Александр Дюма - Кавалер Красного замка
Тот, к кому обращался этот отзыв, быстро приблизился.
— А, это Морис! — произнес капрал. — Что ты, повеса, делаешь в эти часы на улице?
— Ты видишь, я только что вышел от Братьев и Друзей.
— Да, чтоб перейти в отделение сестер и приятельниц. Понимаю.
В час туманной ночи,Только что лунаВзглянет тебе в очи,Будь ты у окна.Друг придет твой нежныйСкромною стопой.Ручкой белоснежнойДверь ему открой.
Вроде того, и так далее, не так ли?
— Нет, дружище, ты ошибаешься. Я шел прямо домой, как вдруг увидел, что гражданка вырывается из рук этих граждан волонтеров; я побежал узнать, что она сделала и за что ее ведут под стражей.
— Ну так узнаю тебя в этом деле, — сказал Лорен.. — «Французских рыцарей вот истинная доблесть!»
Потом обратился к волонтерам.
— А за что вы арестовали эту женщину? — спросил поэтический капрал.
— Мы уже объяснили поручику, — отвечал начальник отряда, — за то, что у нее нет пропуска.
— Ну! — подхватил Лорен. — Вот так важное преступление!
— Стало быть, ты не знаешь постановления, гражданин? — спросил начальник волонтеров.
— Знаю, знаю!.. Да есть и другое, которое уничтожает первое.
— А какое?
— Вот это:
Бог любви всем объявляет,Что какой бы ни был час,Он прекрасным позволяетОбольщать без спросу нас!
— Ну, что ты скажешь об этом постановлении, гражданин? И правильно, и убедительно.
— Так, но оно еще не принято. Во-первых, не помещено в «Мониторе»; к тому же мы не на Пинде и не на Парнасе. Наконец, гражданка может быть немолода и нехороша.
— Бьюсь об заклад, что все это у нее есть! — сказал Лорен. — Гражданка, докажи, что я прав, скинь свое покрывало и предоставь судить всякому, подходишь ли ты под это постановление.
— Ах, сударь, — промолвила молодая женщина, прижимаясь к Морису, — вы защитили меня от ваших неприятелей, теперь защитите от ваших друзей.
— Смотрите, пожалуйста, — сказал начальник волонтеров. — Она же прячется! Мне кажется, что она или сума переносная, или искательница ночных приключений.
— О, сударь, — отвечала молодая женщина, показав при свете фонаря лицо обворожительной красоты и свежести. — Взгляните на меня, похожа ли я хоть на одну из тех, которых здесь назвали?
Морис был ослеплен. Еще никогда, даже во сне, не видел он подобной красоты. Незнакомка так же быстро опустила мантилью, как и подняла ее.
— Лорен, — прошептал Морис, — требуй выдачи арестантки, чтоб препроводить ее к твоему посту, ты на это имеешь полное право как начальник патруля.
— Понимаю, — промолвил молодой капрал, — мне достаточно намекнуть.
Затем, обратясь к незнакомке:
— Идемте, идемте, красавица, — продолжал он, — так как вы не хотите доказать нам, что подходите под это постановление, делать нечего, ступайте за нами.
— Как «ступайте за вами»? — подхватил начальник волонтеров.
— Да так, мы отведем гражданку к городскому замку, где наше караульное помещение, а там соберут о ней справки.
— Нет, — ответил начальник отряда, — она наша и должна быть под нашим присмотром.
— Эх, гражданин, гражданин, — сказал Лорен, — ведь мы того и гляди поссоримся.
— Сердитесь или не сердитесь, черт вас возьми, нам все равно. Мы истинные солдаты республики, и пока вы ходите дозором по улицам, мы идем проливать кровь за границей.
— Берегитесь, чтобы не пролить ее на пути, граждане, а это может случиться, если вы не решитесь быть повежливее.
— Вежливость есть добродетель аристократов, а мы санкюлоты, — отвечали волонтеры.
— Хватит, — сказал Лорен. — При дамах о таких вещах не говорят. Она может быть англичанка. Не сердись за мое предположение, моя ночная пташечка, — прибавил он, приветливо обратясь к незнакомке, — так сказал один:
Из поэтов из известных,А я вторю без труда,Англия страна прелестнаСредь огромного пруда.
— А ты сам себе изменяешь, — сказал начальник волонтеров. — Ага, ты сам же сознаешься, что принадлежишь к числу сторонников Питта, агентов Англии.
— Тише, — сказал Лорен, — тебе чужд язык поэзии, и я вынужден говорить с тобой прозой. Слушай, мы, национальная гвардия, скромны, терпеливы, но все дети Парижа. Если кто затронет нас, с лихвой отплатим.
— Сударыня, — сказал Морис, — вы видите, что происходит, и догадываетесь, что будет дальше. Минут через пять десять или двенадцать человек перережутся за вас. Стоит ли дело, за которое берутся ваши защитники, того, чтобы пролилась кровь?
— О, милостивый государь, — отвечала незнакомка, всплеснув руками, — одно только могу сказать вам: если вы допустите, что меня арестуют, это погубит не только меня, но и многих других, и если вы намерены меня покинуть, то умоляю вас оружием, что в руках ваших, оборвите мою жизнь и бросьте в Сену мой труп.
— В таком случае, — отвечал Морис, — я все беру на себя.
И, выпустив руку прекрасной незнакомки, сказал:
— Граждане, как офицер ваш, как патриот, как француз, приказываю вам защитить эту женщину. А ты, Лорен, если эта каналья снова разинет рот, прими его в штыки.
— Товсь[1]! — скомандовал Лорен.
— Боже мой, боже мой! — вскрикнула незнакомка, закрывая лицо мантильей и прислоняясь к столбу. — Боже мой! Сохрани его.
Волонтеры попытались обороняться; один даже выстрелил из пистолета и пробил шляпу Мориса.
— На руку! — скомандовал Лорен. «Трах, трах, трах, тара-рах, тах, тах!»
В кромешной темноте началась борьба, более напоминавшая страшную толчею. Раздались даже два залпа из огнестрельного оружия, по улице понеслись проклятия, крики, ругательства. Но никто из жителей не являлся на этот шум, ибо, как мы уже сказали, по городу носились слухи о возможной резне, и горожане, видимо, решили — началось… Два или три окна приоткрылись и тут же заперлись.
Добровольцев было меньше, и вооружены они были хуже. Они не выдержали боя; двое были тяжело ранены, а остальные приперты штыками к стене.
— Вот так-то, — сказал Лорен, — надеюсь, что вы теперь будете кроткими, как ягнята. Что касается тебя, гражданин Морис, поручаю тебе отвести эту женщину на гауптвахту городского замка. Ты понимаешь, что на тебе теперь вся ответственность.
— Да, — отвечал Морис.
Потом шепотом добавил:
— А пароль?
— Ай, чертовщина, — сказал Лорен, почесывая себе ухо, — пароль… видишь ли…
— Может, ты боишься, что я употреблю его во зло?
— Э, черт возьми, делай с ним что хочешь!
— Стало быть, назовешь? — подхватил Морис.
— Сию минуту передам его тебе, только дай разделаться с этими штукарями. Но прежде, чем расстаться, я очень рад буду дать тебе добрый совет.
— Ладно, я подожду.
Лорен отправился к своим национальным гвардейцам, которые все еще держали волонтеров в почтительных позах.
— Ну, теперь довольно ли с вас? — спросил он.
— Да, жирондистская собака! — отвечал начальник.
— Ошибаешься, мой милый, — спокойно возразил Лорен, — мы тоже санкюлоты, да еще почище тебя, ибо принадлежим к клубу Фермопилов, у которого никто не оспорит любовь к отечеству. Не беспокойтесь, — продолжал он. — В нас уже не сомневаются.
— А как ни говорите, если это подозрительная женщина…
— Если бы она была такой, то давно бы во время суматохи навострила лыжи, вместо того, чтобы тут дожидаться, как ты видишь, развязки.
— Да, — сказал один из добровольцев, — похоже на правду то, что сказал гражданин Фермопил.
— А, впрочем, мы это разузнаем. Приятель мой отведет ее в караул, а мы пока пойдем выпьем за здоровье нации.
— Пойдем выпьем, — повторил начальник.
— Конечно, у меня ужасная жажда, и я знаю один знатный питейный дом на углу улицы Тома дю Лувр.
— Вон ты какой! Давно бы тебе это сказать, гражданин. Мы очень сожалеем, что усомнились в твоем патриотизме, и в доказательство во имя нации и закона обнимемся.
— Обнимемся, — сказал Лорен.
И волонтеры исступленно стали целоваться с национальной стражей. В то время обнимали и убивали друг друга одинаково легко.
— Идемте, друзья, — гаркнули оба отряда, — на угол улицы Тома дю Лувр!
— А с нами что будет? — жалобно возопили раненые. — Неужели нас оставите?
— Как это можно, — сказал Лорен, — покинуть храбрых, которые пали за отечество, как истинные патриоты, сражаясь с себе подобными, правда, по ошибке! Конечно, сию же минуту вам пришлем носилки, а пока пойте «Марсельезу», это вас развлечет.
Вперед, вперед, дети отчизны!Нашей славы день настал!
Потом подошел к Морису, который стоял подле незнакомки в конце улицы, между тем как национальные гвардейцы и волонтеры, сплетя руки, тянулись по площади дворца Эгалитэ.
