя обязанным безотлагательно выполнить поручение Республики.

Макиавелли передал герцогу верительные грамоты. Тот мельком взглянул на бумаги и отдал их секретарю.

Чезаре Борджа был поразительно красив: высокий атлет с широкими плечами, мощной грудью и тонкой талией. Черная одежда еще больше подчеркивала его яркую внешность. Единственным украшением кроме перстня на указательном пальце правой руки был орден Святого Михаила, пожалованный герцогу королем Франции. Тщательно уложенные, густые золотисто-каштановые волосы достигали плеч. Прямой тонкий нос, большие красивые дерзкие глаза под изогнутыми бровями, четко очерченный чувственный рот дополняли усы и короткая бородка. Полная достоинства походка, величественная осанка говорили о праве повелевать. Макиавелли не раз задавался вопросом: откуда у отпрыска римской простолюдинки и толстого крючконосого испанского первосвященника, купившего себе папский престол, манеры великого принца?

— Я обратился к вашему правительству с просьбой прислать посла, потому что хотел бы знать истинное положение дел в наших взаимоотношениях. — Герцог четко выговаривал каждое слово.

Макиавелли произнес заранее подготовленную речь. И хотя Борджа внимательно его слушал, Макиавелли прекрасно видел, что все заверения Синьории в готовности сотрудничать с ним он воспринимал как ни к чему не обязывающие вежливые фразы. Наступило короткое молчание. Откинувшись на спинку кресла, герцог поглаживал орден, висящий на груди. Когда же он заговорил, в его голосе слышалось нескрываемое раздражение.

— Мои владения на большом протяжении граничат с вашими. Охрана границ требует колоссального напряжения всех сил. Однако мне хорошо известно, что ваш город недолюбливает меня. Вы пытались поссорить меня с папой и королем Франции. Хуже не обращаются даже с убийцей. Пришло время выбрать, друг я вам или враг.

У герцога был высокий мелодичный голос, но манера говорить, пожалуй, слишком резкая. Таким тоном разговаривают разве только с судомойками. Не каждый мог стерпеть это оскорбительное высокомерие. Но Макиавелли — опытный дипломат — умел скрывать свои чувства.

— Смею заверить вашу светлость: моему правительству не нужно ничего, кроме вашей дружбы, — вкрадчиво проговорил он. — Но оно не забыло, что вы позволили Вителлоццо вторгнуться на нашу территорию. Синьория, естественно, сомневается в вашей искренности.

— Вителлоццо действовал на свой страх и риск. Я не имею к этому никакого отношения.

— Но платите ему вы, и вам же он подчиняется.